Джебом приходит к Ёндже поздним вечером. От него разит, как от запойного пьяницы, глаза еле фокусируются, а ноги разъезжаются, однако он тем не менее каким-то образом безошибочно находит нужный адрес. И приходит, несмотря на то, что Ёндже гостей вообще-то не ждёт.
— Ёндже-я! — громогласно объявляет Джебом, едва дверь успевает открыться, и Ёндже, цыкнув, без лишних слов втаскивает его за порог, чтобы бдительные соседи не насторожились. Не зря же они прилипают к дверным глазкам от малейшего шума.
Разувается Джебом бесконечно долго. Сперва он никак не может поймать равновесие, затем — тщательно наклоняется, ловит шнурки и, наконец, замирает. Ожидающий свершения чуда Ёндже спустя несколько мгновений чувствует беспокойство — не заснул ли он там за таким ответственным занятием. Однако когда вопрос почти срывается с губ, Джебом глубоко вздыхает, говорит «В пизду!» и кое-как стаскивает красивые лакированные ботинки, оставив на них отвратительные вмятины.
Брата, к счастью, дома нет — тот уехал ещё утром в другой город по работе, поэтому Ёндже без проблем проталкивает Джебома на кухню, чтобы напоить горячим кофе. Вряд ли это поможет, конечно, но при таком опьянении предлагать что-то более существенное у Ёндже язык не поворачивается.
— В честь чего так ужрался? — будничным тоном спрашивает он, поставив чайник на плиту, и зевает.
Время достаточно позднее, глаза слипаются, во всём теле ощущается дикая слабость. Ёндже бы спать сейчас лечь, завтра куча работы, запись в студии, но Джебом выглядит слишком сияющим, чтобы обламывать его чем-то настолько будничным. Поэтому Ёндже делает над собой усилие и усаживается на стул.
Джебом, сев напротив, тяжело опирается на столешницу.
— JJP снова в строю! — объявляет он и расплывается в совершенно дурацкой счастливой улыбке.
Ёндже чувствует, как уголки его губ тоже растягиваются. Джебом может быть сколько угодно надоедливым, но одного у него не отнять — совершенно дикого очарования в моменты, когда он не пытается играть в крутого парня.
— А ко мне-то какого хрена тогда притащился? — Ёндже пожимает плечами. Нельзя сейчас расклеиваться и поддаваться, иначе они так до утра и проторчат на кухне — такое уже случалось. Не раз. — Шёл бы в общагу, там сейчас малолюдно.
Улыбка мгновенно сползает с лица Джебома. Он тяжко вздыхает, поднимается со стула и, сделав неуверенный шаг вперёд, почти виснет на оторопевшем Ёндже.
— Вот именно, — говорит он с лёгким оттенком обиды. — Там сейчас только Джексон, Марк и Джинён.
— Тебе мало? — изумляется Ёндже, машинально хлопая Джебома по спине.
Однако того этот вопрос, кажется, до глубины души задевает. Он крепче стискивает объятия — так, что Ёндже крякает от натуги, и начитает сопеть — громко и горячо.
Ёндже становится совсем не по себе. Он на секунду замирает, осмысливая произошедшее, затем втягивает носом воздух и, ощутив нестерпимый зуд, громогласно чихает. Осознание почти в прямом смысле бьёт его по голове вместе с нарастающим першением в горле.
— Фу, блин, отцепись! На тебе же шерсти море! — Ёндже отпихивает Джебома и, повернувшись к раковине, чихает снова. Затем ещё и ещё раз.
В этом весь Джебом — сперва наобниматься с кошкой, а потом лезть к Ёндже, у которого, на минуточку, аллергия. И не обидишься же, потому что он не со зла.
— Извини. — Губы Джебома опять разъезжаются в глупейшей улыбке. — Соскучился по тебе. Очень. Потому и пришёл.
Он снова распахивает объятия, но Ёндже подныривает под его руку и, схватив со стола салфетку, затыкает текущий нос.
— Дурак ты, — припечатывает он, — совсем от фансервиса крыша поехала.
— Это ты дурак, — беззлобно усмехается Джебом и, плюхнувшись обратно на стул, подпирает подбородок кулаком. — После всего, что между нами было, ты меня всё ещё отвергаешь.
Ёндже закатывает глаза. На самом деле, Джебом — любимый хён, они с Ёндже дофига бро и всё такое, но иногда границы их отношений становятся слишком зыбкими — как в кадре, так и за его пределами. И не то чтобы это сильно докучает, но порой Ёндже становится немного страшно. Совсем капельку. Потому что есть двери, за которые лучше не заглядывать — то же и с людьми, и Ёндже может сколько угодно говорить, что знает Джебома как облупленного, но так ли это на самом деле?
— Скучаю по дебютным временам, — говорит тем временем Джебом, уставившись в потолок.
Он, на самом деле, не выглядит таким уж пьяным — скорее, задумчивым. Ёндже поглядывает на него искоса краем глаза, пытается прикинуть, что лучше ответить, чтобы сохранить нейтральный тон. Но в голову, как назло, лезет только ваниль. Ведь он тоже скучает. Безумно. И иногда — совсем редко — ему хочется вернуться. Хотя бы на час, чтобы снова ощутить то неповторимое волнение, то единство, когда они смотрели своё первое выступления, крепко держа друг друга за руки.
— Мы спали в тесной комнате, на одном матрасе, под одним одеялом, — мотнув головой, хмыкает Ёндже. Если не считать всего остального — всех хороших моментов, от которых до сих пор теплело в душе, это был натуральный кошмар и менеджеры, помнится, визжали всем коллективом от счастья, когда их отношения после приснопамятного шоу не обсасывал только ленивый.
И надо же было пиздануть на камеру «Мы спим вместе»…
— Вот по этому я и скучаю, — неожиданно заявляет Джебом. Его взгляд соскальзывает с потолка, почти падает на притихшего Ёндже. Всей свой тяжестью, искренностью, жаром, и теперь на душе не просто становится тепло — там вспыхивает настоящий огонь.
Ёндже, не выдержав, отводит глаза. Он хочет сказать, что Джебом точно помешался, что ему надо бы остыть и протрезветь для начала, прежде чем говорить что-то подобное, но нарастающий свист обрывает его на полуслове. Ёндже разворачивается, снимает чайник с плиты и тянется за кружками. В голове творится каша, мысли против воли крутятся вокруг самых нежных памятных моментов. Им ведь и вправду было весело. Несмотря на тяготы, вечную борьбу за одеяло и ревнивое шипение Джексона, которому казалось, что они излишне пиарятся своей дружбой. Засыпать поперёк матраса, а потом сквозь сон чувствовать, как Джебом с боем и ругательствами спихивает его к стенке; просыпаться под заунывное «Я уже полчаса трахаюсь с твоим плечом, давай, открывай глазки, пока я не вылил на тебя ведро кипятка»; приходить в комнату и тихо читать под джебомово сопение до тех пор, пока в носу не вспыхивает зуд. Ведь Джебом и кошки — это как инь и ян, только круче. Но даже это его нисколько не напрягало.
Ёндже понимает, что улыбается, только когда поворачивается и видит отражение своей же улыбки на губах Джебома.
— Я тоже скучаю. Иногда, — сдавшись, бормочет он.
Глаза Джебома вспыхивают, улыбка становится шире, и Ёндже тихонько вздыхает про себя. С ним ведь и трезвым порой сложно иметь дело, а с пьяным — совсем катастрофа. И не поддаваться чёртовому обаянию уже никак нельзя.
Ёндже ставит перед Джебомом кружку с кофе, кивает:
— На, только не обожгись, — и присаживается опять, обхватив ладонями стакан с молоком.
Джебом благодарно кивает, и на несколько мгновений между ними виснет тишина. Джебом размешивает сахар, Ёндже неспешно отпивает, уютная тишина нарушается только тиканьем настенных часов. Поздний вечер наполняет углы тенями, мягкий свет встроенных в потолок ламп кажется тёплым солнцем, и Ёндже даже вздыхать лишний раз не хочется, чтобы не нарушать атмосферу.
Однако когда Джебом, всё-таки обжёгшись, начинает шипеть, внезапный вопрос возникает из ниоткуда и практически выдёргивает Ёндже из полусонного залипания в крохотное пятнышко на столешнице:
— Ёндже-я, ты бы стал со мной встречаться?
Ёндже, фыркнув, захлёбывается молоком. Он кашляет долго, вдумчиво, намеренно оттягивая момент ответа. Потому что его, этого ответа, у него… нет? Вопрос кажется слишком уж неожиданным, шокирующим для отвратительно трезвого Ёндже.
В голове мелькает шальная мысль распечатать припасённую братом на чёрный день бутылку соджу.
Стукнув себя в грудь кулаком, Ёндже вскакивает. Он наливает себе большой стакан воды, махом выпивает его и ещё пару секунд раздумывает — не сунуть ли голову под кран. Ему тоже не помешает остыть, потому что сотрясшая тело паника похожа на что угодно, только не на испуг. И знать, что именно его так взволновало, ему пока не хочется.
— Ну так что? — слышится за спиной.
Ёндже, стиснув зубы, зажмуривается.
— Тебя во время шоукейса по голове били, что ли? — спрашивает он с тяжёлым вымученным вздохом.
— Нет, — слегка удивлённо отзывается Джебом. — С чего ты взял?
— С того, — Ёндже разворачивается и вперивает в него сердитый взгляд, — что предупреждать надо! Это что ещё за вопрос такой?!
Джебом изумлённо моргает. В его голове, видимо, потихоньку светлеет лампочка — как в мультиках про Тома и Джерри, — потому что спустя пару мгновений он, наконец, осознаёт причину нервозности Ёндже и заливается зловредным издевательским смехом.
— У кого ещё из нас крыша едет от фансервиса, — поддевает он, прищурившись. — Ты подумал, что я предлагаю тебе отношения?
Ёндже, отвернувшись, обиженно пыхтит. Не то чтобы… Но прозвучало-то это очень двусмысленно!
Внимательно следящий за его реакцией Джебом снова разражается хохотом.
— Нет, я, конечно, тебя люблю и, если вдруг когда-нибудь я решу сменить команду игроков, ты станешь первым же претендентом, но сейчас можешь не расслабить булки.
Щёки Ёндже обжигает румянцем. Ему становится неожиданно стыдно и, как ни странно, почти обидно, поэтому желание ужалить Джебома в ответ вспухает на языке комком яда.
— Не стал бы, — огрызается он. — Ты мудак вообще-то, и я до сих пор удивляюсь, как смог прожить с тобой так долго под одной крышей.
Джебом вдруг резко обрывает смех.
— Но ты всё равно жил, — спокойно и удивительно трезво говорит он.
И душа Ёндже проваливается в пятки. Он застывает, поднимает взгляд на Джебома, боясь увидеть в его глазах то, чего видеть не стоит. Но тот лишь расслабленно пьёт кофе. Никакого напряжения, подтекста, уловок. Слишком спокойно для человека, из-за которого внутри Ёндже каждый раз рождается и погибает что-то важное.
— Вали уже в общагу, — бормочет Ёндже, потирая шею.
Он устал, хочет спать и вообще. Нужно подумать слишком о многом, прежде чем он снова сможет отвечать на излишне прямые вопросы Джебома с должным количеством самообладания.
Джебом, однако, даже не вздрагивает. Подняв взгляд на Ёндже, он отставляет кружку, набирает в грудь воздуха и, зажмурившись, вдруг молитвенно складывает руки.
— А можно я останусь у тебя?
Ёндже в шоке распахивает рот. Не то чтобы у него места нет — в квартире брата при желании смогут спокойно расположиться все члены группы. Но ему почему-то кажется, что Джебом будет спать вовсе не на диване в гостиной.
— И не мечтай, — отрезает Ёндже.
Лицо Джебома становится огорчённым. Вздохнув, он поднимается на ноги, в два шага оказывается рядом с Ёндже и вдруг сгребает того в медвежьи объятия. Ёндже бьёт в нос запахом перегара и кисловатого одеколона. А ещё он опять ощущает, как от кошачьей шерсти в горле вспыхивает зуд.
— Ёндже-я, — противно сладким голосом тянет Джебом, тиская сопротивляющегося Ёндже, будто мягкую игрушку, — ну пожалуйста, не выгоняй меня! Я так по тебе соскучился!
Ёндже оглушительно чихает, дёргается, но руки Джебома больше похожи на тиски — внутренности от таких объятий, кажется, вминаются в позвоночник.
— Да ладно, ладно, оставайся! — стонет Ёндже, поняв, что деваться ему больше некуда. — Только отпусти!
Укладываются они спустя полчаса или около того. Ёндже жертвует Джебому свои шорты и футболку, которая едва не трещит на широченных плечах, и юркает под одеяло. Джебом присоединяется через несколько минут. Он наотрез отказывается ложиться в спальне брата, поэтому приходится пообещать, что они будут спать вместе, иначе пытка эгьё так и не прекратилась бы.
Затаив дыхание, Ёндже ждёт, когда Джебом устроится со всеми удобствами, после чего, наконец, поворачивается.
— Знаешь, — после долгой паузы говорит Джебом, уши Ёндже дёргаются, как у собаки, — я, кажется, влюбился.
— Не в меня, надеюсь? — ехидно спрашивает Ёндже, игнорируя сжавшийся в груди комок.
Джебом усмехается, по-кошачьи щурит глаза. Ёндже чувствует, что тоже улыбается. Он знает парочку айдолов, скиншип и фансервис которых таки перешагнул определённую грань, но дружба с Джебомом слишком дорога ему. Лишаться её он точно не готов.
— Дебютантка? Актриса? Нуна? — быстро спрашивает он, боясь, что Джебом снова начнёт смущать его намёками.
— Ни то, ни другое, ни третье, — отмахивается тот. — Я не стану говорить, ты сам поймёшь.
Ёндже округляет глаза, кивает — слегка растерянно и глупо. Его удивляет подобная таинственность, тем более со стороны Джебома, с которым они в своё время съели не один пуд соли и делились всем личным и наболевшим. Но давить он всё равно не хочет. Если Джебому хочется — пусть всё останется так. В любом случае всё обязательно выяснится.
— Так за чем дело-то стало? — спрашивает Ёндже. — Если не палиться, можно спокойно заводить отношения, ты же знаешь.
Джебом кивает.
— Знаю. Тут много других препятствий, и мне из-за этого ну очень обидно.
Ёндже озадаченно хмурится.
— Ты в фанатку втрескался, что ли? — уточняет он.
Джебом заходится кашлем, в котором слышится сдавленный смех. Некоторое время он бьёт себя по груди, пытаясь с ним справиться, затем поворачивается так, что оказывается нос к носу с Ёндже.
— Даже не надейся. Говорю же, ты сам всё поймёшь.
Ёндже, затаив дыхание, вглядывается в его мутные глаза.
— Зачем ты тогда вообще рассказываешь всё это?
Джебом улыбается — открыто и солнечно, в душе протяжно ёкает от этого.
— Потому что пьяный. И завтра мне станет ну очень стыдно.
Методы конспирации — уровень Им Джебом: сперва растрындеть, а потом смутиться откровенности.
Ёндже становится смешно, а ещё — чуть-чуть, совсем капельку грустно.
— А если я всё-таки не пойму, кто она?
— Значит, — Джебом опять укладывается на спину, — ещё не время и всё такое.
Ёндже недоверчиво хмурится. Он думает, что это бред какой-то и у Джебома точно сдвинулось что-то в голове, потому что такими загадками говорят только в фильмах и у него нет ни сил, ни мозгов, чтобы разгадывать эти ребусы.
— Я, кажется, совсем разучился тебя понимать, — вздыхает он, натянув одеяло до самого подбородка.
Кондиционер под потолком мерно гудит, комната полнится тишиной и прохладой. Слышно, как где-то вдалеке глухо лает чья-то собака.
— Думаю, мы это скоро узнаем, — едва слышно хмыкает Джебом. — А теперь — спи.
Ёндже продирает мурашками, от тонны всколыхнувших сознание вопросов в голове виснет шум. Но когда он открывает рот, выдавливает полушёпотом: «Хён, я не уверен», — в ответ ему раздаётся сопение.
Ёндже ещё несколько минут сверлит Джебома взглядом, ждёт, когда тот проснётся, опять заговорит. Однако сопение вскоре сменяется отчётливым храпом, и Ёндже, вздохнув, отворачивается.
С ума сойти, думает он, ну и задачка.
Утро начинается со звонка менеджера. Вернее, Ёндже слышит где-то на краю сознания, как Джебом со стоном берёт телефон, бурчит в динамик что-то неразборчивое, затем в уши втекает его убитый сиплый голос:
— Просыпайся, Ёндже-я, просыпа-а-айся, пока меня не стошнило прямо на тебя. Давай, открывай глазки, — и неожиданно становится так хорошо, будто его укутывают в самые нежные объятия в мире.
И, как ни странно, это срабатывает. Ёндже медленно разлепляет веки, пару мгновений потерянно смотрит в сине-зелёное лицо Джебома, после чего поджимает губы, чтобы не заржать. Похмелье у него, наверное, зверское.
— Хоть раз хихикнешь — точно пойду за кипятком, — мрачно буркает Джебом и, ругнувшись, сползает с кровати.
Пока Ёндже соскребает себя с матраса и, давясь зевками, заправляет покрывало, Джебом успевает привести себя в порядок. Он принимает душ, переодевается и, кажется, без спросу берёт бритву Ёндже, потому что на его посвежевшей физиономии нет ни намёка на щетину.
— Куплю тебе новую кассету, — обещает он, наткнувшись на кислую улыбку.
Ёндже отзывается хмурым:
— Угу. Я быстрее сам сбегаю к вам в общагу, пока ты соберёшься.
Джебом в ответ пожимает плечами. Схватив со стола подсохший крекер, он пихает его в рот, берёт с тумбочки ключи и телефон и бодро уходит в прихожую, откуда спустя мгновение раздаётся:
— Ну охуеть теперь! Есть губка?
Ёндже становится смешно. Подхватив кухонное полотенце, он тоже шагает в прихожую.
— Губку брат увёз, держи это.
Джебом при виде замены кривит губы.
— Значит, надо будет по пути к тебе ещё и губки купить, — уверенно говорит он, оттирая пыльные следы с лакированной поверхности.
Несколько секунд Ёндже расслабленно стоит, не придав его словам особенного значения, затем, опомнившись, едва не подрыгивает.
— В смысле, «по пути ко мне»? Сегодня, что ли?
Кое-как оттерев туфли, Джебом разгибается.
— Ну да, — говорит он не терпящим возражений тоном и хитро прищуривается. — Или не пустишь?
— Н-но ведь… общага же… — невнятно булькает Ёндже, пока Джебом натягивает пиджак.
Джебом подмигивает.
— Там слишком шумно. Да и соскучился я по тебе, говорил же. Что-нибудь ещё купить по дороге?
Ёндже, задохнувшись от возмущения, в сердцах выпаливает:
— Совесть себе купи! — и Джебом со смехом выскальзывает за дверь.
Ёндже сердито щёлкает замком, делает шаг по направлению к кухне, бурча под нос всё самое нехорошее в адрес Джебома. Однако когда он загружает в кофемашину зёрна и щёлкает кнопку, по лицу нежданно-негаданно расползается улыбка. Он понимает, что счастлив — совершенно безотчетно, почти неприлично счастлив. Да, они безумно надоели друг другу, пока делили одну комнату и двадцать четыре часа в сутки находились рядом, но сейчас, когда у них наконец-то появилась возможность жить как им нравится, Ёндже понимает, какое всё-таки потрясающее время они прожили бок о бок. И от этого только сильнее хочется, чтобы оно не заканчивалось. И пусть сейчас между ними происходит что-то, чему пока страшно придумывать определение, минувший вечер всё равно кажется ему в чём-то знаковым. Остаётся надеяться, что когда-нибудь Ёндже поймёт, что всё это значит. Ну или Джебом сдастся и разъяснит ему простыми словами.