море волнуется раз

Он сидит на краю перевернутой лодки, взглядом пустым глядя на то, как чернотой вздымается море, выбрасывая строптивые волны к самому берегу.

Киса наблюдает за ним краем глаза, думая, что осознание ещё не пришло. Хорошо. Значит время есть. Сам же пока Мела трясёт, за воротник пальто к себе ближе подтягивает и шепчет заполошно, торопливо, глядя прямо в глаза.

— Позвони Константину Анатольичу и скажи, что ты позвал Хенка готовится к ЕГЭ. У тебя всё равно отец в ночную, спросить не у кого будет, а батя Хенка тебе сто пудов поверит, но про меня не говори. Нет Кислова, скажешь, ускакал наш ретивый, но уверенно плети, стой на своём, что меня нет, он ни на секунду не должен засомневаться! Если прочухает, что что-то нечисто, кабзда нам братцы-кролики. Хенку сейчас домой никак нельзя, ты же знаешь, что у него на роже всё сразу написано, а дожать до конца и выяснить, бате его труда не составит, поэтому позвонишь второй раз ближе к вечеру и скажешь: так мол и так, засиделись, в приставку зарубились и счёт времени потеряли, можно Боря у меня переночует? Добро он даст автоматически, даже не сомневайся. Понял?

— Понял, — Мел глаза поднимает, встречаясь взглядом с Кисой и тот замечает в них слезы, но жалость отбрасывает в сторону: им всём хреново, они катятся буквально в ад, по дороге, что выстлали своими руками, но сейчас нужно вытащить Хенка. Выстрел ведь за ним. — А что на самом деле?

— На самом… Я его к себе отбуксирую. Мама подработку взяла в новом супермаркете Авокадо, в ночную. Никто ничего не узнает. Ему сейчас одному никак нельзя. — от взгляда Мела не скрыться, а Киса же упёртый.

Киса смотрит не отводя взгляда в ответ, видя в глазах напротив понимание.

Видимо действительно всё эти поэты, с которыми так схож Мел — грифильные профили на белых полотнах в кабинете литературы, обладают даром видеть истинную суть глубже, даже не произнося слов.

«<b>Не проси меня ответить Мел. Потому что я сам не знаю ответа до сих пор».

</b>

— Хорошо, будьте аккуратны. — Мел кивает коротко и отходит в сторону, тот час же о чём-то в полголоса начиная разговаривать с Геной.

А Киса идет к Хенку, садится рядом, замечая его дрожащие руки, что он в замок сцепливает, по-прежнему глядя на море.

Киса руку кладёт на его плечо и Хенк вздрагивает, поворачивается резко, упираясь в него взглядом.

— Пойдём, Борь, холодно уже.

— Куда? — в тоне безразличие, что окатывает, словно кипятком.

Киса лишь губы поджимает. Они справятся, обязательно справятся, ведь всегда удавалось буквально вопреки, вместе сцепившись, на зло всему миру.

— Домой. У меня твои любимые вафли и варенье, абрикосовое. — он его заманивает, словно маленького, пытаясь главное из ступора вывести, движение начав.

— Ты прав, действительно холодно, да я и не завтракал. — Хенк говорит рационально, взвешенно, и если бы Киса не знал его как дважды два, то решил бы, что дружит с бесчувственным чурбаном, где-то на грани маниакальности.

Но Хенк так прячет чувства. С детства причём, глубже и дальше, закрывается от всех, вид делая, что в порядке. Отсрочивая осознание как можно дальше, потому что страшно признаться, что не поймут, отвергнут и не помогут. Привык один справляться, сдерживался, да так, что чувства потом фонтаном и срывом, словно кто-то водяную помпу сорвал, выпустив безудержный водяной поток.

Но это было до. Сейчас же за Хенка Киса биться будет до последнего, себя не жалея, зная, что не в пустую.

Хенк сделает для него тоже самое в ответ.

Квартира встречает их тишиной и прохладой гуляющей по пустым коридорам, Ваня плюётся, кроя себя на чем свет, за то, что забыл закрыть окно, Хенк ведь мёрзлявый до ужаса, несмотря на набранную ради пафоса массу в качалке за эти пару месяцев, он всё такой же дрыщ с проблемами сосудов.

Киса практически в припрыжку закрывает окно и пихает Хенка в зал. Тот не противится, садится на диван, словно девчонка-отличница за парту, едва только руки не складывает перед собой прилежно.

Ваня глядя на него сдержаться не может: хмыкает себе под нос, и сам же на кухню идет, чай заваривает, водружая вафли на тарелку, поливая их абрикосовым вареньем.

Хенк при его появлении лишь брови удивлённо скидывает, но освобождает маленький столик, стоящий рядом с диваном.

 Они сходятся на том, что пересмотреть второго Крепкого орешка вообщем то неплохо. Как раз на улице начало декабря, скоро Новый год, а атмосфера в фильме вроде как соответствующая.

Хоть где-то иначе. Они включают фильм, а Ваня ощущает дежа-вю, что вихрем закручивает, в омут воспоминаний утягивая, словно бы им вновь по десять и это их первая ночёвка, с газировкой, что в носу лопается апельсиновыми пузырьками, клубничной тянучкой и пачками чипсов, крошками от которых усеян диван.

Тогда было проще, тогда пустоты не было, они планы строили на будущее, мечтая о невозможном, казались себе всесильными, но взросление пришло неизбежностью, принеся осознание и пустоту, что не объяснить, лишь жить медленно тлея в серости города, выворачивающего изнутри, диктующего свои правила, вооружившего их дуэльными пистолетами.

За потерянную честь, забытую совесть».

Киса в ответ на свои мысли усмехается, возвращая своё внимание к экрану.

Там Брюс Уиллис пытается остановить самолёт с помощью горячей тряпки, что превращена в подобие факела и Ваня слышит как рядом недовольно бурчит Хенк.

— Сколько лет смотрю, никогда этой сцены не понимал. — Ваня в тон поддакивает на его возмущение, частично выдыхая: если Хенк способен думать о таких пустяках на фоне всего, то надежда вывести ситуацию всё же есть.

Они спать разбредаются глубоко заполночь. Киса стелит Хенку рядом, на соседнем диване, пока тот возится в ванной.

Ваня под одеяло юркает, пытаясь согреть замёрзшие ступни.

То ли действительно замерз, то ли изнутри колотит в ожидании неминуемого.

Хенк появляется минут через десять, натягивает в футболку, отблесками лунного света отражаясь на фоне чернильных сумерек. Киса смотрит, для чего-то запомнить пытается, словно боясь уже сейчас увидеть отличие, тот пресловутый человеческий слом, который у них в ДНК у каждого выписан изначальной ошибкой, что отличает от всех, но Хенк также как он юркает под одеяло, накрываясь по самую макушку, желая ему доброй ночи.

Киса думает о том, что заснуть не сможет. Усталость же — тяжёлая, обволакивающая планы меняет, сознание затуманивает, в омут утягивая против воли.

Проходит минут десять, не больше, и он просыпается, из-за того, что словно кто-то незримый в лицо дунул.

Ваня подрывается с кровати мгновенно, глядя в сторону Хенка. Диван пуст.

Сердце колотится где-то в глотке, Киса бежит по наитию, задевая все косяки, чувствуя Борю где-то на периферии.

Он оказывается на балконе, руками в перила вцепившись, так что вздутые на руках вены видно.

— Что дальше, Кис? — вопрос бьет куда-то глубоко в подреберье, заставляя ртом в ответ хватануть морозный воздух.

Ваня не отвечает. Лишь ближе подходит в медвежьи объятия сгребая. Знает ведь, что Хенк поймет его без слов. Всегда понимал.

«Дальше будем «мы». И ничего большего» .