Она прождала его до поздней ночи, однако в назначенном месте он так и не появился. Устройство связи в жезле Кота Нуара было отключено, а телефон вне зоны доступа, оставалось идти к нему, но Маринетт максимально оттягивала этот момент, потому что знала, что после всего сказанного, её едва ли ждёт тёплый приём. Она заглянула к родителям, чтобы успокоить их и успокоиться самой, сообщить, что с ней всё хорошо, а после решилась и отправилась на знакомую улицу и в уже знакомый многоэтажный дом, где находилась квартира Адриана Агреста. Дверь не открыли, и дополнительный час ожидания на лестничной площадке не пошёл на пользу самочувствию и настроению девушки — в конце концов, ей пришлось перевоплотиться и войти через окно.

— Тикки, трансформация! — комнаты оглушили тишиной, обнимая за плечи пустой одинокой безысходностью, — Где же ты? — шепнула Маринетт и упала в кресло, сложив руки на коленях.

В этом кресле рассвет и застал её спящую в очень неудобной позе. Она осталась до десяти утра, вяло слоняясь с этажа на этаж и по прямоугольникам больших комнат, но он так и не пришёл. Не принёс талисманы. Маринетт не хотелось верить, что Кот Нуар мог так поступить, но, тем не менее, какой-то краешек сознания уже понимал неотвратимую возможность этого факта. Ей всё казалось, что вот-вот повернётся ключ и откроется дверь, но безмолвие сегодня беспощадно обходилось с чувствами и не давало желаемого. Агрест не вернулся. Ожидание слишком затянулось, и она сделала последнюю попытку его найти, отправляясь к нему в студию. Теоретически Маринетт знала, где сегодня он может быть, и не ошиблась, увидев знакомый мерседес на парковке. Стремительно взлетев по широкой белой лестнице, она наткнулась в дверях на охранника, что казалось весьма странным в отношении Адриана.

— Девушка, туда нельзя. Это фотостудия, идут съёмки, — категорично заявил мужчина.

— Я знаю. Скажите ему, что пришла Маринетт Дюпен-Чен.

— Тогда тем более нет. Мадмуазль Дюпен-Чен впускать запрещено.

— Ах, запрещено! — усталость дала о себе знать, да ещё и этот отказ был последней каплей, которая породила ярость, вспыхнувшую в ней праведным пламенем, — Пропустите! Я ему покажу «запрещено»!

— Девушка, угомонитесь! Я вызову полицию, если не уйдёте. Я не шучу.

Он был угрожающе строг, и не походил на человека, с которым можно договориться. Маринетт тихо выругалась, развернулась и спустилась в пустой холл, где снова попросила Тикки о помощи.

— Тикки! Давай!

Во второй раз за последние сутки ЛедиБаг, вопреки всем своим принципам, забралась в помещение через окно, представ прямо перед тем, кого и искала. Фотограф в страхе скрылся в примерочной.

— Всё в порядке, Пьер, — окликнул Агрест младший, — это ЛедиБаг. Ты не мог бы оставить нас наедине, да и, кстати, скоро уже обед, — он не смотрел на Леди и вёл себя так, будто ему было неприятно находиться с ней в одной комнате.

Фотограф недоверчиво выглянул из-за двери и юркнул к выходу.

— Адриан… — начала она, как только Пьер ушёл.

— Зачем ты пришла? — перебил он, поворачиваясь к ней лицом. Его стеклянный взгляд не отражал ничего, от слов веяло холодом.

— Что? То есть? Я всё, конечно, понимаю, но…

— Я всё видел, Маринетт. Убери трансформацию и взгляни мне в глаза. Честно, от лица Маринетт Дюпен-Чен скажи правду.

Её бросило в холодный пот. Неужели он мог как-то узнать о личности Бражника?

— О… о чём ты?.. Тикки, Трансформация, — руки начали дрожать как при лихорадке.

Квами послушалась, сделала дугу над ней и нырнула в сумку.

— Не притворяйся. Я всё видел. Я знаю кто он. Ты и мой отец, вы вместе?

До неё не сразу дошёл смысл сказанных слов. Маринетт пару секунд ошарашенно взирала на него, потом побледнела, улыбнулась, хихикнула и, наконец, выдохнула.

— Ах, ты об этом. Да это не то что… это ерунда… мы просто… — она смолкла, понимая как по-идиотски банально это звучит. Все говорят это при оправдании. Абсолютно все.

— Это не то, что я думаю, да?

Если б и можно было ранить Маринетт ещё сильнее, то однозначно вот этим вот тоном вопроса, прозвучавшего из уст Адриана Агреста. Слова иглами вонзились в сердце и выпустили острые шипы, заставляя задохнуться от боли.

— Адриан…

Он прикрыл глаза, удручённо качая головой. Было очевидно его глубокое разочарование в ней. В ней и в отце, к которому и без того особого доверия не было.

— Уходи, — голос изменил ему.

— Что?

— Уходи, Маринетт, — повторил он чётко, — Уходи, я видеть тебя не хочу! Не хочу, поняла!

— Но…

— Я сказал, уходи. Я прошу тебя, умоляю даже. Уходи. Вон из моей жизни! ЛедиБаг ты или Маринетт, мне всё равно. Убирайся.

Сражение с Бражником показалось ей детской игрой по сравнению с этим разговором. Талисманы были забыты, слёзы хлынули из глаз, и она рванула к выходу, пролетая длинный коридор за пару секунд. У лестницы Маринетт случайно толкнула охранника в сторону и, не видя перед собой ничего из-за слёз, стоявших плотной пеленой, влетела прямо в Габриеля Агреста, который с этим охранником как раз о чём-то спорил. Все трое не удержали равновесия и кубарем скатились по лестнице к самому входу. Неловкость могла бы быть замята простым извинением, если бы не одно «но»: Адриан вышел за ней, вероятно, собираясь сказать что-то ещё, и застал как раз тот момент, когда неуклюжая девушка пыталась встать с его отца. Она не успела увидеть лица парня, только его спину, но до этого ли было теперь.

— Что, чёрт возьми, творится, мадмуазель Дюпен-Чен? Я вас спрашиваю, — Габриель отряхнул кипельно белый пиджак и поправил полосатый выпуклый шарф, настойчиво перебивая все попытки охранника возмутиться.

— Простите.

— Я не ждал извинений, хотя ваша неуклюжесть должна удостоиться какой-нибудь мировой премии имени вас. Я спрашиваю, с какого… выражения, которые хотелось бы подобрать, не говорят в приличном обществе… мне нельзя к моему сыну?

— И вам тоже? Ах, ну да… нам лучше уйти, мисье.

— Что значит «и вам тоже»?

— Я всё объясню.

— Естественно объясните, иначе и быть не может.

Они вышли на улицу молча, избегая взаимных взглядов, предложение поговорить в лимузине было единственным прозвучавшим вопросом, но всё изменилось, когда дверь закрылась за девушкой, а Агрест старший уселся рядом. Разделительное стекло между ними и водителем медленно поднялось вверх, таким образом, отрезая их от возможных нежелательных слушателей.

— Итак? Мне всё ещё не ясна ситуация. Я сегодня с утра намеревался встретиться с сыном, поговорить, попытаться начать новую жизнь, а он, оказалось, запретил меня впускать. И вас, к моему непомерному удивлению. В чём дело?

— Я даже не знаю, как это объяснить, — Маринетт вжалась в мягкое сиденье.

— Ну, уж постарайтесь объяснить как-нибудь. Вы не сдержали слова? Он узнал, что я Бражник и…

— Нет. К счастью, это не так. Честно признаться, я и сама сначала подумала об этом.

— Тогда в чём же дело?

— Понимаете… — приходилось тщательно подбирать слова, — ЛедиБаг не должна была выдать личность Бражника своему напарнику. Я решилась на кардинальные меры, чтобы Кот Нуар не последовал за мной. Я сказала ему, что мы расстаёмся, что я люблю другого. Это единственное, что пришло мне тогда в голову.

— Так, опустим момент с тем, что вы встречались с моим сыном, и перейдём сразу к следующему вопросу: а при чём тут всё это?

— А при том, мисье Агрест, что Кот Нуар должен был встретиться со мной сразу после дела, которое я предусмотрительно ему не назвала.

— И это дело было у вас со мной, да?

— Да. Он не знал, где я, и, очевидно, перед встречей собирался проверить всё ли с вами в порядке, но наткнулся на нас, обнимающихся у форда во дворе вашего дома.

— Вы серьёзно? То есть, мой сын подумал, что… Он решил, что… Это какой-то бред!

— Нет, не бред. Он выгнал меня сегодня, поэтому я так неудачно…

— …неудачно столкнулись со мной? Ясно. Теперь ясно… Я не привык говорить женщинам такие вещи, тем более открыто, но вы просто фантастическая дура, Маринетт. Это не со зла, конечно, но вы… Нет слов, чтобы описать моё невероятное восхищение вашей «находчивостью». Вы молодец! Я аплодирую вам стоя.

— Вы правы, — грустно улыбнулась она, понимая, что его ирония в полной мере отражает ситуацию.

Габриель тяжело вздохнул.

 — Что ж, вероятно, сегодня эту проблему решить уже не представляется возможным, поэтому я хотел бы вас кое-о-чём попросить.

— Да?

— Вы не могли бы снова проводить меня к Мастеру Фу. Он хотел обсудить со мной перемещение Эмили в храм спящих Хранителей Квами, сказал, что так она будет в безопасности. Это великая честь, не многие носители талисманов смогли оказаться там после смерти.

Она на мгновение забыла о неловкости и коснулась его руки.

— Вы действительно её отпустили? Вы действительно сделали это, мисье Агрест?

Он никак не отреагировал на её жест.

— Вы так говорите, будто восхищаетесь мной…

— Я всегда восхищалась вами, вы мой кумир; Бражник одно, а модельер Агрест другое, — их глаза встретились, и Маринетт вдруг отдёрнула руку, словно обожглась.

— Я запомню это, мадмуазель Дюпен-Чен. Я запомню.

***

Габриель Агрест снял повязку, которую на этот раз прихватил с собой, и снова обвёл взглядом уже знакомую комнату Мастера. Тот сидел перед ним за маленьким столиком, в чашках дымился чай: он улыбнулся гостям и сразу обратился к Маринетт.

— Мне нужно поговорить с мисье Агрестом наедине, ты не могла бы оставить нас на некоторое время?

Она кивнула и вышла на кухню. Тикали часы, за окном шуршали машины, Париж жил полной жизнью, а Маринетт медленно умирала внутри, представляя, что эти стрелки отбивают последние минуты её жизни. Как она могла поступить так неосторожно, как могла ранить человека, которого любит, о котором мечтала всю жизнь? Какой же беспросветной дурой надо быть… Габриель Агрест прав… фантастической дурой.

— Маринетт, — казалось, минула вечность, прежде чем Мастер выглянул, опираясь на трость, — проводи мисье обратно и вернись. Мне необходимо тебе сообщить кое-что и, по возможности, уточнить детали.

Маринетт сделала всё, что ей велели: проводила модельера до машины, попрощалась с ним и вернулась к Фу, на трясущихся ногах входя в гостиную. Талисманов у неё не было.

— Мастер, я могу объяснить… всё так…

Он выставил руку ладонью вперёд, показывая, что ей стоит сначала выслушать его.

— Кот Нуар уже был у меня. Он отдал всех Квами, включая Плагга, и всё мне рассказал.

— Он понял всё неправильно!

— Конечно, я сказал ему об этом.

— Правда?

— Да, но он не поверил мне. Сказал, что разрывает контракт с местным агентством и на семь месяцев уезжает в Лондон.

— В Лондон? Так далеко?!

— Не уверен, но кажется, что будущее для него не определено. Адриан раздавлен, Маринетт. Он не может простить тебя, а она, — Мастер указал в сторону спальни, — не может простить его отца. Мне с самого начала твоя идея расставания казалась сомнительной…

Она спрятала лицо в ладонях и разревелась, почти задохнулась в рыданиях, не в силах справиться с эмоциями.

— Почему вы не остановили меня? Почему, мастер?

— Потому что только ты могла сделать выбор, и только ты можешь разобраться с последствиями, — Фу оставался спокоен.

Маринетт рыдала, в перерывах выдавая скомканные фразы.

— Я не отрицаю своей вины, но что… что мне делать?

Он отвечал размеренно, словно отрешённо.

— Ждать. А пока, я хочу оставить тебе это, — через стол к ней проскользила шкатулка с кольцом Кота Нуара, — и попросить забрать нашу Маюру.

— Натали очнулась?! — она вскинула голову, утирая мокрые щёки.

— Да, но отказалась говорить с мисье Агрестом, поэтому я сказал, что она ещё спит.

— Так быстро? Вы поставили её на ноги так быстро?

— Если бы Эмили Агрест сразу попала ко мне, я бы, возможно, сделал то же самое и для неё. Но, увы… Что ж, теперь талисман Дуусу цел и никому навредить не сможет. Мне же нужно исчезнуть на время, но я найду тебя, и ты всегда сможешь найти меня… храни Плагга и Тикки, и жди. Многие проблемы не решаются сиюминутно, иногда требуется терпение, хитрость и изворотливость… и позволь дать тебе ещё один, на этот раз последний, совет: не раскрывай Нуару личность Бражника ни при каких обстоятельствах, думаю, ты и сама догадываешься почему…

***

Весна в этот год сильно задержалась, от того пришла неожиданно, порхнув тёплым ветром: сакуры зацвели буквально в одну ночь, а синее небо незабудками расцвело над Парижем, радуя горожан и туристов. В один из таких тёплых дней, закончив работу в пекарне и обсудив с Габриелем Агрестом завтрашний предварительный просмотр трёх костюмов из их общей коллекции, Маринетт вышла на улицу и села в первое попавшееся такси. Она думала о том, что в этом году они обязательно найдут модель и, наконец, покажут коллекцию Дюпен-Чен&Агрест миру — в прошлый раз модельер до последнего ждал сына, но тот повторно продлил контракт и во Францию не вернулся — думать об этом не хотелось, только вот и иное было за гранью возможного, потому оставалось пялиться на скользящую за окном дорогу и бездействовать. На окраине города такси притормозило у небольшого дома, выпуская девушку в ночь, освещённую лишь светом единственного фонаря над калиткой. Она лёгкой походкой скользнула по узкой тропинке и скрылась за дверью, плотно закрыв её за собой.

— Это ты, Маринетт? — Натали спустилась по лестнице. Она была одета в махровый халат и тапочки, на голове накручено белое полотенце.

— Конечно, кто же ещё, дом-то мой.

— Да, — кивнула Натали и рассмеялась, — в последнее время я стала об этом забывать. Чаю?

— Пожалуй, — Маринетт прошла на кухню и уселась за высокую барную стойку в центре, — а может чего и покрепче.

— Можно и покрепче, — женщина открыла шкафчик, потянулась за бутылкой, и полотенце соскользнуло с её уже изрядно отросших волос, открывая ярко-красную прядь. Оно змейкой раскрутилось и упорхнуло вниз.

— На самом деле, не думаю, что смогу сюда переехать. Наверное, я купила его для тебя… не могу покинуть свою комнату в родительском доме над пекарней, не могу оставить прошлое.

— А я оставила, — она подняла полотенце с пола, — В офисе, конечно, не сладко, но зато спокойно. Никаких модельеров, никакой нервотрёпки, — нервная усмешка сорвалась с её уст.

— А… как Адриан? — Маринетт решила сменить больную тему для подруги, но, к сожалению, затронула свою.

Вино мягко заструилось по стеклянным стенкам фужеров, коробка конфет звонко хрустнула, открываясь впервые… Натали ответила после небольшой паузы, она знала причину этого вопроса. По сути, она знала всё.

— Он писал мне. Говорил, что Лондон слишком мрачен, что скучает по Парижу, но до конца второго контракта ещё целый месяц… сама понимаешь, тоже весь в делах…

— Да, — Маринетт отвернулась и посмотрела на большие настенные часы. Стрелки спешили вперёд, но время не лечило чувства. Не лечило боль.

Безмолвие легко повисло над ними, не создавая напряжения. Они привыкли друг к другу, к ежедневным встречам, и молчание было так же естественно для них, как и простой разговор.

— Я всё никак не решалась, — вдруг произнесла Натали, — хотела поблагодарить тебя за всё это. За то, что не выдаёшь меня ему, за то что…

— Не надо, — Маринетт покачала головой, — это всё, что я могу сделать. Я хотела мира для всех, но моя победа вовсе победой и не стала, даже для меня. Я неуклюжая неудачница, я просто… — ком подступил к горлу, не дав закончить фразу.

— Ты не неудачница. Я уже говорила, и повторю снова: то, что ты делаешь, сродни подвигу. Ты смогла уберечь Адриана от потрясений, которые бы навсегда разрушили его представления об отце, разрушили семью.

Маринетт хмыкнула.

— А разве сейчас не так?

— Знаешь, одно дело иметь плохого отца, и совсем другое быть сыном преступника. Думаешь, Адриану было бы лучше знать, что отец собирался убить его, чем думать, что отец увёл его девушку?

— О боже, не напоминай…

— Я говорю, потому что знаю… Я любила его всем своим сердцем, готова была на всё, а он…

— Собирался пожертвовать тобой… И ты всё ещё любишь его. Не отрицай.

— Да… наверное… Чем сильнее любовь, тем тяжелее прощать. Поэтому я бы не пожелала Адриану такого знания о нём. Пусть лучше так. Пусть лучше ненавидит его за тебя, чем ненавидит его за самого себя.

— Я выплакала все слёзы, Натали. Я больше не могу.

— Я не знаю, как помочь тебе, потому что и сама…

Они замолчали снова. Время было далеко за полночь, когда бутылка опустела.

— Как в первый раз, да?.. Я, наверное, останусь, — промямлила Маринетт, и отправилась в гостиную, слегка покачиваясь и спотыкаясь.

Натали Санкёр пожала плечами, тяжело вздохнула и встала — началась новая жизнь, без Бражника, Квами и магии, но она полностью поддерживала Дюпен-Чен — эта победа не была настоящей и не являлась победой вообще. Ни для кого из них.