Лёгкий, уже по-летнему тёплый, ветер играл распущенными иссиня-чёрными волосами, уложенными в небрежные локоны, лёгкая плиссированная юбка обнимала ноги при ходьбе, а кружевной топ кокетливо приоткрывал линию кожи над широким атласным поясом… Девушка в босоножках на каблуке шла к большой толпе у Эйфелевой башни, где гремела музыка, мороженщик радостно раздавал рожки, а дети носились туда-сюда и сбивали всех с ног. Она пробралась по краю к одному из раскидистых деревьев, стремясь оказаться одновременно в центре событий и вне основной массы людей, села на траву, пожала под себя ноги и достала скетчбук. Карандаш сам заскользил по бумаге, выхватывая моменты из жизни парижан: шляпки, платья, кофточки, девочку с коляской и парня в бейсболке, уронившего фруктовый лёд…

— Привет… ты всё-таки пришла, Маринетт, — Лука возник перед ней, широко и счастливо улыбаясь.

— Привет… я тут… ты обещал, что мы просто погуляем.

Он вдруг стал серьёзным, осмотрел свои ботинки и неожиданно подал ей руку.

— Пойдём, здесь не место для разговоров. Журналисты шныряют повсюду…

— Постой! — она перебила его и оглянулась, — А на сцене кто?

Лука махнул рукой.

— Кларк. Два года уже с нами. Играет после меня, когда мои руки стираются в кровь от гитары, — взгляд девушки в этот момент напугал его, и пришлось оговориться, — фигурально выражаясь, конечно. От толпы устаёшь.

— Мне ли не знать, — улыбнулась Маринетт и последовала за ним, — куда едем?

— К башне Монпарнас, хочу показать тебе кое-что…

— Интригуют такие заявления. Я думаю, что в Париже видела всё.

— А вот и нет, — он сделал загадочный вид и запрыгнул в автобус, помогая зайти и ей.

Они ехали молча, а поскольку Маринетт была гораздо ниже него, можно было ещё и не смотреть друг на друга. В башне Монпарнас Лука провёл её на смотровую площадку, однако этого оказалось недостаточно, и ему взбрело в голову залезть на крышу.

— Ты ведь никогда не бывала на крышах таких высоких зданий? Боишься высоты?

Она смущенно улыбнулась и опустила глаза.

— Да… немного… а ты часто приходишь сюда? — Маринетт выбралась за парнем и спросила только для того, чтобы сменить тему.

— Всё чаще с тех пор, как был Нефелимом.

Она подошла к краю, скрывая яркий румянец.

— Ух-ты, высоко, даже голова кружится.

— Смотри, — Лука снял гитару с плеча, раскрыл чехол и выудил оттуда огромных размеров складную модель воздушного дракона, — специально для тебя сделал.

Маринетт удивлённо распахнула глаза, когда красный дракон взмыл в небо, порхая в лучах заходящего солнца.

— Как красивооо…

— Хочешь подержать?

Она кивнула и взяла нить в руки, он обнял её со спины, делая вид, что хочет помочь. Они стояли очень близко друг к другу, ветер играл их волосами, алый закат позолотой сиял на лицах, а воздушный змей трепетал где-то в облаках. Смеркалось. Маринетт наслаждалась этим вечером, Лука думал.

— Я ведь нравлюсь тебе, Маринетт? — спросил он, завершая череду своих сомнений.

Она выдохнула и откинула голову, пряча макушку под его подбородок.

— Да, Лука, ты всегда мне нравился, но я уже говорила тебе…

— Знаю. Он всегда будет между нами, да?

Нить неожиданно треснула и оторвалась. Дракон скрылся в темнеющем небе.

— Улетел… — голос Маринетт был полон разочарования.

— Ничего, я сделаю ещё.

Они замолчали на некоторое время.

 — Прекрасная прогулка. Наверное, это то, что мне сегодня и было нужно. Спасибо, — она пожала плечами и направилась к выходу.

— Не уходи.

— Что?

— Не уходи. Агрест никогда не оценит тебя, никогда не заметит в тебе того, что вижу я. Ты не нужна ему.

— Откуда? — очень тихо спросила Маринетт, — Откуда ты знаешь? С чего ты так решил?

— Я был в Лондоне на гастролях и видел его, — Лука взглянул вдаль, где гудели автомобили, светлячками мелькая по дорогам.

— И что?

— Все Лондонские газеты пестрят заголовками с его именем. Он… ты не понимаешь, Адриан же… — он резко повернулся, в два шага преодолел расстояние между ними и развернул её к себе, крепко схватив за плечи. В васильковых глазах стояли слёзы, которые выжигали в его сердце огромные дыры, — Ты плачешь из-за него который год! Ты страдаешь! А он, этот сын модельера, с рождения обласканный славой, развлекается!

— О чём ты? — она даже не пыталась вырваться и спрятать боль, которую приносили его слова.

— Он не достоин тебя, Маринетт…

— Лука!

— В газетах писали, я видел сам… он встречается с этой спортсменкой… как её?..

Дрожь пробежала по телу, замедляя пульс, дыхание сбилось.

— Кагами Цуруги? — не сказала, а выдохнула это имя.

— Да! — Лука вдруг отпрянул, словно только сейчас осознал, что делает, и произнёс, — прости.

В этот момент она мечтала потерять сознание и не очнуться, или очнуться, но не помнить этого чувства, убивающего внутри всё живое.

— Скажи, что ты солгал. Умоляю, скажи, что эти слова вызваны ревностью, а не попыткой меня защитить!

Он сжал зубы и отрицательно покачал головой.

— Нет, Маринетт, я не лгу, мне просто больно видеть, как ты страдаешь. Больно видеть, как ты отдаёшь своё сердце тому, кто и мизинца твоего не стоит.

Ответа не было. Голос изменил ей, Маринетт закрыла лицо руками и разрыдалась. Лука на мгновение замер, а после снова взял её за плечи и крепко прижал к себе.

Стемнело.

Лунный свет волшебным мерцанием осыпался на Париж… парень на крыше башни Монпарнас всё ещё обнимал плачущую девушку… он был благодарен ЛедиБаг, что Бражник навсегда покинул их город, и, как бы сильно они ни страдали, Акума никогда не нарушит их размеренной жизни. Никогда.

***

Натали с утра носилась с бумагами и до обеда ни разу даже не присела. Она работала в строительной компании помощником руководителя, которым был статный молодой мужчина — он всегда ходил в костюме, но никогда не надевал пиджака, все рубашки (в основном белые) обтягивали его накаченное тело, соблазнительно выставляя напоказ все достоинства. Его профиль мог соперничать с любой греческой статуей, а низкий баритон заставлял сердце девушек выпрыгивать из груди. Женская часть коллектива поголовно была в него влюблена, кроме самой Натали, коей все бесконечно завидовали и за то люто ненавидели. Вот и сегодня она ловила на себе завистливые женские взгляды, пробираясь в кабинет начальника. Луи Дюпре сидел в кресле из мягкой кожи, покачиваясь в такт собственным мыслям, и что-то разглядывал на большом экране белого моноблока с яблоком; он вообще роскошь любил, оттого тут был и мягкий диван, и органайзер ручной работы и белый рояль у широкого панорамного окна. Натали же к благам цивилизации давно привыкла и потому оставалась равнодушна, хотя и слегка недовольна таким излишеством в интерьере, который изначально задумывался изящным и простым. Всё-таки переквалифицироваться с ассистента модельера на ассистента строителя оказалось несколько сложновато.

— Мисье Дюпре, — она тихо и плотно прикрыла дверь — я всё сделала, наши британские партнёры готовы заключить сделку.

— Хм, хорошо, — он не отрывался от своего занятия.

— Так же проект в жилом квартале будет завершён раньше срока, мы успеем сдать здание до приезда мэра.

— Правда? — удивился Луи.

— И ещё…

Теперь он вскинул голову и внимательно посмотрел ей в глаза, не скрывая восхищения.

— Успешно прошли переговоры с Перу, о которых вы меня просили в прошлую пятницу, — Натали до боли в пальцах сжала бумаги.

Дюпре с лёгким недоверием качнул головой и медленно произнёс, смакуя каждое слово:

— Вы и года у меня не работаете, а я уже в полной мере понял, почему Габриель Агрест так ценил вас.

— Спасибо за лестный комплимент моей работе, но это меньшее, что я могу сделать.

Он встал из-за стола, обошёл его и забрал бумаги из её рук.

— Вы умная, талантливая, красивая и до сих пор одинокая… Не понимаю, почему? Я всё же попытаю счастья и осмелюсь в восьмой раз задать свой вопрос: вы пойдёте со мной на свидание, Натали?

Она усмехнулась.

— Вы слишком молоды, мне уже давно не двадцать, и я старше вас. Зачем это вам, Луи? Вокруг много молодых девушек, которые, в отличие от меня, к вам не равнодушны.

— Хах, они не равнодушны к моим деньгам, вы же другое дело.

— Нет.

— Нет? Неужели в родном городе любви я не смогу добиться от единственной женщины, которая мне нужна, положительный ответ?

— Я сомневаюсь, что вам нужна именно эта женщина. Кстати, не могли бы вы перестать заваливать цветами порог моего дома?

— Не мог бы и не перестану. Я знаю, что вам нравятся цветы, вы их заслуживаете.

— Оставьте эти чудовищные ухаживания, я не юная девочка, чтобы купиться на такое.

— Вы строга к себе, Натали. Не всякая юная девочка сравнится с вами.

— Ну да…

— Не верите? А знаете, что я тут подумал… Если нет надежды оказаться с вами на свидании, может, мне стоит прекратить держать нашу договорённость в тайне? Габриель, полагаю, захочет узнать, как я восхищён его бывшим ассистентом.

Натали вздрогнула. Это уже было слишком похоже на шантаж.

— Вы не сделаете этого!

— Ещё как сделаю. Кто мне помешает, вы?

Её длинные пушистые ресницы дрогнули, Луи сразу обратил на это внимание. Она понравилась ему с первого дня — опытная, строгая, умная. В ней было всё, чего он так искал в тысячах женщин, побывавших в его постели, но Натали не разделяла и толики этих чувств, представая каждый раз холодной, закрытой и серьёзной. Дюпре чувствовал, что с ней что-то не так, сравнивая эту женщину с чупа-чупсом, внутри которого после огромного слоя твёрдой карамели появляется сладкий и очень вкусный мармелад. С каждым отказом хотелось лишь сильнее добиться её, ещё по-мальчишески страстное сердце жаждало ответного чувства, ответного желания, однако пока крепость из льда оставалась неприступна, молчалива и к тому же упрямо не внимала его мольбам.

— Хорошо, — после долгой паузы ответила Натали, — одно свидание. Но это будет последний раз, когда я слышу от вас разговоры о Габриеле Агресте и наших договорённостях в таком тоне. Я не стану работать ни на каких условиях, если вы продолжите в том же духе.

— Я понял. Возможно, вы правы, это было лишнее, но, согласитесь, — он хохотнул, — подействовало. Я заеду за вами в субботу вечером?

— Суббота завтра.

— Я так и сказал, Натали. Вы свободны, идите на обед.

***

 «Круглое окно в логове Бражника было открыто… лунный свет падал на гладкий пол, скользил, разбивая темноту ночи, прятавшуюся по углам… бежал вперёд и выхватывал стройный силуэт Маюры… Она стояла в самом центре без движения, и только перья на веере еле заметно вздрагивали, выдавая чувства… пальцы левой руки крепко сжимали блокнот.

Интересно, что случится, если Габриель поднимется сюда и застанет её здесь?.. Одну? Будет ли он сердится за то, что она сделала, а, может, возненавидит?.. Или уже возненавидел?.. Маюре было любопытно, не более… Она в какой-то степени даже ждала его встретить, высказать всё в лицо… её взгляд упорно сверлил выемку в полу, откуда он обычно и появлялся…

— Маюра, — подозрительно знакомый голос прозвучал уверенно и твёрдо, словно камень врезаясь в спину.

Она внутренне вздрогнула, но не показала ни малейшего признака своего испуга, нарочито медленно разворачиваясь к той, кто нарушил её одиночество. Наверное, лунный свет или ночь, а, может, сам особняк принёс ей это странное и жуткое видение… Перед Маюрой в своём тёмном костюме, красной водолазке и с яркой прядью волос, стояла Натали Санкёр. Она смотрела сквозь стёкла очков дерзко, почти жестоко. Маюра сделала шаг назад, наступила каблуком на шлейф платья, отвлеклась на него и снова подняла голову. Натали всё ещё стояла перед ней.

— Это невозможно, — шёпот сорвался с тёмных губ, касаясь перьев раскрытого веера.

— Я буду диктовать. Пиши.

Волна протеста вспыхнула в ней, Маюра не хотела идти на поводу у неё, не хотела. Ведь это Натали любила и была настолько слаба, чтобы дойти до такого… унизится перед ним… Она сама никогда бы, никогда не пошла ради Бражника на то, на что была способна ради Габриеля эта!

— Нет! — ответ Маюры прозвучал почти так же резко, как и приказ Санкёр, — Я не стану писать. Не стану потакать тебе в желании положить к его ногам свою жизнь…

— Ты не понимаешь… — перебила женщина.

— О, нет. Я всё прекрасно понимаю… — в ответ прервала обладательница Квами Павлина, — Бедная Натали, ещё девочка в душе, такая наивная… Думаешь, он упадёт к твоим ногам? Прочтёт и станет искать тебя везде? Он ненавидит тебя, и ты никогда не займёшь место в его сердце… Там только Эмили. Его Эмили.

— Маюра!

— А… Веришь Хранителю? Веришь ему? Дура! Никогда твой Габриель на самом деле твоим не будет. Никогда, слышишь! Зачем ты здесь? Зачем ты пришла?

— Я люблю его, — твёрдая уверенность не покидала голоса Натали.

— Любовь… Любовь… бла-бла-бла… Ты ему не нужна. Ты никому не нужна, кроме этой альтруистки, которая такая же дура, как и ты. Спрячься в коконе и молчи, пока тебя снова не использовали, как расходный материал для воскрешения чьей-нибудь жены. Ты…

— Нет! Это ты послушай! Ты сейчас возьмёшь чёртову ручку и напишешь в блокноте то, что я продиктую.

— Обойдёшься!

— Ты напишешь то, что я продиктую! — Натали наступала на Маюру, и та, сопротивляясь с каждым разом всё меньше, безропотно подчинилась.

Она опустилась на колени… веер легко упал, бесшумно касаясь пола, юбка мягкой волной сложилась у ног… обложка перевернулась, раскрывая пустую страницу в тонких линиях… Санкёр смотрела на неё и диктовала, не чувствуя губ и не слыша голоса… она наблюдала, как ручка выводит слова её собственным почерком… и было на ней платье Маюры с павлиньими перьями… и слёзы капали на бумагу из её глаз… а время скользило, скользило, скользило, влекомое стрелкой часов… тик-так, тик-так, тик-так… Маюра закончила и подняла голову, впервые за долгое время меняя позу… Натали исчезла, зато вместо неё осталась яркая крупинка света, которая никакого отношения к луне не имела… Стены вдруг изогнулись, скрутились и исчезли, перенося её в абсолютную темноту, где лишь эта частица сияла призрачно и недостижимо, словно далёкая звезда… В какой-то момент сияние усилилось, свет вспыхнул и белой дымкой затмил всё вокруг… В облаке появился силуэт женщины… белоснежные линии огромных крыльев, покрытых серебристой пыльцой, раскрылись, единственные чётко проступая в душном ослепительном тумане.

— Я Феникс, — сказал глубокий женский голос, который словно разрезал пространство и время, излучался самим воздухом, — Я пришла предупредить. Я пришла к вам обоим. Проснись, Натали! Просыпайся, Дуусу! Пора!»

Сверкнула молния, небо разверзлось и тряхнуло тучи, выжимая из них потоки тёплой воды. Первый день лета начался с ливня: капли зашумели по улицам, скверам и паркам, коснулись крыш, постепенно окутывая Париж мелодичным шуршанием, а в загородном доме Маринетт Дюпен-Чен, в спальне второго этажа, вскрикнула и проснулась, Натали Санкёр. Проснулась и заплакала.