Июньская жара отступала перед долгожданной вечерней прохладой. Небольшой сад дома на улице Ломбардцев утопал в зелени. Солнце не палило, скрывшись за облаками.
Укрытые сенью кроны яблочного дерева, прислонившись к стволу, сидели на постеленном плаще мужчина и женщина. Левой рукой он обнимал её за плечи, а правая покоилась на выпуклом животе молодой дамы.
Мужчина был одет в чёрный короткий камзол, белую рубаху под ним, чёрные штаны и обут в сапоги с высокими голенищами. Женщина — в светло-бежевое платье, зелёную котту и коричневые туфли. Одеяние облегало её фигуру и подчёркивало сие деликатное положение владелицы, находящейся на пятом месяце беременности.
— Фьора, он толкнулся! Надо же… какой, ты говоришь, месяц? — Филипп гладил живот Фьоры, пытаясь уловить новые шевеления ребёнка в утробе.
— Пятый месяц, любовь моя, — Фьора сильнее прижалась к мужу, излучая собой безмятежное счастье и радость, — наверно, сам Всевышний благословил ту ночь.
— Ты даже не представляешь, каким счастливым человеком меня сделала! — воскликнул граф, взяв жену на руки и усадив к себе на колени. — Мне до самой нашей встречи не верилось, что у нас будет ребёнок…
— Как ты думаешь, кто у нас родится? — молодая женщина перевела взгляд на супруга.
— Интуиция говорит, что мальчик, хотя буду рад и девочке, ведь она будет похожа на тебя. — Филипп поцеловал жену в чёрную макушку.
Внезапно он вскинул голову, почувствовав на себе взгляд тестя, стоявшего в нескольких шагах от него. Одного неприязненного взгляда, которым одарил рыцаря негоциант, было достаточно, чтобы выразить своё отношение к зятю. Граф де Селонже прекрасно понимал причины нелюбви к нему тестя. Все эти три дня, что бургундец провёл под крышей гостеприимного дома супругов Нарди, ему частенько доводилось ощущать на себе полные ненависти взгляды флорентийца. Филипп вынужденно признавал перед самим собой, что виноват перед ним и ругал себя за ту сделку в январе 1475 года: в обмен на молчание о тайне рождения Фьоры — одна ночь с ней и сто тысяч флоринов золотом.
— Синьор Бельтрами? — Филипп взглянул на тестя.
— Агнелла зовёт за стол, — сообщил Франческо, скрывая за будничным тоном ревность и недовольство. Окинув взглядом зятя и дочь напоследок, купец ушёл вглубь сада.
— Что-то мне подсказывает, твой отец меня не жалует. — Про себя Филипп добавил, что за дело.
— О нет, любимый, тебе это кажется, — Фьора обвила рукой шею мужа и поцеловала его в щёку. — Отец тебя пока плохо знает, но я уверена: со временем полюбит…
-… в мёртвом виде и на плахе, — съехидничал Филипп, за что Фьора в шутку отвесила ему подзатыльник. — Тебе лучше не знать… Ты ещё долго прогостишь у друзей отца? — поменял он тему.
— До рождения ребёнка, а там посмотрим. Скорее всего, здесь и останусь, как хотят Агноло и Агнелла с моим отцом до твоего возвращения с войны.
— Надеюсь, что эта война скоро кончится, и мы с тобой уедем в Селонже, вместе с нашим ребёнком… — рука Филиппа гладила распущенные волосы супруги. — Но твой отец прав. Тебе сейчас безопаснее будет жить в Париже.
— Ты долго пробудешь здесь?
— Три дня, родная.
— Так мало! — воскликнула Фьора, досадливо вздохнув. — Пропади пропадом все эти войны и все те, кто их развязывает… Филипп, пообещай мне кое-что… пообещай, что сделаешь всё, чтобы вернуться…
— Обещаю, любимая, я сделаю всё, чтобы вернуться живым к тебе и нашему ребёнку. Мне есть ради кого возвращаться.
Своё обещание рыцарь скрепил нежным поцелуем в полуоткрытые губы жены.
Молодая женщина сидела в обнимку с мужем и улыбалась, закрыв от удовольствия глаза. Подувший ветер трепал её волосы и дул в лицо, которое Фьора подставляла его порывам. Рука супруга заботливо гладила её живот.
Фьора предпочла сейчас не думать о том, что через три дня её муж должен будет уехать воевать за своего сюзерена, чтобы не портить красоту этого вечера, проведённого вместе. Пока эти три дня не миновали, муж и жена всецело принадлежали лишь друг другу.