алёна швец — первое свидание
Эта история началась задолго до того самого дня, когда сука-судьба поставила последнюю точку в главе и захлопнула черновую тетрадь не без артистичного драматизма, чтобы поджать губы и произнести: «И такое бывает». Не сказать, что она и без того до той самой точки была наполнена упоительным чувством тепла и всепоглощающего счастья, конечно, однако всё было не так уж и плохо, если хорошенечко вдуматься: у кого-то бывает и хуже, у кого-то — так и вообще не бывает, а у Мин Юнги вот случилось. И, наверное, вовсе не стоит смотреть на всю ситуацию через негативную призму: его история не первая (ну, разумеется) и далеко не последняя, такие ситуации вечны — о них пишут книги, кино тоже снимают. Но, однако, стоит всё же сказать, что временами он всё же позволяет себе немного расклеиться в свои семнадцать-то лет и лечит себя в лучших традициях самой абсурдной комедии: сидя перед экраном ноутбука и пожирая мороженое, смотрит такие вот фильмы, упиваясь осознанием собственной никчёмности и абсолютной привязанности к тому, кому это совершенно не нужно.
Типичная ситуация, да? С каждым такое бывало. Да вот только проблема одного Мин Юнги кроется в том, что у кого-то прошло, отпустило, а у него уже пять десять кряду, если не больше, и, наверное, он полный придурок, раз всё ещё крутится рядом, верно заглядывая в чужие глаза, не напирает, но и не сдаётся по непонятной причине. Для того, кого он любит больше всего, он просто... есть: тот самый друг, с которым в первую очередь знакомят всех девушек, а потом прибегают, утыкаясь в плечо, и ноют о том, что расстались. И это нормально — быть таким другом. Дружба, знаете ли, строится на взаимной поддержке, увлечениях, ценностях; Юнги рад знать, что у него есть такой человек, которому он может всё рассказать, зная, что его непременно одного не оставят. Всё рассказать, кроме того, что он до безумия любит, и, нет, не в том самом смысле, в котором все вокруг привыкли их видеть.
Если его когда-нибудь спросят, в какой точно момент он полюбил Чон Хосока, то Юнги крепко задумается, однако ответа не даст: ощущение, если честно, что он чувствует это всю чёртову жизнь, потому что не помнит, когда именно посмотрел на своего лучшего друга и понял — всё, пропал с головой. Возможно, это было в нём с самого детства — с тех семи лет, когда они познакомились, — хрен его знает, но по Хосоку сердце с ритма сбивается с раннего подросткового возраста точно. А тот... не замечает. Или замечает, Мин точно не знает, но просто не желает воспринимать самого близкого ему человека в подобном ключе, и это абсолютно нормально, ведь Хосок такой яркий и солнечный, дружелюбный, активный, а его лучший друг, ну... не очень.
Хосок любит красный цвет — в их семнадцать даже волосы покрасил в него, комфортные яркие вещи и социум. Юнги носит чёрное, жжёт волосы в белый и старается быть неприметным на максимум. Он тот самый тихий друг парня, которого все вокруг любят, но из категории тех близких, что знают, как тому периодически сложно. Хосок всеми силами хочет помогать окружающим, но сам истончается до полупрозрачного образа, чувствуя себя порой абсолютно разбитым — и тогда Юнги неизменно присутствует рядом.
Ладно. В их школьную пору он всегда присутствует рядом. Возможно, потому что без Хосока не может, не хочется: тот со всеми своими проблемами, победами, поражениями и недочётами в не самом сладком характере кажется Юнги той самой нишей, которая от идеальности и зоны комфорта далека, разумеется, но в которой чувствуешь себя в безопасности. Он не может описать это чувство: ему нравится обнимать своего лучшего друга, ему нравится вдыхать запах прилипчивого мужского парфюма, нравится ощущать себя действительно значимым— все эти компоненты вполне себе отлично подходят для коктейля, который зовётся незатейливым «отличный друг». И разговоры их нравятся: долгие, с яркими всполохами широких улыбок Хосока и мягких, немного застенчивых — Юнги. Он сам по себе интроверт, ему часто сложно бывает, но из прилипчивых, преданных: будто какой-то щенок-однолюб, который хозяина раз — и на всю жизнь, словно Хатико, который всегда будет ждать. И это тоже нормально: он знает, что Хосок к нему так же сильно привязан, и их связь так прочна, сильна и комфортна, что в неё хочется кутаться, словно в большое цветастое одеяло, и, зажимая в руке чашку с какао, смотреть на тёмный холодный вечер зимы за окном.
Но куда же без дёгтя?
***
Это та самая история, когда один из них чувствует себя не таким, но является по природе робким и замкнутым, а глаза у Хосока в их двенадцать, кажется, как и всегда — добрые-добрые, ровно настолько, что Юнги от их взгляда физически плохо, потому что внутри переворачивается всё к чёртовой матери, а тревожность проецируется в бабочек внизу живота. Не должно же быть у двенадцатилетнего мальчика подобной реакции на его лучшего друга? Не должны же щёки гореть, когда Хосок перед ним до трусов раздевается в одну из их совместных ночёвок, а кожа — пылать в тех местах, где они, в одной постели лёжа, соприкасаются? Но так происходит: и в одну из ночей Юнги так жарко, а сердце бьётся так глупо и глухо, что он почти что не спит, чувствуя, как становится там, внизу, тяжело в тот момент, когда Чон к нему во сне прижимается всем телом сразу, устраиваясь как можно удобнее, слегка потирается?
Господи.
...Первый раз он осознанно ловит себя на том, что с ними (с ним, ладно) всё не так где-то в свои тринадцать-четырнадцать или вроде того — в тот самый момент, когда Хосок, его обнимая, щекой прижимается к костлявому плечу, обтянутому чёрным свитшотом, и шепчет:
— Ты гей? — вот так вот прямо и просто, и у Юнги сердце сбивается с ритма, а щёки опаляются жаром от озвучивания такого элементарного факта, который он так яростно, чёрт возьми, отрицал. Пока все гуляли с девчонками, он смотрел аниме, ловя лёгкие краши на мужских 2D персонажей; пока Хосок с диким восторгом рассказывал, как поцеловался с Миун на класс старше, Юнги ощущал, что ему будто в сердце запустили картечью. Подобный ярлык лёг бы слишком тяжёлым грузом на шею, несмотря, впрочем, на то, что побег от себя настоящего всегда был сравним с ощущением дискомфортного, чёрного, липкого, которое заставляет чувствовать себя неуверенным в собственном теле. И ценностях. А ещё — жизни вокруг, потому что все вокруг непременно осудят и... В общем, да, у него была целая гонка длиной в несколько лет, но болид трагично разбился о простой вопрос из двух слов того, кто, сам не ведая, колол ему шины.
Но ему врать никогда не было смысла. И не будет, наверное. Самому себе: без проблем, он отлично развил этот навык, но сейчас всего одной фразой Хосок, сам не зная, снял с него всю броню и заставил взглянуть страху в лицо. А потому голос дрожит, когда Юнги, неловко ведя плечом, в которое тот уткнулся щекой, ему отвечает совсем едва слышно:
— Кажется, да, — и это не приносит облегчения от слова совсем. Потому что с пару невыносимо тягучих секунд Чон сохраняет молчание. А потом, впрочем, внезапно ещё сильнее вжимается, чтобы сказать тихо:
— Это нормально.
И, помолчав, совсем бесшумно добавить:
— Я рядом, — и это был сложный день. Возможно, потому что Хосок чётко дал понять, что шансов у Юнги по нулям, но вместе с тем, кажется, принял таким, какой есть: даже пальцы их переплёл после того, как сказал то, что сказал. И этот сумбур, состоящий из знания, что Мин кому-то действительно ценен таким, какой есть, и понимания, что взаимности нет, и не будет, его душит разрозненностью (и будет душить ещё много лет, к слову). Возможно, тем вечером Юнги действительно плачет так громко, как может, и снова прикасается к себе с мыслью о самом лучшем друге на свете, ненавидя себя за такое. Но не ломается — идёт сильными трещинами, но смотрит в будущее достаточно смело и с надеждой на то, что отпустит. Всех отпускает когда-то, пусть, как говорят, первая любовь действительно до конца умирает вместе с тем, кто её в себе носит.
На взаимность в свои четырнадцать лет он не надеется и, наверное, правильно делает.
***
Гром гремит в семнадцать. В тот самый момент, когда Юнги всё ещё не отпускает (конечно же, ему вообще кажется, что его никогда не отпустит), но он изо всех старается дальше, игнорируя уже осознанное чувство под рёбрами. Оно к этому времени уже такое непомерно большое, что зачастую мешает дышать: когда Хосок, например, ему широко улыбается, обхватывая руками чужое лицо, или когда рассказывает о том, что у него отношения... снова. Они друг с другом от краха до краха — по словам лучшего друга, девчонкам с ним, Хосоком, до ужаса скучно: мол, ни драйва, ни эмоций, ни красок, только забота, отсутствие драмы для того, чтоб была — такова романтика всех тех пассий, на которых Чон западает. Он не может громыхнуть кулаком по столу, рявкнув: «Я так сказал» и не говорит что-то в духе: «Ты никуда не поедешь, потому что я не хочу».
— Когда я так сделал один раз, то чуть не расплакался, — признаётся Юнги лучший друг один раз. — Мне это показалось настолько... неправильным — ущемлять кого-то. А она ахнула и сказала: «Вау, ты крутой». А я не крутой. Мне больно так делать, — и тогда Юнги просто обнял, потому что всегда подле своего лучшего друга, ни за что не отпустит, а о том, что любит, сказать боится. Да и как тут сказать, когда Хосок на него даже не смотрит? Он на девчонок, к девчонкам — для них, а не для него, Мин Юнги глупого, который даже толком не знает, как ему жить в мире, где его лучший друг взаимностью никогда не ответит. Как ни пытался бы найти новые выходы — ни хрена не выходит. Как ни старался познакомиться с кем-то, всегда чувствует себя дискомфортно. А потом Хосока снова бросают, и это как водоворот, где он на что-то надеется, пока Чон, вздыхая, уже даже не ревёт, как первые парочку раз, а только говорит тихое: — Когда же я встречу ту, что полюбит меня просто за то, что я такой, какой я есть?
«Я здесь», — разрывает лёгкие изнутри, а чувство застревает комом внутри.
«Я тебя буду любить за то, что ты просто есть», — застывает на связках.
«Я уже давно тебя люблю, чёрт побери», — хочется выкрикнуть. Но Юнги, он не та, а именно тот, и поэтому глотает эти три выкрика, просто прижимая к себе и произнося с полуулыбкой:
— Совсем скоро, Хосок-а: я в это верю. Ты обязательно будешь счастлив.
— А ты? — дуя губы как-то безрадостно, интересуется Чон. — Ты так и не нашёл себе никого?
«А я обречён любить натурала».
— Нет, не нашёл, — со вздохом.
— Даже не целовался ни разу? — вскинув брови, уточняет Хосок.
— Ни разу, — отвечает Юнги. «Потому что хочу целовать только тебя».
Хосок после этого немного молчит в тишине собственной спальни, где они оба заперлись с пиццей и дешёвым пивом из круглосутки, которое им купили ребята из выпускного класса, как и всегда. А потом, вздохнув, вдруг говорит:
— Давай поцелуемся?
«Не играй со мной».
— Не играй со мной, — «Пожалуйста, поцелуй меня». — У тебя дерьмовые шутки.
— А я не шучу, — и смотрит серьёзно. — Я бы... хотел попробовать поцеловать парня. Вдруг я просто... — и шепчет почти: — Просто не понимаю себя? Но мы сделаем это только в том случае, если ты этого хочешь, конечно, — добавляет поспешно.
Мин в тот день знает, что это будет ошибкой. Осознаёт, что Хосок натурал, который просто немного отчаялся и всё ещё с дурной подростковой головой и гормонами. Натурал, который даже не думает о нём, как о возможном романтическом интересе, а просто хочет попробовать: совершенно беззлобно, потому что настолько не заинтересован, что абсолютно слепой. Также Юнги ещё и осознаёт, насколько ошибочным будет его поцеловать: у него же чувства пойдут в адский нахлёст, всё смешается, одно перекроет другое — и, возможно, он будет плакать так сильно, когда вновь поймёт, что не подходит ему, что...
— Окей, давай попробуем, вообще не проблема, — ...соглашается. Потому что губы Хосока на его губах — это впервые, и, возможно, глубоко внутри он действительно считает это до ужаса правильным: отдать ему первый свой поцелуй. Как-то... значимо. Символично и больно (конечно), но будто бы действительно верно — не каждый может похвастаться тем, что язык самой сильной любви коснулся его языка, как это происходит у них здесь прямо сейчас. Руки у Хосока сильные, но до ужаса нежные, и поцелуй выходит довольно напористым (потому что лучший друг бросается в него с головой) и эмоциональным до ужаса (потому что Юнги вот-вот умрёт здесь к чёртовой матери). И, да, он почти возбуждается — и возбудился бы, не отстранись Чон с робкой улыбкой и распухшим в полумраке пятном рта уже спустя несколько коротких мгновений, чтоб улыбнуться неловко и произнести:
— Вот.
— Что? — совершенно бесшумно.
— Теперь ты целовался.
— А ты теперь всё равно не по парням, так ведь?
Пауза.
— Кажется, так.
И Юнги действительно вечером плачет навзрыд в своей комнате, прижимая к груди то мелкое стеклянное крошево, что осталось от его сердца спустя столько лет. А потом утирает свои дурацкие слёзы — и пытается жить. Игнорировать. Делать первые шаги в эмоции и впечатления, там, где не будет места ужасному чувству любви к его лучшему другу, а начинает с того, что отвечает парню из Тиндера — Пак Чимину — согласием на предложение встретиться и выпить пару чашечек кофе «где-нибудь в среду».
...Гром гремит вторично опять же — в семнадцать, может быть, спустя месяца три после их поцелуя. Возможно, в тот самый момент, когда Хосок, окинув взглядом Чимина, хмыкает негромкое: «Приятно познакомиться, первый парень Юнги», и Мин немного теряется, увидев враждебность в чужих таких добрых обычно тёмных глазах. Они даже говорят об этом чуть позже — и с одним, и с другим. С Чимином Юнги предполагает, что Чон просто слегка заебался от того количества учёбы, которое на них свалилось в последнее время, потому что когда тот устаёт, то снимает дружелюбную маску с лица. Однако Чимин, с которым они встречаются месяц, только вздыхает и говорит короткое:
— Твой друг — гомофоб, хён.
— Он знает о том, что я гей, уже несколько лет, — не верит Юнги. — Он всегда относился к этому абсолютно нормально.
— Они всегда так, — запустив пальцы в его светлые волосы, отвечает Пак и пожимает плечами. — Относятся абсолютно нормально, пока нет живых доказательств. Я же твой первый?
Да.
— Да.
— Вот видишь, — и оказывается до разрушающего, отвратительно правым.
Потому что с Хосоком Юнги тоже говорит — просто чуточку позже, потому что первые пару дней тот не берёт на него трубки от слова совсем. А ещё потому что Мин ловит его около подъезда дома, где живёт лучший друг, и сразу берёт быка за рога:
— У тебя какие-то проблемы с тем, что я гей? — и это с учётом того, что сам Хосок помогал ему пройти через непростой кризис ориентации, что так порицается обществом. Сам Хосок его поддерживал, желал счастья, в конце концов, целовал, а в тот момент не смотрел даже в глаза, а просто пожал плечами и честно сказал:
— Одно дело — помочь, другое — увидеть воочию. Мне просто нужно привыкнуть, не более, — и, типа, блять, потому что после этих слов Юнги, возможно, снова рыдает несколько часов в своей комнате, так как у него давным-давно были сложности определённого рода, этакий личностный кризис подросткового возраста, где фигурирует то, с чем сталкивается, наверное, много подростков двадцать первого века, а лгбт — так в особенности.
Это когда ты до одури влюблён, но без шанса поиграть во «взаимно». В его случае — в натурала вдобавок. И это когда натурал настолько хорош, что буквально тебя на ноги ставит во время ориентационного кризиса, говоря, что всё в порядке и ты абсолютно нормален. И ты ему веришь — он же твой лучший друг, врать не будет, — реально стараешься жить дальше с этим чувством двойной неполноценности, где первое — это клеймо невзаимности, а второе — постоянное «я не хочу никем его «заменять», потому что люди — не вещи, а он в любом случае незаменим». И, блять, Юнги так устал плакать из-за Чон Хосока, который всё ещё успешно прокалывает резину болида, срывая заезды, и Мин чувствует себя абсолютнейшей дрянью из-за того, что Чимина не любит, а просто благодарен за... эмоции, секс и поддержку. Но так хочет быть хоть немного счастливым и уверенным в том, что его не испугаются, не оставят одного в этом холоде ужасных эмоций... и это так жалко, на самом-то деле. Потому что люди — не вещи. Одного другим нельзя заменить.
Хосока нельзя никем заменить, и если до этого Юнги только крошился, то сейчас всё ощущается, как перелом — и Юнги не знает, как срастить себя заново, потому что всё, что может тем вечером, так это тихо скулить, сжимаясь в комок на постели, не в силах остановить поток слёз, от которых уже болит голова. В свои семнадцать ему от всего остро и больно, и вот эта торчащая кость его чувств заставляет его чувствовать ужас, который ни с чем не сравнить.
Чон потом приползает, конечно. Спустя два месяца мучительного переваривания жестокой реальности он появляется на пороге одним вечером, пользуясь тем, что родители Юнги уехали в командировку по работе, прихватив с собой соджу с грейпфрутовым вкусом и пару задушевных разговоров в довесок: они пьют достаточно много, и кто-то из них двоих тихо молится, чтобы не сболтнуть лишнего на нетрезвую голову. О Чимине и долгом отсутствии не говорят... какое-то время, а потом разговор сам собой сходит на нет, и момент оттягивать уже дальше нельзя.
Помолчав, Хосок всё же берёт себя в руки достаточно крепко, чтобы ступить на кривую дорожку:
— Расскажи о Чимине.
А Юнги в ответ:
— Мы расстались две недели назад.
— Почему?
— Не сошлись характерами. Такое бывает, — бывает. Потому что Чимин по натуре своей парень неглупый и замечает всё влёт. Полтора месяца честно терпит, потому что хороший, а после — гладит его по щеке и говорит: «Я хочу любви, Юнги-я, а ты любишь другого. Но это нормально» — и уходит в закат чужой путеводной звездой, бросив напоследок что-то о том, что у Юнги всё-таки перелом. Мин много думает об этом следующие четырнадцать дней, пытаясь понять, что это всё-таки точно значили эти слова, однако истинный смысл доходит до него только тогда, когда Хосок говорит своё тихое, сильно поддатое: «Прости за такую реакцию», а его лучшему другу начинает жечь глаза, но не от боли, а от облегчения, и, блять, окей, возможно, после этого он делает то, что ему ни хрена не поможет в дальнейшем, но он слишком пьян и у него эйфория, как и у самого Хосока, потому что всё разрешается...
...губами Юнги на головке его блядского члена. И вниз — туда, где приятно, стволом до самой узковатой гортани, а пальцами — в белые волосы, короткими выдохами — в тишину комнаты, нарушаемыми характерными звуками горлового минета. Мин в этом не очень хорош, да и член Хосока крупнее, чем был у Чимина, но старается, правда старается, и Чон жмурится так сильно, а стонет так коротко-громко перед тем, как спустить ему в рот, что это, кажется, лучший звук, который Юнги в своей жизни услышит.
А после — поспешно сбегает, обещая написать на досуге, оставляя лучшего друга в прострации смотреть в стену напротив, чувствуя, как изнутри на живую чувством крутит его идиотские рёбра.
Перелом, да, Чимин? В свои семнадцать, две недели спустя, Юнги как никогда понимает, что ты хотел этим сказать. Однако через ещё несколько дней лечится снова, потому что Хосок опять на пороге и даже не прячет глаза, когда с порога выпаливает:
— Я не должен был.
— Не должен был что? — апатично интересуется Мин, даже не думая пропускать его внутрь.
— Не должен был потерять контроль над ситуацией и тобой... пользоваться, — и цыкает зло. — А потом убегать. Я мудила, Юнги, блять, прости меня, пожалуйста.
«Но ты всё ещё не по парням, так?», — хочет спросить его лучший друг в этот момент, глядя на разбитое выражение на хосоковом лице. Но ему не нужно задавать этот вопрос, чтобы понять, что ответ положительный. Как и не нужно лезть тому в душу, чтобы понять, что Чон винит себя до абсолюта и сейчас вот-вот расплачется от ненависти к себе самому. И, поэтому, да:
— Окей.
— Что? — и глазами хлопает. Слишком легко, да? Возможно, всё дело в том, что Юнги просто тоже мудила. До безумия любящий, правда.
— Окей, — повторяет с полуулыбкой. — И ты прости меня, ладно?
— За что?! — возмущается Хосок, сварливо нахмурившись. — Ты не...
— Я да, — перебивают его. — Тоже потерял контроль над ситуацией. И не должен был... — «любить тебя всё ещё». — ...тобой пользоваться. Тоже.
И порядок — потому что их дружба, кажется, начинается заново.
***
А вот теперь ему девятнадцать, он студент первого курса, а ситуация всё ещё неизменна: они с Хосоком всё так же близки, как и в семь, и в семнадцать, просто сейчас чуть меньше времени на то, чтобы друг с другом взаимодействовать, а Юнги по нему ужасно скучает: каждый день, минуту, секунду, но и наскучить боится. Всё ещё, да. Но самое страшное — что догадается. Хосок два года спустя всё ещё не по парням, но с прекрасными девушками, каждую из которых Мин в глубине души ненавидит — и ему до ужаса стыдно за это, но поделать с этим, увы, он не может совсем ничего, только позволять совести жрать себя заживо.
Поэтому, когда у друга случались затишья — что-то из категории «к чёрту все отношения, давай с тобой просто напьёмся», Юнги был с ним рядом. Ладно, не только поэтому: просто Юнги не может быть не, потому что Хосока до ужаса страшным словом на «л». И все эти годы — словно по Аду, по всем кругам до самого низа.
Когда Хосок встречал очередную красотку, которая начинала с ним отношения, Юнги был с ним рядом. Просто потому что всё ещё не может не быть.
Когда Хосок расставался и проживал этот момент, ища причины разрыва в себе, Юнги был с ним рядом. Из-за того, что кто-то из них всё ещё западает совсем не на тех.
Юнги всегда был с ним рядом, но его лучший друг этого то ли не видел, то ли не хотел усложнять.
Конечно, мир на Хосоке не останавливается: вступая в свои девятнадцать, Юнги уже покорил определённые вершины человеческих взаимоотношений, раз за разом терпя поражение и чувствуя себя каким-то до ужаса неполноценным и конченным, потому что отпустить до сих пор, сука, не может. Это уже не заставляет рыдать, скорее, иногда только плакать от боли, как от старого шрама, что на погоду бушует. Эта любовь ему совсем не всралась, однако уже не причиняет того дискомфорта, скорее, становится частью его самого: Юнги Хосока настолько, что счастлив, если он счастлив, и улыбается, если он улыбается. Если Хосок грустит, Юнги сидит рядом и тоже грустит, потому что как бы сильно он ни ненавидел каждую девушку своего лучшего друга, того он любит сильнее, и ему физически больно смотреть на очередные страдания и попытки самокопания.
Юнги каждый день говорит Хосоку, что он замечательный. Самый ценный, важный и нужный, дополняет, его пальцы своими сжимая. Только вот либо совсем недогадливый, либо делающий вид, что не ясно.
Юнги каждый день говорит себе, что Хосок замечательный. Самый ценный, важный и нужный, но его отпустить уже необходимо, да вот только почему-то ни хрена не работает. Ровно настолько, что в один день он, кажется, немного ломается и, кажется, даёт осечку в их дружбе, потому что врывается в квартиру Хосока одним зимним вечером, весь такой разрумянившийся и немного нахохлившийся, и, сверкая злыми глазами поверх ткани пушистого чёрного шарфа, вдруг говорит:
— Трахни меня, — «чтобы я уже успокоился».
— Что? — и смотрит испуганно.
— Давай, — «чтобы меня уже отпустило». И хмурится. — Тебе не придётся что-либо делать с собой: я буду снизу. Представь, что ты трахаешь тёлку, — а у самого пальцы мелко-мелко дрожат. По Хосоку, по боли внутри, из-за огромного количества чувств, которые переполняют его прямо сейчас.
— Но там всё... не так, — осторожно отвечает Чон, подходя чуть поближе и выглядя обеспокоенным просто до ужаса. — Юнги-я, ты хочешь поговорить? У тебя что-то случилось?
«Ты случился».
— Значит, представь, что трахаешь тёлку в жопу, это несложно, — Юнги не хочет с ним говорить. Ему просто больно настолько, что уже даже мутит, и он хочет, чтобы это чувство умерло, кончилось, исчезло к чёрту, пропало, испарилось, сломалось. Он так устал любить Чон Хосока, что даже готов был оборвать все контакты в какой-то момент, однако сил не хватило. Это словно зависимость, будто наркотик — к Хосоку тянет неудержимо, а рядом ломает безбожно. Просто, знаете, спустя столько лет безответного чувства он немного устал от того, что его шины постоянно прокалываются.
Болид разбился об один из бортов трассы, окей.
— Юнги-я, ты... — и вперёд ладонями, новый шаг, осторожный, будто бы к дикому животному старается вот подойти.
— Я хочу, чтоб ты трахнул меня! — орёт Мин ему прямо в лицо. Трахнул, как до этого трахал многих других, но не его. Он тоже, блять, хочет. Возможно, больше, чем кто бы то ни было, кто когда-то хотел член его лучшего друга, да вот только проблема заключается в том, что Юнги от Хосока нужны не секс, деньги, любовь, забота и прочее.
Юнги всегда был нужен просто Хосок.
— Ладно-ладно, — шёпотом, осторожно цепляясь пальцами за ткань чужого пальто и, обнимая, прижимает к себе, так, чтобы носом — в плечо, а сам зарывается носом в выбеленную макушку Юнги. — Как хочешь, окей. Но я не смогу тебя трахнуть, — Мин ощущает, как глаза вдруг распахиваются, когда Хосок произносит эти слова: — Трахать — это бездушно и грубо, а с тобой так нельзя. Можно я... займусь любовью с тобой? — не любя, но это детали.
— Займись, — отвечает Юнги хрипло в плечо.
— Нежно.
— Идёт, — как угодно, он на всё согласен. Главное: сделай так, чтобы на эти минуты он просто поверил, что здесь не плевать не одному, а обоим.
И Юнги абсолютно не больно, когда они целуются снова, потому что он растворяется в этом моменте, всего себя ему отдавая и не позволяет себе думать о том, что всё, что сейчас происходит, с одной стороны — самообман, а с другой — одолжение. Это их второй раз, и всё куда проще, чем в первый: в конце концов, им давно не семнадцать, у каждого уже есть и опыт, и часть личной жизни, где Юнги о хосоковой знает всё до абсолютного, а Хосок в ответ — ни хрена, потому что ему туда вход заказан. Да и говорить, в общем-то, нечего: не скажешь же, что в очередной раз расстался из-за того, что новый парень не является конкретной персоной. Той самой, что целует сейчас — и Юнги так отчаянно плачет, мажа губами по чужим губам, что почти задыхается. Потому что дышать страшно, когда Чон, не разрывая их поцелуя, начинает назад отходить, на ходу раздевая: они оставляют за собой след из одежды, и выходит так точно, что у постели остаются только в нижнем белье.
А потом Хосок отстраняется, и у него больной взгляд и красное пятно рта в очередном полумраке. А ещё — вопрос взглядом, на который Юнги отвечает коротким:
— Я подготовился.
— Знал, что не откажу? — хрипло интересуется его лучший друг, и получает короткое:
— Да.
— Почему?
— Это же ты, — мой, но не в том смысле, а лучший друг, который не оставит в беде.
Это самый лёгкий секс в жизни Юнги. И одновременно, наверное, сложный, потому что Хосок не хочет в коленно-локтевой, как Мин запланировал.
Хосок хочет:
— ...видеть твоё лицо, хорошо? — и в момент грубоватых, но таких волшебных толчков, улыбается мягко, дыша тяжело, и нежно костяшками красную от смущения скулу очерчивает.
— Я во время секса похож на вареник без глаз, — а сам — ногами за талию, чтобы теснее и ближе. Чтобы снова представить, что не одолжение и односторонне, а по огромной любви.
— Неправда, — и, толкнувшись в него особенно, чёрт возьми, глубоко, Хосок оставляет на его губах поцелуй и говорит то, о чём его совершенно не просят. Не по сценарию: — Ты для меня всегда самый красивый.
Юнги так устал любить Чон Хосока. Того самого, который ему всегда был нужен не для чего-то, а просто, потому что он готов дарить ему бесконечность.
Но Чон натурал. Натурал, который занимается с ним сексом прямо сейчас, а после — кончает, помогая своему лучшему другу дойти до финала, и волшебство смахивается, словно пыль с поверхности старого зеркала, оставляя их двоих, голых и глупых, лежать рядом на кровати Хосока какое-то время.
— Юнги-я, так что всё же случилось? — интересуется в тишину владелец квартиры.
«Ты случился».
— Ничего. Может быть, когда-нибудь я смогу тебе рассказать, — нет. — Но не сейчас.
— Хорошо. Буду ждать.
И это тот самый момент, когда Юнги понимает, какое же дерьмо он совершил. И ему становится стыдно настолько, насколько это только возможно — и, смущённо откашлявшись, он прощается скомкано с тем, кто только что с ним занимался любовью, и от этой формулировки становится дурно. Он никогда — никогда! — Хосоку ни хрена не расскажет.
Но плачет навзрыд за углом дома своего лучшего друга, дрожащими руками набирая номер двоих своих одногруппников, с которыми начал плотно общаться.
***
— Ты же понимаешь, что сейчас ты всё только усугубил! — они сидят в баре вместе с Пак Чеён и Ким Тэхёном. Они классные: Юнги, несмотря на то, что ему довольно тяжело заводить новые знакомства, чувствует себя действительно комфортно рядом с этими людьми. Она немного шумная, но очень открытая, весёлая, пылкая; он, напротив, рассудительный, непоколебимый и очень спокойный. Они втроём до максимального разные, но им до ужаса классно вот так вот дружить и собираться в их маленькой домашней кофейне неподалёку от универа. Вот и сейчас Чеён, цыкнув, только его хлопает ладошкой по светловолосой макушке и сетует: — Тэхён-а, скажи ему! Зачем он переспал с ним? Это же больно!
— Он переспал с ним, потому что устал и отчаялся, — отвечает спокойно Тэхён в свою очередь, помешивая ложкой в кружке с чёрным чаем — кофе не любит. А ещё одевается, как будто из эстетичного профиля в инстаграме: свитера, пальто, брюки — всё в тёплых пастельных оттенках; а ещё любит поэзию, джаз и балладную музыку. Чеён, которая ярко красится, носит кучу браслетиков и много подвесок, всегда смеётся, что их друг инопланетянин на максимум, но они его и таким любят.
А Юнги вновь в чёрном, сжимает пальцами кружку с макиато и немного размазан собственным новым опытом, от которого в груди всё переворачивается. Потому что даже спустя час Хосок не пишет. Будто тоже до конца осознал.
Будто понял, что не стоило ему соглашаться на секс. И, возможно, он действительно прав.
— Юнги-я, — и ощущает пальцы сидящего рядом Тэхёна на своих запястьях. Повернув голову, сталкивается взглядом с тёплыми глазами тёмно-карего цвета: Ким так хорошо ими умеет именно, так сказать, улыбаться, что хочется либо расплакаться, либо улыбнуться в ответ и сказать простое «спасибо». — То, что произошло между тобой и парнем, которого ты столько лет любишь, это не ошибка, а опыт. Весь он — твой опыт. Не относись к нему как к болезни или же как к одержимости: просто прими то, что было, и не жри себя. Его никто не заставлял себя с тобой спать, тебя никто не заставлял к нему приходить. Это просто теперь, ну, есть.
— Он не пишет, — шепчет Мин.
— Напишет, — цыкает Чеён в раздражении. — Как только, как и ты, переварит то, что между вами случилось. Все они возвращаются.
И оказывается безбожно права, потому что Хосок объявляется на пороге его съёмной квартиры уже спустя два безумно мучительных дня, и это какой-то флешбек в их семнадцать, где его член волшебным образом оказался у Юнги во рту. Но за одним исключением: сейчас он в квартире совсем не один, а Чеён ставит на паузу очередную дораму, когда в дверь звонят, а Мин, удивлённый, идёт в коридор.
— Извиняться не буду, — хмуро роняет Чон вместо приветствия. — Здесь виноваты мы оба. Да и не могу сказать, что виноваты, если быть честным. Давай относиться к этому просто как к опыту? Было и было, чёрт с ним. Я не хочу тебя терять, Юнги-я. Ни из-за этого, ни из-за чего-либо ещё.
«...потому что я всё ещё не по парням, я уверен, и не понимаю, что это вообще было».
— Окей, — просто отвечает Юнги. Потому что, ну, а что ещё скажешь? Не в любви же ему признаваться, не говорить, что Хосок для него давным-давно больше, чем друг. Чон такой порыв точно не оценит. Никогда не оценит.
— Выпьем? — с тоскливой надеждой предлагает Хосок. А Юнги мнётся, потому что не знает, как донести то, что он сейчас не...
— Привет! — и Чеён, яркое хрупкое пятнышко, возникает словно бы из ниоткуда. — Ты Хосок, да? Юнги-я о тебе много рассказывал! Давайте выпьем втроём?
И Юнги соглашается. В конце концов, Хосоку бы не помешало узнать о его жизни вне их дружбы чуть больше — ничего плохого в этом нет, и они действительно, расслабившись, много смеются и пьют, делают дурацкие селфи и эта затхлая боль даже отходит куда-то на задний план, растворяется в моменте, который Мин проживает здесь и сейчас. Когда они вот так вот просто общаются, много смеются и живут этой секундой, дышать куда легче. И объективно вечер прекрасный, потому что протекает в кругу самых близких друзей...
...А потом, недели так две спустя, Чеён начинает его избегать. Перестаёт приходить в их кофейню, прячет глаза в коридорах их универа и Юнги не понимает. Но довольно недолго — до первой встречи с Хосоком, который, не зная о чувствах своего лучшего друга и чьей-либо осведомлённости касательно них, выдаёт короткое:
— Я надеюсь, ты не против? — и останавливается посреди парковой дорожки, по которой они идут прямо сейчас.
— Не против чего? — хмурится Мин.
— Того, что мы с Чеён, вот, встречаемся.
Больно — и вторым переломом, он такой открытый и страшный, из него кость торчит и кровь хлещет из раны, а он пребывает в таком колоссальнейшем шоке, что даже боли не чувствует первое время: только лишь смотрит на того, кому всего себя посвятил безответно, и даже забыл, что от него ждут ответ.
Но говорить, кажется, надо.
— Нет, — а изнутри, наконец, разрывает: болид врезается в ограждение на полной скорости, потому что шины прокололи сразу два человека. — Не против, — совсем-совсем тихо.
И после этого принимает решение из жизни Хосока и Чеён вовсе исчезнуть, уступая место чужим отношениям, где для каждого он был бы постоянным воспоминанием о дурацкой любви или же о странном, ни к чему не обязывающем сексе. Потому что, знаете ли, наверное, это он во всём виноват. Никто не просил его любить своего лучшего друга, никто не заставлял брать в рот его член, прибегать к тому домой позже и кричать «Трахни меня», верно же? Никто не просил — как и он не просил Чеён не влюбляться в Хосока и не пытаться начать строить с ним отношения. В конце концов, кто такой Мин Юнги и каков был его шанс наконец-то получить ответ на те чувства, что так долго терзают?
И он так много плакал из-за Хосока за всю историю их близкой дружбы, знаете ли, но в этот раз, кажется, нет. Чеён больше не приходит в кофейню, Тэхён перестаёт с ней разговаривать вовсе, а Юнги нечего с ней обсуждать. Они остаются вдвоём: разбитый мальчишка вновь в чёрном, что сжимает пальцами кружку с макиато и немного размазан собственным новым опытом, от которого в груди не переворачивается, а, кажется, умерло, и второй, который пьёт чёрный чай, читает ему Бродского в переводе и держит за руку, говоря, что это пройдёт. Сейчас тяжело, но если он не позволит себе потонуть, то обязательно справится. И Мин так сильно верит ему в этот момент, кто бы знал: ему так хочется, чтобы это наконец-то прошло, потому что контакты Чеён и Хосока во всех чёрных списках. Но его бывший лучший друг не приезжает к нему домой, не пытается наладить контакт, как пару раз до, и Юнги не знает о нём ничего, наверное, целый год, да? Или вроде того. И о Чеён толком не знает: они не говорят, но в какой-то момент девчонки сплетней доносят, что её парень сделал ей предложение, но Юнги, внимательно прислушавшись к своим ощущениям, вдруг понимает — кажется, всё. Не совсем отпустило, но осталось уродливым шрамом, а в нём достаточно сил для того, чтобы пожелать им счастья от чистого сердца без добавления поговорки о том, что на чужом своего не построить — отнюдь, он, сидя рядом с Тэхёном, вдруг понимает, что исцеляется, и всё будет нормально. Прав был тот, что в какой-то момент обволакивает его целиком, шепча на ухо тихое: «Ты заслуживаешь больше, чем думаешь».
Юнги не общается больше с Хосоком. Он исчезает из его жизни, собрав чемоданы за один только день, и действительно иногда до ужаса мучается, потому что невольно, блять, вспоминает. Но он сильный, а Тэхён, который ни за что не бросает, помогает ему в том, чтобы заново учиться ходить, и... да, Мин даже не замечает, как в его груди расцветает что-то такое большое и мягкое, совсем не травмирующее, но чего нежно касаются в ответ нежными пальцами и говорят:
— Это взаимно.
И Юнги не общается больше с Хосоком. Поэтому знать не знает, что его бывший лучший друг не появляется в его жизни из страха себя самого, понимая, как сильно ему не хватает его самого лучшего в чёрном и его робких улыбок. Не задумывается, как сильно Чон, испытывая острое чувство тоски, пытается себя разобрать, блять, по полочкам, пытаясь понять, почему же больно так, будто не друга своего потерял, а половину дурацкого сердца. И, нет, Чеён, которая давит на него со скорой свадьбой, легче не делает ну абсолютно: Хосок задыхается в новых эмоциях и принятии того, другого себя, который всегда в нём жил, но успешно им игнорировался. Ведь когда ты натурал, ты не кончаешь в рот парню. Когда ты натурал, ты не спишь с ним в миссионерской позе, чтобы видеть лицо, не говоришь о том, что он самый красивый, и, уж тем более, ты с ним вовсе не спишь. У тебя на парня вообще не встаёт, когда ты натурал, а вот здесь от жизни вышла шутка дурацкая, глупая.
Юнги не общается больше с Хосоком. Хосок везде в чёрном списке, а ноги в сторону дома чужого идти — не идут: страшно до ужаса. Но Чон понимает две вещи за всё это время, и они настолько просты, что его тошнит от себя самого.
Юнги же любит его. И всегда любил, все эти годы, ни на что не надеясь, но ломаясь каждый грёбанный раз, когда Хосок опять не понимал, хотя это было так очевидно, ведь...
Когда у друга случались затишья — что-то из категории «к чёрту все отношения, давай с тобой просто напьёмся», Юнги был с ним рядом.
Когда Хосок встречал очередную красотку, которая начинала с ним отношения, Юнги был с ним рядом.
Когда Хосок расставался и проживал этот момент, ища причины разрыва в себе, Юнги был с ним рядом.
Юнги всегда был с ним рядом, но его лучший друг этого совершенно не видел, но сейчас, когда понимает, спустя целый год и одно предложение вдруг неожиданно осознаёт истину, которая выливается в короткий вопрос одним вечером:
— Ты знала, когда мы с тобой начинали встречаться?
— О чём? — и она удивляется, потому что Хосок слишком серьёзен.
— Когда мы с тобой начинали встречаться, ты знала, что Юнги, твой друг, любит меня?
Пауза. Тоже короткая.
— Знала, — и на этом Чон ставит жирную точку в их отношениях, потому что быть с той, кто обманула доверие близкого ей человека, уже быть точно не сможет. Да и с той, которую, кажется, на самом деле не любил никогда, тоже не сможет сам находиться — и это вторая вещь, которую он осознаёт, и от этого хочется смеяться и плакать за раз.
Какой же ты идиот, Чон Хосок, столько лет не замечать своё счастье. И, помучившись ещё с несколько дней, наконец-то решает действовать по старой заученной схеме: едет к дому Юнги, чтобы подняться на нужный этаж и нажать кнопку звонка. Однако дверь ему открывает высокий парень с копной вьющихся чёрных волос и в кашемировом свитере, держа в руке потёртый томик с сочинениями английских поэтов двадцатого века. Не его лучший друг, а кто-то чужой, но уверенный, потому что, бровь вскинув, назад поворачивается, туда, вглубь квартиры, и повышает свой низкий голос:
— Юнги-я! К тебе пришёл Чон Хосок! — и откуда он его знает? Но думать об этом времени нет, потому что Мин появляется в коридоре. Не в чёрном: ярко-синяя толстовка, а волосы тёмные, цвет лица очень здоровый и вес, наконец-то, набрал. А, увидев своего бывшего лучшего друга, не удивляется, а улыбается мягко, кивнув своему другу? сожителю, и произносит:
— Спасибо, Тэхён-а, — и в этом его «Тэхён-а» Хосок, кажется, слышит. Слышит то, что Юнги всё же смог пойти дальше, не дождавшись, пока до кого-то наконец-то дойдёт — с такими интонациями обращаются к тем, с кем делишь быт и регулярно занимаешься сексом.
Он выходит на лестничную клетку, прикрыв за собой. И смотрит внимательно перед тем, как сказать лишь:
— Привет. Что случилось?
— Я расстался с Чеён, — хрипло произносит Хосок.
— Поздравляю? Сочувствую? — и Мин пожимает плечами. — Уверен, ты найдёшь своё счастье.
— Я расстался с ней, потому что я понял, Юнги, — тихо произносит Хосок, отводя глаза в сторону. Смотреть слишком больно, особенно, когда точно знаешь, чем кончится их разговор. — Понял, что люблю тебя, знаешь. Всегда любил, просто бегал.
Юнги долго молчит. Или не очень — для Хосока время замедлилось, стало тягучим, а его собственный болид, кажется, вот-вот потеряет контроль, потому что ему сейчас проколют все шины.
— Тот, кто открыл тебе дверь — это Тэхён, — поясняет Юнги вместо ответа. — Мой молодой человек. Мы любим друг друга, — Хосоку от этих слов больно до ужаса, но он не ломается — идёт сильными трещинами с надеждой, что Мин сейчас скажет, что это дурацкая шутка. Но он не говорит, а, скорее, добивает его тем, что срывается с тонких губ дальше: — Он поставил меня на ноги после того, как я столько лет безответно любил тебя и терпел. Но, знаешь, Хосок, всему есть предел. Вот и мой наступил. Поэтому... — пауза. — Прости за то, что твоя любовь не найдёт здесь взаимности. Думаю, если мы, как и весь год до этого, не будем общаться, то будет проще для всех, — и, не дождавшись ответа, неловко машет рукой и возвращается обратно в квартиру — к тому, кто его возродил и окружил любовью, заботой, читая Бродского в переводе и держа за руку со словами, что это пройдёт.
Оставляя своего бывшего лучшего друга стоять столбом в одиночестве с дырой в своей дурацкой груди и пониманием, что иногда нужно думать чуть побыстрее и обращать внимание на каждую мелочь — ведь по невнимательности можно пропустить всё самое важное.
***
Третий их перелом случается на лестничной клетке.
Только вот на этот раз хрустнул Хосок.