Всякая вещь в природе удивительна в своей продуманности. Любое дерево, или мушка, или травинка одновременно являют собой совершенно законченную систему — и в то же время тесно связаны с множеством других. Ангел Азирафель не уставал удивляться, как удалось всё это придумать таким образом, чтобы ничего из-за одной мелкой детали не посыпалось, а продолжало стройно двигаться согласно красивому многомерному циклу. 

Хорошо всё-таки Бог устроил мир. Азирафель никогда Его не видел, но, как и многие ангелы, мечтал, что, если будет работать очень хорошо, то однажды сможет посмотреть Ему в лицо и сказать, как сильно Им восхищается — только вот, знаете ли, не моё место говорить, но как было бы славно, если бы время всё-таки текло немножечко медленнее, а то работы у ангелов так много, а хочется иногда, знаете, остановиться ненадолго, понюхать розы… не зря ведь Вы их придумывали, а?

В настоящий же момент Азирафель продирался через кусты этих самых роз, бормоча под нос за неимением в светлом раю более крепких ругательств недовольные “подумать только” и “прости Господи” — но стараясь вложить в интонацию как можно больше чувства. И дёрнуло же его срезать дорогу через розовые кусты — только дольше в итоге выйдет, а у Михаила терпение короткое, да и хочется освободиться до темноты, поесть груш, глядя на закат, или просто посидеть в тени дерева на холме и подышать запахом распаренной на солнце травы. Мечтания отвлекли его от беззубых ругательств в сторону розовых колючек (и листьев, и корней, и вообще всего концепта, какой только болван их придумал), и из-за этого он заметил протянувшуюся по земле руку только после того, как хорошенько об неё запнулся.

— Смотри под ноги иногда, — сказал ему долговязый темноволосый ангел, лежавший в кустах, раскинувшись на манер морской звезды. Это прозвучало не раздражённо, а с такой рассеянной вежливостью, будто ему было лень даже сменить тон со своего обычного, чтобы возмутиться. Больше он не удостоил Азирафеля никаким вниманием, разве что приоткрыл левый глаз да немного покосился на него.

— Угу, — извиняющимся тоном сказал Азирафель и аккуратно подвинул его руку с дороги правой ступнёй.

Имя того ангела, о которого запнулся Азирафель, утеряно в веках — то ли Адам, раздавая всему живущему имена, пропустил чьи-то тощие ноги, торчавшие из-под цветочного куста, то ли оно стёрлось благодаря стараниям этого самого ангела и компетентной помощи Азирафеля, который за свою долгую службу поднаторел в архивном деле — хотя его и пришлось довольно долго уговаривать. Дело в том, что оно перестало быть актуальным, а потому и не будем больше о нём говорить.

За тот их короткий разговор они не успели выяснить, что ангел разделял многие взгляды Азирафеля на мир, только был чуточку посмелее и действительно жил в соответствии с ними, не позволяя никому себя с этого пути сбить. Выражалось это как правило в том, чтобы забраться под самый колючий розовый куст (или шиповниковый, но точно не малиновый), чтобы никому в голову не пришло за тобой туда лезть, и лежать, наблюдая, как покачиваются над головой ветки, пролетают пчёлы, вальяжно плывут облака и завихряются галактики, — благо, ангельские глаза такое позволяли. Иногда он чувствовал, как мир начинает мерно покачиваться вокруг него, точно кто-то держит его в больших тёплых ладонях, но, стоило повернуть голову или вздрогнуть или даже заметить это чувство, как оно рассеивалось без следа.

Ангелы не спали. К их небесным телам сон попросту не шёл, а может быть, они не знали, как это делается. Люди вот такое умели почему-то с самого рождения, но Бог вообще наградил их многими дарами, любимые дети и всё такое. Ангел думал о том, что с удовольствием отдал бы возможность ворочать звёздными скоплениями за умение просто вот так закрыть глаза и лежать мягкой тряпочкой где-нибудь среди травы. Со звёздами ведь всё и так в порядке, зачем их теперь-то уже ворочать. Он в этом немного понимал, хотя и работал на маленькой должности, администрировал несколько скоплений на задворках — вернее, в основном делал вид, что администрировал, а на деле заявлялся туда иногда посмотреть, не взорвалось ли чего лишнего, и, пока не взрывалось, этого было достаточно — вот только скажите это Кочбиэлю сами. Кочбиэль почему-то считал такое отношение к работе халатным, однако посудите сами — он отвечал за прекрасно отлаженную своими же руками систему, в которой ещё ни разу не произошло ни одного инцидента, так какая же это халатность?

Но в целом жаловаться было не на что: свободного времени у него на руках было много, офис его был далеко от прямого начальства, а потому он имел возможность спрятаться ото всех, посмотреть на закат, поесть яблок, подышать запахом распаренной на солнце травы, подонимать ангелов из других отделов вопросами в духе “если бы ангелы носили очки, носили бы они их вот так или вот так”. Недавно он спросил Адама о том, как назывался нежный такой цветок, похожий на огромную розу, только кудрявее, и нарвался на целую лекцию — пока не решил, понравилось ли ему, но на всякий случай решил в следующий раз спрашивать сначала Еву.

Иногда он подслушивал разговоры других ангелов, которые отчего-то тоже вели их в укромных зарослях роз или шиповника. Они говорили о том, как несправедливо устроен рай и как жестоко Гавриил держит власть; о том, что люди как-то совсем уж не похожи на венец творения, маловато у них глаз и дверей на теле, и звёздный свет не пронизывает их крылья, а горы не оплавляются при их приближении. Он так и не понял, почему это считалось недостатками, а не преимуществами — но рассудил, что, пожалуй, в самом деле обидно быть только черновиком того, ради чего всё и затевалось, да и Канцелярию можно было бы устроить получше. Не то чтобы их слова закрались ему в голову и поменяли там что-то, это скорее ощущалось так, будто бы они сумели сказать то, о чём ангел только начинал задумываться.

Был среди них один, который говорил немного, но все будто бы ловили его слова с удесятеренным вниманием. И это было неудивительно: он был такой светлый, и его слова дрожали глубокой и гулкой яростью.

Шестой день творения клонился к закату. Дни тогда шли долго, но для тех, кто только-только узнал о концепции времени, казалось, будто они на бешеной скорости несутся на взмыленном коне неведомо куда.

Азирафель принял волевое решение отложить часть работы на потом, хотя внутри его точно подпрыгивал маленький тревожный мячик, подталкивая вернуться к делам. Он спустился к берегу озера на востоке Эдема, чистого и блаженно прохладного. Мокрые камни у кромки воды глянцево блестели в лучах солнца, как драгоценности, но возьмёшь один в руку — а он обсохнет и превратится в обычную гальку.

В нескольких шагах от озера сидел тот ангел, который прятался в розовых кустах, и блинал по воде камешки. Они подпрыгивали по четыре-пять-шесть-семь раз, борясь с гравитацией, а потом с тихим хлюпом уходили ко дну. Азирафель понаблюдал за ним тихонько, а потом подобрал с земли камень, взвесил в руке, размахнулся посильнее и запустил в воду. Он долетел почти до середины озера и пустил по воде несколько мощных кругов.

Ангел дёрнулся и повернулся к нему испуганно, но тут же расслабился.

— Не, так не получится, — сказал он. — Поищи плоский, вот как этот.

Азирафель послушно нагнулся и перебрал рукой несколько камней, потому что это было проще, чем объяснять, что он вовсе и не пытался запустить тот камень блинчиком. Незнакомый ангел будто немного просветлел.

— Я думал, ты скажешь мне перестать заниматься глупостями, — сказал он. — Смотри, теперь возьми его в руку вот так и попробуй кинуть не по дуге, а как можно ближе к поверхности.

Камешек разрезал воздух и ударился об воду шесть раз. Азирафель повторил движение, но его рука была тяжелее, и его камень отскочил всего дважды, и то довольно неохотно. Он всё равно остался в восторге и торжествующе повернулся к ангелу.

— Неплохо для первого раза, — похвалил он, похоже, вполне искренне. Он выглядел страшно довольным собой. Это легко могло бы прозвучать заносчиво, но мир был юн, и за словами ангела не стояло ничего большего, чем бахвальство ребёнка, показывающего новую игрушку.

Ни детей, ни игрушки ещё не изобрели, но что-то вроде идеи витало в воздухе уже тогда.

Азирафель поблагодарил его и присел рядом, оправив робу и вынув из её складок зелёное яблоко.

— Я только себе взял, — немного виновато пробормотал он. — Тебе разломить?

— М-м, — неопределённо ответил ангел, и в следующую секунду изумлённо охнул, увидев, как Азирафель вдавил пальцы в яблоко и оно аккуратно и легко треснуло напополам. Мой черёд хвастаться, подумал Азирафель, великодушно протягивая ему больший кусочек. Яблоко оказалось хорошее, чуть освежающе недозрелое, едва начавшее наливаться сладостью. Он прикрыл глаза, чтобы сосредоточиться на вкусе, но ангел его отвлёк.

— Куда ты так торопился? — спросил он.

— Да так. Михаилу сдать кое-что, — пожал плечами Азирафель. — А ты почему там прятался?

Ангел сделал неопределенный жест, мол, да как тебе объяснить. Азирафель повернул голову и посмотрел на него очень внимательно и строго.

— Ты что же, с этими?

— С какими этими?

— Ну. Ты знаешь. Все знают.

Азирафель почувствовал, будто проговорился, ведь членам всяких там тайных обществ не положено знать, что каждая собака знает об их тайном обществе. Но ангел, похоже, его попросту не понял.

— Может, в вашем отделе и все знают, а я тут так… в перерывах бываю.

— И Люцифера ты, значит, не видел?

— Разве что мимоходом. Он вроде неплохой. Умный и… всё такое.

Ангел смущённо замолк и посмотрел на Азирафеля так, будто умолял сменить тему. Ему явно было что ещё сказать, но он не знал, как на это среагируют. Интересненько, подумал Азирафель.

— Жалко, что я не видел, — сказал он.

— Это правда! Это правда! Очень жалко! — оживился ангел. Его в самом деле легко было разговорить. — Его надо видеть, иначе ты ни за что не поймёшь. Он так смотрит, будто насквозь тебя видит, светлый такой и как будто холодный, и… и я правда думаю, что он хочет как лучше. Нам тут в самом деле есть что поменять.

Азирафель зашипел на него перепуганно и замахал руками, но тот уже понял, что наболтал лишнего, и уткнулся взглядом в землю.

— А ты, это, — спросил он удручённо, — Что по работе делаешь?

— Наблюдаю за людьми, — мягко сказал Азирафель. — Стерегу Сад. Хотя не знаю, от кого, мне просто велят стоять у Врат и смотреть, чтобы никто не зашёл.

— Это странно, — сказал ангел. — Снаружи ведь никого нет, только звери и звёзды.

— Может быть, от хищников.

— Может быть.

Ангел повертел в руке камешек и пульнул далеко в воду. Вода вязко хлюпнула и проглотила его. Разговор уходил в какую-то опасную сторону.

— Люди забавные, — не столько сказал, сколько подумал вслух Азирафель. — Я не всегда понимаю, что они делают, но ведь так даже интереснее, а?

— Например?

Азирафель моргнул, возвращаясь в разговор, и немного смешался, когда столкнулся с цепким, любопытным взглядом напротив.

— Сложно так отметить, — протянул он. — Лежат по много часов с закрытыми глазами зачем-то. Ева говорит, как животные, не очень похоже на самом деле, а Адам над ней смеётся. Она не обижается, но иногда передразнивает и его тоже. Адам рвёт цветы и приносит ей, хотя она и сама может взять сколько угодно. Мне кажется, это немного глупо, но мило.

Ангел скривил гримасу и повертел перед ним огрызком от своей половинки яблока — и чему ты, мол, удивляешься? Азирафелю стало немного смешно. Тоже вот, научился.

— Думаешь, Он и правда любит их больше нас?

— Это Люцифер тебе такое сказал?

— Неважно. Может, и Люцифер. Но ведь в самом деле, он весь этот сад построил для них двоих, они живут себе, а мы работаем по сути на них. Ты видел Престолов когда-нибудь? Это просто унизительно. Сильнейшие ангелы служат чуть ли не мебелью.

Азирафель хотел заткнуть уши, велеть ему замолчать, но скорее потому, что так вроде бы было принято. Вместо этого он сказал:

— Что-то я ни разу не видел тебя за работой.

— Ты видишь меня второй раз в жизни, — честно заметил ангел.

— И оба раза мне повезло застать тебя на перерыве, да?

Его собеседник вздохнул с таким выражением, какое бывает у учителя, объясняющего простые вещи очень уж приставучему ученику, который всё никак не поверит, что может быть настолько просто.

— Видишь вон те звёзды? — спросил он. — Это я зажёг. Вчера почти весь день потел, а сегодня они работают идеально. Если бы мне нужно было там пропадать, это бы значило, что я со своей работой плохо справился, а так горят себе.

Звёзды, о которых он говорил, лениво мерцали на темнеющем небе, доступные пока только ангельскому взору.

— Хорошо тебе, — сказал Азирафель. — У меня такое не получится. Люди вечно что-нибудь да выкинут, и вся отчетность насмарку.

— Видишь! Вот видишь же проблему, а?

— Не пытайся меня увлечь, мятежник. У меня дел невпроворот, и моё отсутствие заметят, — он строго посмотрел на ангела. Тот нахмурился и скрестил руки на груди в ответ. Они выдержали так секунды две прежде, чем хором рассмеяться. Тревожный мячик наконец унялся и укатился лежать спокойно в своем углу.

Почему-то Азирафель точно знал, что этот ангел не станет по-настоящему уговаривать его пойти за Люцифером и не станет думать о нем хуже из-за его опасений. И он в ответ не осуждал его на самом деле ни за симпатии к восстанию, ни за прятки в зарослях роз. Это было странное доверие, не похожее ни на что из того, с чем он сталкивался прежде. Жалко только, что оно вряд ли продлится долго — очень уж много электричества было в воздухе.

Время тогда ещё не очень хорошо встало на свои места, и секунды могли растягиваться в десятилетия, а годы сжиматься в секунды. Сколько уже шёл шестой день? Азирафель едва помнил пятый. А всё-таки ему казалось, будто время утекает сквозь его пальцы, как песок.

С озера тянуло холодом. Он покосился на ангела и увидел, что тот подтянул под себя ноги и зажимает ладони между колен, и ему пришла в голову идея.

Вообще Азирафель по юности своей учился быстро, но ему редко приходило в голову сделать что-то, чего он не видел бы до этого, — его сила была в наблюдательности, а не фантазии, — но ничего подобного раньше явно не видел никто. Он достал огненный меч из ножен, закрепленных на спине и аккуратно спрятанных складками охряного плаща. Меч вспыхнул в его руке шипящим магниевым огнём.

— Хочу погреться, — объяснил он, заметив округлившиеся глаза ангела. Тот расслабился и благодарно кивнул, наблюдая за ним всё с тем же весёлым любопытством, с каким слушал его рассказы о людях. Азирафель попытался установить меч среди гальки, но, проводившиеся некоторое время, решил, что ему нужно что-нибудь понадежнее. Так меч оказался воткнут в здоровый булыжник, который Азирафель прикатил поближе к месту, где они сидели; камень слегка оплавился, но стоял надежно, а искры падали вокруг него.

Азирафель сел с шумным выдохом и протянул ноги к огню. Стопы тут же стало щипать от затопившего их тепла.

— Красиво горит, — заворожённо прошептал ангел. — А у тебя не будет проблем из-за этого?

— Мне запрещено убивать им живых существ без приказа и использовать его для устрашения в личных целях, — пожал плечами Азирафель. — Про камни в правилах ничего не сказано.

— Ну тогда ладно.

Свет был белый и такой яркий, что больно смотреть. Снопы искр с шипением и треском взмывали в небо. Холодные отблески плясали на поверхности озера, на камнях, на лице и одежде ангела. Азирафель млел от красоты, но сильнее всего, прямо до костей, его пробирало чувство глупой мальчишеской гордости — гордости, совсем не приличествующей ангелу, за несложную в общем выдумку, за уважение, граничащее с восторгом, в чужих глазах. Все-таки Азирафель, хоть и ангел, был и мальчишкой тоже.

Таким был его последний вечер в раю.

***

Ночью всё покатилось как-то по наклонной. Азирафель и его новый знакомый (дурак! он так и не узнал его имя!) разошлись с наступлением темноты, он — проверять свои звёзды, Азирафель — дописывать отчёт и вносить правки в предыдущий, пользуясь тем, что ночью люди спали, свернувшись рядом в укрытии деревьев, а потому не могли натворить новых дел, из-за которых пришлось бы пересматривать всю систему. Наверное, сон был дарован им именно для того, чтобы дать всем остальным отдых от их неуемных глупостей, подумал Азирафель и немного устыдился того удовольствия, которое принесла ему эта мысль. Впрочем, он не стал над этим долго задумываться. У него было много дел.

Другой же ангел медленно и деловито обошёл свои владения, вновь не найдя себе занятия. Такая была природа звёзд: подожги их один раз, и дальше они будут гореть сами. Он скучал по своей настоящей работе: соберёшь космическую пыль и газ, вымажешься весь, закрутишь её как следует и подожжёшь, а потом беги, ложись, чтобы не осыпало искрами, укрывайся крыльями и смотри краем глаза, как встаёт на небо пылающее, шипящее, неповоротливое тело, как смещается ткань бытия под его тяжестью. Ему нравилось иметь грязную одежду и натруженные руки, потому что так он чувствовал себя правильно.

Но в новом мире ему больше не было такой работы.

Ужасно жестоко, думал он, создать ангела для одного-единственного дела и оставить его жить в мире, где его невозможно повторить. Чёрная обида разрасталась в его душе. Однажды, сказал ему Кочбиэль, будет новое небо и новые звёзды, но он не хотел новые и не хотел однажды. Он просто хотел, чтобы для него была настоящая работа — здесь и сейчас. К тому же, рассуждал он, этот мир хорош, покуда в нём есть розовые кусты и яблоки и другие ангелы, которые не смотрят на тебя свысока за то, что тебе не нашлось дела по рукам и душе. Жалко было бы всё это разрушить.

Нечестно Бог устроил мир, думал он. Он никогда Его не видел, но если бы увидел, обязательно высказал бы всё, что думает, прямо в лицо, и швырнул бы в Него ангельский венец, от которого всё равно никакого проку.

Разобраться бы только, что он вообще думает. Мыслей было так много, что болела голова. Единственное успокоение приносили мерный свет звёзд на пути к Эдему да глубокая, тысячеслойная чернота космоса.

***

В ту ночь Сатана собрал вокруг себя тех, кто слушал его, и велел вооружаться.

В ту ночь по Небесам и Эдему прошли ангельские отряды.

***

Занималась заря, и Азирафель ожидал Михаила под золотой дверью его офиса. Он немного скучал по прохладному воздуху озера, дрожащему от пламени меча, потому что Наверху по ночам свистел сырой ветер, и не было ни одного деревца, чтобы его остановить. Михаил грохотал какими-то вещами за закрытыми дверьми.

— Разве же мы не братья? — спрашивал вкрадчивый голос. — Неужели тебе не больно думать о том, что будет со мной, если ты схватишь меня?

Михаил отвечал ему долгим скрежетом, как если хорошенько проехаться стулом с металлическими ножками по каменному полу.

— Почему ты раньше не подумал о том, что мне будет больно, а что нет? — неожиданно спокойно спросил он.

— Но ведь и ты сам окажешься в тупике. Ты, Меч Божий, будешь сидеть в золотом ящике до скончания времен — тебе самому не тошно?

Азирафель услышал мерные тяжелые шаги. Они то отдалялись, то приближались — похоже, Михаил едва держался, чтобы не сорваться.

— Мне, Люцифер, больно и тошно уже давно, и твои упражнения в остроумии не помогают.

— И как ты с этим живешь? Смиряешься?

— Я об этом не думаю. Если начнёшь об этом думать, то больше ни о чём не сможешь. Ненависть жрёт всё — а у меня есть работа.

— Так может, лучше пойти и что-то поменять?

—Что ты предлагаешь? У меня нет ни ума, ни сил изменить божественный замысел. Я солдат. Я потрачу жизнь на то, чтобы построить такое же несправедливое небо, — Михаил устало выдохнул. — И когда мы его построим, у меня не останется даже благодарности Богу за солнце и воду и звезды, а это пока что единственное, что делает мою жизнь хоть сколько-нибудь выносимой. Если ты думаешь, что знаешь, как сделать лучше, то валяй. Я за тобой не пойду.

— Я не пущу тебя в свое царство потом.

— Я понимаю.

Люцифер помолчал, будто хотел сказать что-то еще, а потом вышел за дверь. Азирафель затаил дыхание. Он был именно такой, как рассказывали, холодный и пронизанный светом и натянутый, как струна. Азирафелю показалось, что он плакал.

Он зашёл в кабинет, втянув голову в плечи как можно глубже, боясь даже дохнуть как-нибудь неправильно.

— Я вот тут, э, — сказал он, — Принёс. Учёл всё, что вы мне сказали.

Михаил сидел за столом, обхватив голову руками. Он не шелохнулся.

— Сожалею, что так получилось, — выговорил Азирафель.

— Спасибо. Если бы ты ещё хоть что-то понимал, — блекло ответил Михаил.

— Куда мне, — с неожиданной едкостью ответил Азирафель. Это всё-таки заставило Михаила посмотреть на него — и он почему-то улыбнулся.

— Помоги надеть доспех, — попросил он. Не приказал. Попросил.

***

Среди душно пахнущих роз, в экваториальной сырости и вязких сумерках встречал рассвет маленький ангел. Он ломал в руке колючий стебель и икал от слёз.

За ночь сбросили всех. Даже Кочбиэля, принца звёзд, вытолкали за врата рая рукоятями мечей — хотя он вообще не был похож на мятежника и, кажется, присоединился в последний момент, из гордыни или просто от скуки. Его падение удивляло ангела и одновременно было невероятно логичным: попробуй попритворяйся, что тебе ещё есть, куда себя приложить, не только перед начальством, а ещё и перед подчиненными, тут и не так взвоешь. Сбросили всех, а он со своим несчастным скоплением где-то на задворках — просто-напросто всё пропустил. И теперь его найдут спустя сколько-то времени, узнают, чем он занимался в шестой день творения, и спишут куда-нибудь подальше от Эдема, людей и всех приличных ангелов, потому что ещё одним Падением волновать никого не следует.

Азирафель убеждал себя, что не надеялся его увидеть и в розы зашёл случайно, но любой с хотя бы парой глаз, не говоря уже о пяти тысячах их, заметил бы, что он именно что надеялся. Он хотел побежать к нему, но вместо этого отстегнул со спины меч, положил ножны на землю и подошёл медленно, отводя с дороги шипастые ветки.

— Ты пришёл меня сбросить? — хрипло спросил ангел. Азирафель покачал головой. — Жалко. Я надеялся, они меня заметили.

Он уронил руки на колени и вскинул голову, чтобы посмотреть на него. У него опухли глаза. Он выглядел маленьким и очень брошенным.

— Меня даже не пришли арестовать, ты представляешь? — невесело усмехнулся он. — Никто не пришёл.

— Я просто так пришёл, — немного обиженно заметил Азирафель.

— А. Да, — ангел сморгнул новую волну слёз, но не совладал с ней и снова затрясся, икая и захлёбываясь, подтянув колени к груди. Азирафель не знал, что делать. Он видел такое разве что дважды за свою недолгую жизнь, один раз с Люцифером и один раз…

Он опустился на корточки и проскользнул рукой между ладоней ангела, легко пожал его запястье. Потом взял его за вторую руку. Он не очень понимал смысл этого жеста, но, когда Ева плакала, Адам делал так для неё, и он решил, что кое в чём у людей стоит и поучиться. Ангел вцепился в его ладони и прижался к ним горячим лбом.

— Ну, ну, мой дорогой, — прошептал Азирафель. — Зачем ты так?

Он сидел и чувствовал себя очень глупо: у него отобрали обе руки, а ещё затекала нога, и он не понимал, как это может помочь кому-то успокоиться. Но постепенно содрогания ангела успокоились, он выпрямился, выпустил одну руку Азирафеля и вытер нос воротником робы, оставив на ней мокрое пятно.

— Тебе получше?

— Угу. Спасибо. Ты можешь… можешь больше не держать.

— Ладно, — сказал Азирафель, но руку никуда не сдвинул.

Люди держались за руки, как беспомощные утята, постоянно — когда ходили на озеро, когда завтракали, когда ложились спать, — точно боялись потеряться. Азирафелю Эдем всегда казался слишком тесным для таких предосторожностей, но сейчас он начал что-то понимать. В целом он был готов признать, что чувствует себя довольно похоже на беспомощного утёнка перед огромным и беспощадным Временем.

А им-то хуже. Им ещё умирать.

Он перевернулся спиной к стволу, по-прежнему не отпуская чужую руку, и подтянулся поближе, чтобы сидеть бок о бок. Земля ненадолго перестала бежать из-под ног.

— Что теперь будешь делать? — спросил он осторожно.

— Ой, не начинай, — отмахнулся ангел, но раздражения в его жесте не было — не по-настоящему, по крайней мере. — Я бы лучше поговорил про цветы или посплетничал про кого-нибудь.

— Но ты ведь…

— Не начинай. Серьёзно, — ангел уткнулся лбом в его плечо, пряча взгляд. — Возьми лучше вот. Я её поломал и… ты и сам можешь взять, какую захочешь. Только всё равно возьми.

Азирафелю на колени легла помятая роза. Он поднял её и повертел в руке, бережно, бережно. Это прощальный подарок, дошло до него. Он воткнул её в туго убранные волосы и звуком предложил посмотреть.

— Тебе хорошо. Красиво. Её, наверное, можно высушить потом — если захочешь.

— Она рассыплется ведь.

— А ты собери пыль. Сложи в мешочек.

— Это больше не будет розой.

— Это, строго говоря, уже не роза, — вздохнул ангел. — Ну вот. Хотел поговорить про цветочки, понимаешь. Это, может, последний нормальный разговор, который мне светит, а я соскальзываю во всякое…

— Какое?

— Ну. Упадническое. Восстание ведь уже всё… вряд ли меня просто сбросят к ним. А если и сбросят — не то чтобы ты смог спуститься ко мне погулять?

Азирафель тяжело вздохнул.

— Нет. Наверное, нет. Роза очень красивая.

— Мне нравится, что у них есть характер. Такой попробуй что скажи, она тебя…

Ангел помахал рукой, показывая, какими способами может расправиться с тобой роза, если с ней говорить без уважения, — по части неопределённости его жесты готовы были потягаться с космическим ужасом. Азирафель засмеялся. Хотелось верить, что в таком окружении они хотя бы ненадолго в безопасности. Но время не считалось ни с шипами, ни с засовами, ни с мечами, и рано или поздно пришлось бы вставать, разнимать руки и что-то решать.

— Ты уверен, что не хочешь?.. — спросил ангел и словно испугался собственного вопроса.

— Думаю, я всё же слишком трусливый, — ответил Азирафель. — Прости.

— Я, наверное, не буду ждать, пока нас найдут. Спущусь пешком, может, меня примут. А ты всё отрицай до последнего, всё равно мне толку никакого, если ты пострадаешь.

Азирафель болезненно зажмурился.

— Это же очень далеко вниз.

— Это ничего. Спускаться легче, чем подниматься, — он улыбнулся одной стороной рта. — Ну ладно, пора, а то чем дальше, тем меньше я хочу уходить. Прощай, ангел.

Он вытянул из волос золотой венец, который крепился в них на манер гребня — короткие пряди тут же рассыпались, закрывая уши и высокий лоб. Немного подумав, аккуратно положил рядом с собой на землю — и выскользнул, выпрямился, весь гибкий и нескладный, отсалютовал Азирафелю — храбрился. Розовые кусты сомкнулись за ним, и Азирафель остался один.

Так ведь и не познакомились, беспомощно подумал он.