В темницах Мондштадта.

Бесстрашный Полуночный Герой размеренно шагает вслед по продолу, дергая кисти рук в слабой, наигранной попытке освободиться от увесистых, крепких наручников, на что следует мгновенная реакция в виде тихого цыка, и мастер уверен, кавалерист недовольно закатил свой единый открытый глаз, вывернув язык, чтоб обозначить свое мнение насчёт попыток вырваться.

Рагнвиндр резко вскидывает голову к отсыревшему потолку, гордо приподняв тонкое, утонченное лицо, скрытое за вычурной, но одновременно простой маской, показывая тем самым недовольство происходящим, ещё до конца не решив, стоит ли начинать сопротивляться прям в длинном коридоре меж узких камер, пока Альберих тёмной тучей шёл сзади, но с обоих сторон Дилюк не раз словил то сочувствующие по-своему, то насмешливые, иногда напуганные или изучающие взгляды заключённых, из-за чего был вынужден понурить вниз, не желая, чтоб его честно нажитый титул героя в ночи, беспощадного для деспотов, но справедливого, железного защитника города, разбился вдребезги одной роковой ночью.

Однако, беспокоиться было не о чем, каждый из провинившихся​ пред законом мондштадским, знающий Альбериха лично, медленно отходил от решётки подальше, либо жался во все углы, лишь бы не попадаться доблестному капитану на глаз.

Каждый, кто осмеливался идти против моральных устоев и честного общества, должен знать, что перед тем, как быть арестованным, нужно духовно быть готовым к встрече с капитаном кавалерии. Даже если детективов в городе свободы не было, это не значило, что Кэйа в образе капита-сыщика-надзирателя-главного-по-патрулю-правая-рука-действующего-магистра плох в расследовании дел. Альберих никогда за лёгкие дела не брался, скидывал на молодняк в рядах, в оных случаях на более смышленых подчинённых, никогда не занимаясь разбирательствами с мелким воровством, пьяной дракой или семейной драмой, которую обиженная на изменщика-мужа жена устраивала в отделе Ордена, обосновывая свое заявление тем, что это нарушает законы церковные, лишь бы неверного наказали.

Что-то жестокое для города вина и одуванчиков - табу, о котором подолгу не слышат людские уши, ведь убийства и иная амораль, слава Барбатосу, происходила довольно редко по меркам маленьких деревень Мондштадта. Однако, когда в стране особо законов нет, ведь свобода - она не имеет оков, а обычные моральные правила и этикет кто-то ведь нарушит. Не стыдясь, мондштадцы грешат, а сэру Альбериху это разгребать. Поэтому, темницы - территория капитана кавалерии. Негласно. И как говорил сам Кэйа, ордовские обходили это место под землёй всеми путями, которыми было возможно.

И мастеру хотелось злобно рассмеяться: вот она, великая сила и доблесть Ордо Фавониус. Даже сама магистр, вторя остальным, игнорирует расходящиеся с их правилами действия капитана. Орден рыцарей, что яростно заверял горожан, мол "мы не применяем насилие в сторону осуждённых, судимых и подозреваемых!", ведь это нарушает главное право каждого жителя - свободу. Однако, какими бы не были эффективными методы и разработки сэра Альбериха, Ордо Фавониус отвергал причастность к ним, крики из темниц, и то, что и половины дел без жестокости действий одного кавалериста раскрыты не были. На все вопросы, насколько Кэйа пачкает руки в крови, спутник винодела отшучивается, говоря, что просто в тюрьме Мондштадта документы пишутся легче, чем в его душном кабинете.

Но что бы не происходило в этих сырых плачущих стенах, и как бы дико на Полуночного Героя не смотрели другие заключённые, мастер прекрасно знал, что ему допрос под пытками никогда не светит, нет, он даже ни капли не боялся или же сомневался, когда шёл вперёд, пусть и получил пару слабых толчков в бок от Кэйи, пугающе спокойно усмиряющего любую самодеятельность, Дилюк все ещё знал, ему ничего тут никто не сделает.

С виду сэр Кэйа выглядел более чем устрашающе, так, будто хищник нёс свою подбитую добычу в сокрытую берлогу, отстраненный, пресекающий одним холодным взглядом. Но Герою ночи лучше знать, что сравнения глупее и типичнее нет, чем это, а Альберих совсем не затаился в бесстрастной оболочке перед самым финалом, поймав, казалось бы, неуловимого Полуночного Героя, совсем нет. Кэйа обиженно шёл за Рагнвиндром, расстроенный и даже немного злой, но Дилюк, была бы ситуация иной, озвучил вслух известный ему факт о том, что капитан не может долго обиду держать на мастера: всегда быстро остывал, после того, как мог редко, но резко взвинчиваться до степени 'сейчас до потолка'. И хоть Альберих был персоной крайне злопамятной и хранящей в себе тысячи презрений и отвращений, исключительно для винодела научился все прощать, возможно, даже во вред себе.

И этот случай, когда благородный дворянин шагает до главной в крыле одиночной камере, был больше протестом со стороны его партнёра. Кто такой Кэйа, чтоб запретить любимому геройствовать?

Поэтому, Альберих, нехотя, наигранно хныча и даже реально обижаясь, через силу и выдранные из чужих смуглых лап штаны, отпускал Рагнвиндра на ночной недельный патруль, с недовольным лицом, за что часто получал вырывающеюся "Ты просто эгоист" от мастера, вылезающего из окна собственной комнаты, причём больше в шутку, из-за чего капитан хмурился, научившись держаться стойко пред желанием выкинуть не одну пару колких фраз, обречённо отпускает избранного на верную службу городу.

Покопавшись в воспоминаниях и, прекрасно зная насколько капитан не любил его ночные вылазки, Дилюку удалось припомнить, как чуть более недель двух меж ним и любимым завязался странный диалог, когда Дилюк как раз вставал из-за рабочего стола, полностью проигнорировав чужие крепкие руки на своих плечах, двусмысленно проходящие по коже и разминающие уставшие мышцы, с лёгкой улыбкой на лице сообщает, что Герой ночи обязан выйти в патруль, задвигая за собой стул, однако, в тот раз его возлюбленный упёрся, будто бы баран.

— Да ладно, это третий подряд, неужели мастер не утомился? — и капитанские руки были размещены широкими ладонями на чужой талии, жаль, так же быстро были убраны с неё же, а Дилюк, и правда сильно уставший от короткого сна каждую ночь подряд и вечного завала на работе, разворачивается к Альбериху лицом, угрожающе сильно тянет за цепочку на груди на себя, и с насмешливой угрозой шипит:

— Мастер и правда устал, но он свой долг обязан выполнять, в отличии от некоторых. — Рагнвиндр наигранно разочарованно выдыхает, но вместо ожидаемых поцелуев и напутствий, изволенного желания Кэйи выйти на дозор вместе, до Дилюка доносится раздражённое, уже не похожее на шутку, но все ещё для него индивидуальное месиво возмущений сэра Альбериха.

— Ты​ прав, давно пора взяться за героя ночи. — Кавалерист складывает руки на груди в недовольном жесте. — А то все в кошки-мышки играем, бегаем по крышам. Пусть бравый защитник только попробует допустить промах, иначе суждено ему испытать мой гнев в действиях. Темницы Мондштадта в каком-то роде романтичны, верно, любимый? Думаю, прекрасное место для уединения.

Дилюк в тот поздний вечер краснеет от возмущения и смущения, сдержавшись, чтоб не спросить с чего это капитан так хотел взять его в сырых по собственной старой памяти темницах Ордо Фавониус и причём тут романтика, однако, лишь отводит взгляд, не решившись подходить к обиженному возлюбленному ради прощального поцелуя, быстро накидывает тёмный тяжёлый плащ и, натягивая маску на лицо, скрывается за прозрачными шторами, трепетавшими от ветра, гонимого с открытого балкона.

Рагнвиндру казалось, что тот странный диалог был пиком более безобидных протестов своего любимого, поэтому, мастер успешно замял данный случай, неделями спустя совсем забыв о том происшествии, гремящем своей пошлостью, странностью и просто последней каплей терпения Альбериха. Но даже иногда, раздумывая, винодел ловил себя на том, что ощущает разногласие меж своими чувствами. С одной стороны, довольная, пакостливая ухмылка норовила вылезти наружу, ведь Дилюк опять сбежал, оставив любимого обнажённым, возбужденным, но не ублаженным. А вот второе чувство, что было смесью стыда, крошки вины и дионовских кошек, скребущих на сердце, было как раз-таки фактом, что его возлюбленный не ублажен.

Но даже так мастер думать не мог, что этой тёмной ночью, успешно и без особого шума перебив несколько магов бездны и пару лагерей хиличурлов, привычно заметал следы. Если за ним кто-то следил, Дилюк отрывался в городе, петляя вокруг десятков старинных домов, пока не остановился в одном из неосветленных переулков, прислонился к стене, отдышался.

Этой ночью господин Рагнвиндр обещал любимому вернуться к часу, однако, время давно перевалило за два, стоило только глянуть на огромный механизм церковных часов. Мастер, не рассчитывая на некоторые неудобства, что принёс последний патруль, собирался встретить Кэйу в его же кабинете, ловко забравшись окно, которое кавалерист всегда открывал, когда крайне редко задерживался на работе.

Надеясь, что Альберих давно ушёл обратно на винокурню, не дождавшись Полуночного Героя, а не сидел в душном, тесноватом, заваленном книгами кабинете, мастер отстраняется от прохладной кладки дома, расслабленно расправляет плечи, заводит руки назад, через мгновение оказавшись прижатым к одной из серых стен домов Мондштадта лицом. За спиной щёлкнули наручники, и Рагнвиндр сразу перестал сопротивляться, стоило чуткому обонянию уловить родную свежесть, коей несло от любимого.

Капитан, причём все ещё отдающий долг своей незаконченной смены, угрожающе ласково шепчет на ухо, скрытое волнами красных волос и черным капюшоном:

— Попался.

А дальше все по предсказуемому сценарию: телепорт на крышу Ордо Фавониус, спуск через левые проходы вниз, пустой, едва освещенный холл первого этажа, и наконец, в сырые мондштадские темницы, в обитель одноглазого зла.

Герой ночи никак не комментирует свое вполне официальное задержание, прекрасно понимая, что Кэйа просто сильно обижен, сильно взволнован за его жизнь и безопасность, и это единственный подвластный шанс Альбериха хоть разок запереть любимого где-то, просто остаться этой ночью рядом, зная, что родная душа спит под боком, и пусть это будет в тюрьме города свободы, все равно лучше, чем в роскошной, но холодной постели мастера, которую принято делить двоим, а не пытаться согреть её одному Кэйе. Поэтому, Дилюк, пусть и недовольный, но уже простивший звенящую наглость любимого и просто сюр ситуации, в которой был одним из главных лиц, зная, насколько капитан его любит, спокойно шагает вперёд, пока не упирается в толстую, железную дверь.

Отчётливо было слышно, как кавалерист достал связку ключей, сначала дернув засов на роботе, а после, вставив в скважину ключ, прокрутил три раза, открывая тяжёлую, но подозрительно не скрипучую дверь. Альберих кивает головой, безмолвно говоря, вперёд иди, проходит в довольно просторную в сравнении с иными камеру, заперев за собой на два оборота. Капитан прислоняется спиной к ледяному железу, разочарованно хмурясь.

— Сегодня мой мастер обещал остаться дома, однако, что я скажу своему любимому, когда не приду домой вовремя, ведь по закону я должен разобраться с пойманным на ночь глядя преступником. — Альберих прикладывает два пальца к переносице, обречённо выдыхая, позволяя на пару мгновений прикрыть уставший глаз. — Ты опять наломал дров и оставил по всему Монду следов, что замучайся. А если бы не моя смена, то что?

Кэйа, уставши, с мольбой в звездообразном зрачке, разводит руки до локтей в молящей о понимании позе, складывая брови домиком.

Но мастер не отвечает, ощущая, как не только руки от лопаток, но и ноги начинают затекать и побаливать после не одного десятка ударов и не одной пробежки до и от. Полуночный Герой оглядывает​ помещение, в котором сейчас оказался, подмечая, что это не совсем камера, а просто переделанная под холостятскую берлогу тюремка, явно обживаемая ещё до возвращения Рагнвиндра обратно в Мондштадт.

Решка, обычно заменяющая любую альтернативу окна, выходила в грязь и лишь на малую долю не была засыпана землёй, чтоб сквозь можно было что-то увидеть, Дилюк даже прекрасно знал, что камерами ниже вообще просто замкнутые комнаты из-за глубины минусовых этажей, а тут была вычищенная, вставленная форточка, слегка приоткрытая, хоть на улице и было прохладно в осеннюю ночь. Слева — новый деревянный круглый стол с железной каймовкой, на нем кружка, упаковка сахара, кулёк орехов, а под висело вяленное мясо.

Скрипучая, чаще лежащая на холодном бетоне койка, как было в остальных камерах, накрепко подвешена к стене новыми, прочными цепями, заправленная подушкой и матрасом, одеяло же лежало под спальником, на стареньком, но все ещё теплом темно-сером ковре, коим и был застелен почти каждый угол камеры. Подавляя желание присвистнуть от такого 'обжился', будто это было вторым домом Альбериха, Дилюк оставляет без внимания тумбу, закрытую на ключ, не думая, что там находятся для него пугающие вещи.

— Я​ бы тебе сейчас–

— Ну​ так давайте, капитан, покажите, на что способны.

Мастер сам не осознает, как фразы слетают с уст его быстрее, чем он мог бы задуматься о их значении, однако, когда в камере повисает тишина, этого Рагнвиндру хватает, чтоб принять факт и податься спиной назад, пока лопатки его не касаются холодной, немного влажной стены.

Кэйа лишь вопросительно поднимает бровь вверх, и на лбу видна едва заметная складка. Мастер, впервые ощущая себя инициатором, корчит недовольное лицо и начинает брыкаться, изображая сопротивление, однако, очень реалистично.

Альберих уж было открывает рот в полном недоумении, но к счастью, до кавалериста намёк доходит быстрее, чем тот успевает что-то сказать, и Дилюк, признаться, рад, что его выходка окупилась, иначе вряд ли бы мастер, потерявший запал, снова предложил такое капитану, если бы последний ничего не понял.

По правде говоря, винодел сам не знал, что им двигало в этот момент, ибо желанием быть взятым в сырых темницах Рагнвиндр не горел, а вот эта игра в полунасилие его не то, чтобы возбуждала. Нет, Дилюк не стал бы врать, но и не сказал бы вслух, что его капитан, если разъярен, выглядит головокружительно. Когда пронизывает холодным взглядом, ранит душу, когда незаметно сжимает ладонь в кулак до выступающих вен на смуглой коже, когда, сам того не зная, улыбаясь, выглядит уже не дружелюбно и совсем не игриво, наоборот, опасно.

И в такие моменты аристократ испытывает смутные чувства. С одной стороны, иногда это кажется ему забавным, а с другой, мало кто кроме него в силах заметить мелкие детали в поведении капитана кавалерии. Нет, эту тучу издалека видно, если тот зол и настроен негативно, но если говорить честно, то Дилюку такой Кэйа определённо нравился, А почему? причины разные.

Но Альберих быстро меняется в лице, будто встрепенувшись, взбодрившись, тянет предвкушающе ухмылку. — Рано или поздно за свои оплошности нужно отвечать, господин Полуночный Герой.

Он медленно ступает вперёд, стягивает светлую накидку с мехом, кидая на стол - недалеко, подходит ближе к пленному, засучив рукава замысловатой рубахи до локтей, сжимает сильные смуглые руки, откидывает чёлку назад, открывая вид на прикрытый окаймованной повязкой глаз, щурится, медленно опершись в бок, заинтересованно наклоняет голову к мастеру, загадочно улыбаясь.

— Если закон выступает против меня в вашем лице, то я окажу сопротивление, капитан. — Для пущей наглядности мастер сплевывает целое ничего на ковёр, вытягивая ноги вперёд, ощутимо лягает капитана, рыча напускные проклятья.

Словив за лодыжку чужую правую ногу, что до этого пыталась пнуть капитана чуть ниже паха, надеясь на меткость и понимание мастера Рагнвиндра, повыше задирает конечность, на что от уже неподдельной неожиданности ночной герой возмущённо и громко выдыхает, пока Альберих широкой ладонью медленно ведёт вдоль, оглаживая сквозь плотные чёрные штаны чужую кожу, подходит неприлично близко, нагнувшись чуть выше чужого лица.

— На вашем месте я бы взмолился, дорогой герой, я сегодня в хорошем расположении духа, — Мужчина едва ощутимо проводит двумя пальцами по чужому подборку, приподняв лицо, скрытое за маской, поровняв со своим, выдыхает. — И способен помиловать.

— Ни за что. — Мастер рычит в ответ, щелкая угрожающе зубами, вертит в разные стороны головой, разметав по щекам алые волосы, пытается избавиться от смуглых пальцев на скулах.

Капитан негромко хмыкает с одобрением, рывком задирает чужую ногу выше, подхватывая под коленкой, тянет на себя, уложив "пленного" на койку спиной, разглаживает пальцами складки на чужой одежде, свободной рукой потянувшись к чужим волосам, несильно дёргает низко собранный хвост, легко стягивая резинку, зарывается, топит пальцы между ярких локонов, массируя кожу головы, снова наклоняется к чужому лицу, клюнув носом мастеру по скулам, наклоняется ниже, к шее, чувствует, как в голову бьёт стабильно развивающеюся желание, как в венах кровь начинает закипать.

— Тогда я буду беспощаден.

И непривычно жёстко Альберих вгрызается в белоснежную кожу, тихо рычит и зализывает место укуса, целует раз, целует два, выдыхает холодом на покрасневшее место, лижет, а после снова отстраняется, возвысившись над любимым.

Рагнвиндр подскакивает на месте, закусывает от боли нижнюю губу, закрывает глаза и пытается выровнять напрочь сбитое дыхание, но молчит, гордо и стойко. Снова дёргает скованными руками за спиной, водя ещё пока что свободной ногой в знаке небольшой, почти нечитаемой, но просьбы.

— Сильно натерли? — Более тихо и ласково спрашивает Кэйа, обеспокоенно глядя на партнёра. Дилюк подтаивает от такого мелкого, но чувственного жеста, но в отрицании машет головой, взглядом провожая чужую ладонь, что ныряет за спину, ласкает кисти рук в нежных прикосновениях, а после замок на наручниках щёлкает, падает на перьевой матрас, и Полуночный Герой вытягивает руки вперёд, схватившись за чужое лицо двумя белыми ладонями, тянет капитана на себя, чмокает в нос, в край губ, ощущая, как по телу расползается нега осадка высоких эмоций, снова закрывает глаза.

Игра в 'пленника и его надзирателя' прекращается, стоит Альбериху выдохнуть любимому в лицо, сдувая спавшие багряные прядки. Смуглую руку он перемещает на спину, выше, гладит, ласкает и легонько щипает, а после, недолго думая, отпускает чужую ногу, сам плавно оседает на застланный тёплым ковром пол, теперь уже снизу вверх глядя на молчавшего мастера.

Форточка пару раз хлопает, гонимая сильными порывами ветра, за дверью что-то скребет. Рагнвиндр опускает взгляд ниже, открывая вид на давно привычную картину, раскрывшуюся перед ним: Кэйа, расположившийся между чужих ног, там, где часто и находился, нередко отшучиваясь, будто родился для того, что так стоять, обхватывает левой ладонью чужую стройную талию, спускается вниз, забравшись под смольную рубаху, кожа к коже оглаживает хаотичную россыпь мелких и больших шрамов, правой рукой снова хватаясь за ногу, стягивает первый высокий сапог, а после, чуть медленнее, но и второй.

Ещё храня терпение, аккуратно ставит чужую обувь у стола, рукой, до этого занятой ласканием чужого живота, тянется к ремню на штанах напротив, в темпе расстегивая замок, вытолкнув пуговицу, тянет одной рукой узкий низ от талии, а другой за штанину. Дилюк, быстро соображая, услужливо поднимает таз, и капитан быстро стягивает лишний элемент чужой чёрной одежды. Рагнвиндр сам хватается за мелкие серые пуговицы на своей рубашке, в яром предвкушении расстегивая их, пытается поскорее стянуть через плечи, пока Альберих цепляет край чужого нижнего белья, снова тянет вниз, неаккуратно скидывая все одеяния мастера на другой край койки: знал, что Люк крайне возмущён наутро мятой одеждой, тем более, валяющейся у ног.

— Полуночные Герои и членов не сосут? — Мастер, следуя примеру капитана, бросает рубаху к остальной куче чёрного комка одежды, немного съезжает, голыми лопатками упираясь в стену с шипением, приподнимает обе брови в недоумении, в чем мать родила, абсолютно голый за исключением маски на лице, привычно складывает руки на груди.

— А ты соси так, как сосал бы тому, кому клялся в верности, капитан. — Дилюк пытается состроить жёсткий голос, пропитать недовольством, что, однако, у него получается, вскидывая подбородок выше, гордо и непреклонно.

— О боже, дурак, ты и есть мой верный и единственный, забыл? — Альбериха, поймавшего порыв, разнежившегося, остановить было почти невозможно. Мужчина закинул обе тонкие белые ноги себе на плечи, придвинув одну, влажными дорожками проходился по коже, пересчитывая холодными губами, голодными до мастера, каждый шрам, коих по пути до крепких, но худых бёдер было все меньше и меньше. — Я клялся, честно, клялся тебе, помнишь? — Капитан снова припадает к чужим ногам, в этот раз ощупывая другой рукой левую ляжку, слабо сжимая в руках мягкую, натянутую кожу, тихо-тихо шепчет слова, коими одаривал Дилюка почти каждый раз, когда находился к любимому близко, иногда медленно и тягуче, предаваясь нежностям, говорил каждый раз что-то новое, что-то новое дарил, а иногда повторял, точь-в-точь свои же слова, показывая, не забыл, помнит каждое обещание, клятву и фразу.

— И, боже, сними наконец эту маску, ты выглядишь в ней нелепо. — Со смешком ​выдыхает​ Кэйа.

Дилюк, разгоряченный от одних слов, одних касаний, от того, как атмосфера, казалось бы, сырых дурно пахнущих темниц, именно в этой комнате, именно сейчас напиталась нежностью, наполнившись приятным ощущением тепла и заботы, сбрасывает с себя никчемную маску, зачесывая распущенные длинные волосы назад, хоть и толку в этом почти не было.

Альберих опускает чужие ноги обратно, тянется к своей груди, быстро через голову стягивая вычурную капитанскую форму, уже наплевав на тысячу побрякушек на ней, кидает к куче дилючьей одежды, стаскивает на узких брюках ремень, слегка приспустив их вместе с бельём ниже, вынимает из кармана маленькую, нагретую о его кожу, бутыль лубриканта, что так часто покупал у Тимея, под чужой предвкушающий взгляд откручивая синюю крышку, щедро выдавливает на пальцы правой руки, промазав между собой обе фаланги, добавляет ещё смазки на кончики, левой рукой берет мастера за бок, уложив на заправленный матрас спиной, перемещает ладонь ниже, плечом сильнее раздвигая ноги в разные стороны, отодвигает одну из мягких половинок, а пальцами правой мажет по узкой дырочке.

Альберих не собирался жалеть времени, ведь, что секса у них не было приличное количество времени он прекрасно помнил, и совсем не желая причинить Рагнвиндру боль, знал, насколько узок его любимый внутри.

Аккуратно водя одним пальцем по краю ануса, медленно вдавливает внутрь, а сам берет в свободную руку чужой отдыхающий член, наклоняется, легко сжимая в ладони почти весь половой орган, сдвигает крайнюю плоть, высовывает язык, лижет головку, слышит, как сверху мастер пыхтит и жалостливо сопит, двигает пальцем дальше во внутрь, пока ласкает розовым кончиком уздечку и небольшую щелку, взяв глубже, намочив нежную кожу со вздутыми венами, снова насаживается ртом на член.

Мастер ощущает, как кровь резко приливает к паху, не сдержав первый стон, слегка ерзает на серых простынях, шумно выдыхая каждый раз, когда Кэйа медленно двигал длинным пальцем внутри его, разрабатывая узкие гладкие стенки.

Борясь с желанием попросить взять глубже, Дилюк на автомате запускает две белесые ладони в чужие тёмные волосы с обоих сторон, сам того не замечая, начинает приглаживать иссиня-черные пряди, отдающие в полумраке отливом бирюзовых волн.

Альберих, как истинный мастер минета и знаток члена рода Рагнвиндров, глубже насаживается на орган, втягивая смуглые щеки, начинает размеренно двигаться, пока протискивает второй смазанный палец к первому. Дилюк чувственно реагирует, закрыв левой ладонью рот, все ещё понимая, где они с капитаном находятся, сдерживает позывы застонать на всю камеру и дальше, всхлипывает, переводя жалобный взгляд на Кэйу.

Кавалерист, в свою очередь, не отрывая глаз, всматривается в любимого в ответ, раздвигая внутри Рагнвиндра ножницами пальцы, вытаскивает, чтоб втолкнуть обратно, и ещё, ещё, имитируя движения собственного члена, тянет края слегка припухшей дырочки третьим кончиком пальца, ощущая, как чужой проход строптиво пытается вытолкнуть инородные объекты из себя.

По телу пробегает очередной разряд, стоит Дилюку особенно громко застонать. Каждый раз заканчивая протяжным рыданием, мастер складывает руку на собственной груди в обречённом жесте, растеряв все желание сдерживаться, когда Альберих сидел меж его ног, неприлично громко хлюпая смазкой в его заднице и со стуком насаживаясь на его же член, зная, насколько Кэйа любит слушать его, позывно широко открывает рот, чтоб шмыгнуть носом, вскрикнуть, резко подпрыгивая, когда чужие длинные пальцы касаются простаты, легко гладят маленький комочек нервов, а их хозяин носом упирается в слегка рыжий лобок.

Капитан шире расставляет собственные ноги, ощущая, как его вставший орган натягивает узкие брюки в районе паха, образуя явную палатку. Мужчина проталкивает третий палец во внутрь с небольшим сопротивлением, задаёт ускоренный темп, насаживаясь на дилючий член, сильно сжимает простату тремя пальцами между фаланг, давит, с напором гладит, и ощущает, как мастер на грани пытается оттянуть любимого за волосы, предчувствуя скорый конец.

Половой орган, весь влажный, теперь уже надрачиваемый Альберихом, импульсами идёт в голову, а Дилюк, ощутив невероятный взрыв, кипящую в венах кровь, то, как оргазм бьёт сначала по мозгам, а после и в пах с невозможной мощью, обильно кончает, тяжело дыша с окутавшей его белой пеленой, а на деле просто закатив глаза, Рагнвиндр переживает первый оргазм, пока Альберих продолжает двигать тремя пальцами внутри него уже с характерным пошлым хлюпом и под звон чужих брюк, спущенных до лодыжек с капитана.

Альберих сам рычит от невыпущенного возбуждения, нетерпеливо, но все ещё аккуратно толкая четвёртый палец, последний, вбивается со шлепками в чужую дырочку, освободившейся рукой проходит от чужого лица до груди, сжимая чужие вставшие соски, крутит меж пальцев розовые бусинки, вытирая губы о собственное плечо.

Полуночный Герой медленно отходит, мутным взглядом проходясь по синей голове, все ещё крепко вцепившись белоснежной ладонью в чужие волосы, повторно громко стонет, ощущая, как сильно пересохло в горле, как его собственный половой орган снова начинает подниматься, а повторное возбуждение с прежней интенсивностью бьёт по вискам.

Кэйа с хлюпом вытаскивает почти всю ладонь из чужого зада, поднимаясь на порядком затекших ногах в поисках лубриканта.

Рагнвиндр, пользуясь моментом, жалобно хрипит про воду, и, подняв с пола открытый, на половину пустой тюбик, капитан берет кружку с чистой родниковой со стола, наклоняется к любимому ближе, опершись одной ногой на койку, подносит к чужим припухшим губам край стеклянной тары, одной рукой придерживая чужой подбородок, пока сам Рагнвиндр, вцепившись, держит за бок наполненную кружку, быстро сделав её пустой. С грохотом отставив посуду, Кэйа, смотря, как любимый довольно облизывается, приблизившись, пару раз проходит мокрыми полосками по чужой коже и размазывает по собственному члену остатки смазки, проведя пару раз, пока орган не встаёт 'по стойке смирно'.

Заранее прошептав на ухо предупреждение, капитан ровняется крупной головкой с чужим проходом, медленно входя сантиметром за сантиметром, дав прочувствовать каждое движение, пока мастер в экстазе вертит в разные стороны головой, сам поддаётся на чужой член, громко и совсем бесстыдно стонет, открыв рот.

Выждав немного времени, Альберих начинается плавно двигаться, сразу набирая привычный стабильный темп, берет в левую ладонь снова вставший орган, а правой приподнимает выше чужой таз, начинает надрачивать возлюбленному в такт своим толкам, то ускоряясь, то замедляясь.

Взяв сначала тягучий темп, Кэйа двигается медленно, до натянутой кожи живота, а после резко вдалбливается, мощными движениями зажимая членом внутренний комок нервов, попадая то слева, то справа, ударив в самую середину, чувствует, как его внутри сильно сжимают. И пусть Дилюк уже второй раз был на самой грани, где-то у пропасти в невозможное возбуждение и реальным миром, Альберих, из-за не совсем привычной и удобной позы, не мог войти до конца, ощущая, что остается где-то между удовольствием и холодом камеры, выходит из мастера, резко переворачивает возлюбленного на бок, вздернув чужую ногу выше и согнув в коленке, хватает под и снова входит, стукнувшись яйцами о чужую кожу. Наконец, Кэйа берет удобный для обоих темп, быстро набирая его, уже через минуту снова выходя, так же с сильной входит обратно, не менее громко стонет, чуть не перебив своим воем Рагнвиндра, толкается ещё пару раз по простате, слышит, как вскрикивает Дилюк, повторно кончая, а сам выходит, хватаясь за болезненно возбужденный член, в несколько движений закончив любимому на живот.

Мастер, после секса всегда неимоверно чувственный, тянется к Кэйе, игнорируя все протесты в виде "я тебе недавно отсосал", вовлекает капитана в уставший, лижущий поцелуй, прикрыв от сонности глаза. На самом деле Полуночному Герою вряд ли удастся вспомнить, где он сейчас находится.

Ну, а сэру Альбериху, ожидаемо, нет до этого дела, когда он стягивает из-под одеяла на ковре наволочку, беспощадно вытерев ей реку пошлости, застывающую на чужом животе, откидывает ткань в угол, оборачивается на дверь, убедившись, что закрыл изнутри, и, подняв сонного Дилюка, ложиться на узкую для двоих койку, положив мастера на себя. Любимый почти сразу же засыпает, вымотанный длинным рабочим днем, поздним дозором и бурным окончанием ночи.

До рассвета остаётся тройка часов, а Кэйа натягивает на себя и Люка одеяло, закрыв чужое, свернувшееся на нем нагое тело по нос, прикрывает глаза, собираясь встать с первыми лучами. И перед тем, как уснуть, прислушивается, хотя, конечно, никто бы из заключённых, выслушавших чужие последствия искренней любви и горячей страсти, не посмел бы и ударить по решётке в знак протеста, иначе бы капитан нашёл наглеца и вдарил уже бы по чужой голове тому, кто собирался будить его вредное, маленькое рыжее счастье, сопящее ему на ухо.