Ты — верность, я — стойкость

— Аято... — голос отца дрожит. — Помни, что бы с кланом Камисато ни случилось, — он с трудом удерживает взгляд на нём, его веки так и хотят сомкнуться, забрать его в вечный сон. — ты наш старший сын, старший брат Аяки... и преемник, — отец выдавил болезненную улыбку, его губы трясутся. — которым можно гордиться.

Лицо Аято не дрогнуло. В смиренном поклоне, он отвечает:

— Благодарю, но я не достоин таких слов, отец. — “не сейчас”. — Вам стоит больше отдыхать, — короткая пауза, но, в раздумьях, добавляет, — иначе времени на поправку уйдёт больше.

Отец слабо посмеивается. Тихо соглашается, шепчет, кашляя после каждого слова. Прислуга озабоченно подбегает, протягивает воду, но отец упрямо ждёт, когда говорить уже будет невозможно, когда воздух перекроет горло.

— Не смею больше беспокоить. — тише добавляет. — Отдыхайте.

В родительской комнате невозможно дышать. Очень душно и пахнет болезнью. Стоит пройти пару шагов, и Аято пытается вдохнуть полной грудью. От неожиданности, замирает. Чувствует как лёгкие заполняет не воздух, но вода. Она течёт по венам, сковывает руки и ноги, управляет телом, омывает сердце и захватывает горло. Аято пытается вдохнуть, а вода холодеет и замерзает внутри. Она добирается до лица, заполняет рот, забивается в нос, журчит в ушах, жжёт глаза. Зрачки слабо сверкают тёмно-синим, отливают нежно-фиолетовым. Аято жмурится, и по кончикам ресниц текут капли. Сияют совсем как глаза.

Стоит первой капли скатиться по щеке, к родинке, и вода отступает. Воздух жадно захватывает свои владения, отдаёт власть над телом хозяину, Аято нервно хватается за горло. Журчание сменяет обеспокоенный громкий шёпот:

— Молодой господин! — знакомые руки мягко придерживают за плечи.

Остатки воды каплями скатываются по спине, заставляя Аято дрожать при каждом движении. Не верит, что воздух теперь с ним до самого конца. Не верит, что тепло дома Камисато останется с ним навсегда. А когда читал об этом чувстве в книжках, то одними глазами смеялся. Любят же преувеличивать. Никогда не видел как получают Глаз Бога, мало кто видит. В этих же наивных книжках пишут, что это очень важный момент для каждого благословлённого Богами. Зрелище только для самых родных.

Знакомые пальцы нежно поглаживает плечи, руки ведут Аято за собой. Тома — это, пожалуй, родной. Возможно. Самым загадочным из подчинённых для Аято остаётся именно Тома. Чужеземец. Он слишком хорош для чужеземца, прислуживающего клану просто потому, что податься больше некуда, просто потому, что брат с сестрой нашли его. Он похож на безусловно хорошего героя из книги, от упоминания которых у Аято глаза сами закатываются. Теперь этот книжный герой чуть ли не на руках его несёт.

“Спаситель” тихо мычит бодрую, незнакомую, быструю мелодию, совсем чужую, но когда Тома рядом, то всё становится родным, тёплым, греет душу, сердце и очищает разум. Слащавые герои так не умеют. Всё, чего они касаются, наивно и глупо. От того, наверное, Аято не может смотреть на Тому с холодной головой. Мысли не идут дальше: “чужеземец, а значит, может уйти. Имеет право. Ему нет смысла влезать в политические игры.”. Его солнечный свет заполняет дом, пробирается в комнату, льнёт к телу и согревает душу. Может, в этом и нет никакого подвоха?

Дрожь уходит, а в стеклянных глазах появляется жизнь, осмысленность. Стоит Томе поймать этот взгляд, и его плечи облегчённо опускаются. Домычав последние строки, он, всё также тихо, интересуется:

— Всё нормально, молодой господин? Могу Вас проводить.

Аято молчит, осматривается одними глазами. Прислуга всё ещё хлопочет у родителей. Пожав плечами, отвечает:

— Конечно. Всё в порядке, не стоит. — призадумавшись, добавляет, — Помоги тем, кому это действительно необходимо. Посиди с Аякой.

Уже хочет уйти в спальню, но Тома, неожиданно сильно, давит на плечо.

— Господин, — он достаёт платочек, кажется, совсем чистый, — вы плачете.

По обыкновению, Аято должен сказать что-то провокационное. Сейчас всё не так. Сейчас он берёт платок и вытирает щёки сам. Смотрит на капли и облегчённо выдыхает. Это не слёзы. Слёзы так не сияют, не переливаются цветами морских волн.

— Благодарю. — без малейшей несерьёзности или игривости в лице, отдаёт платок, — Не стоит провожать. — настойчивее повторяет, — Проверь Аяку.

— Не волнуйтесь, молодой господин, — глубоко кланяется, — будет сделано.

…Стоит только заглянуть в спальню, а глаза уже бегают в поисках Его. Глаз Бога блестит на столе, переливается. Совсем как капли. Аято идёт к столу, каждый шаг тяжело отдаётся полу, присаживается. Отец и Боги думают, что он готов. Все думают, что он готов. Аято не думает в этой плоскости. Просто знает, что ему надо многое решить уже прямо сейчас. На него рассчитывают Аяка и Сюмацубан. Остальные ждут падения Камисато, чтобы занять их место. Союзники и прислуга… они рядом, пока клан процветает. Сколько из них останется в итоге?

Нужно проверить, убедиться. Кого и как? На эти мысли у него есть целая ночь впереди. Не растерять былое или, в будущем, восстановить, он должен быть настороже каждую секунду. Аято верит, что за ним готовы пойти. Сможет ли он всё сделать правильно с первого раза? Получится ли у него удержаться в борьбе за главенство кланом? А на что он готов пойти, чтобы сохранить былое величие Камисато?

На всё.

Даже не обсуждается. Глаз Бога засиял. Улыбка его сестры, жизни людей из Сюмацубан, вековая история служения Сёгуну — это всё не может кануть в небытие просто так. Вены неестественно сверкнули сине-фиолетовым. У Камисато есть опора, опора, с которой клан не рухнет. Аято понадобится своя собственная. Он вытягивает руку, по пальцами течёт вода, вырывается. Проверит всех, останутся только самые преданные. Целый ручей парит у его рук, становится причудливым узором. Клан Камисато выстоит. На ладони появляется цветок, питаемый водой из его пальцев. Его округлые лепестки распускаются. Выстоит, чего бы это не стоило. Аято сжимает кулак и цветок рассыпается на тысячи капель, они окропляют руки, стол и одежды. Даже если придётся кого-то уничтожить.

А за окном светит луна. Начинается снег.

***

— Тома, — фиолетовые глаза щурятся, смотрят отстранённо, стеклянно, — Теперь, когда Инадзума в неясном положении, проблем, с которыми сталкивается клан Камисато, станет только больше. Ты из тех, кто видит, что поставлено на карту. — так Аято говорит: “Я тебе доверял и хочу доверять и впредь.” — Если не хочешь ввязываться, то лучше уходи.

На ночном утёсе они совсем одни. Для Аято это важно. Им мешают только снег и ветер. Ничего страшного, даже если они отвлекают, то Аято терпеливый. Готов смотреть вечность на то, как солнышко клана Камисато думает. Золотые брови хмурятся, большие глаза сужаются, нос дёргается, как у кролика. Аято не верит, что может любоваться этим в последний раз.

Выбор никак от него не зависит, а от этого очень тяжело. Хотел бы влезть Томе в голову, посмотреть каждую мысль и… не важно. Это невозможно. Есть множество более элегантных способов манипулировать чувствами и мыслями, но Аято даже этого не делает. Просто смотрит на то, как Тома думает. Не сверху вниз, а стоя прямо перед ним.

Вглядывается, ловит малейшее изменение в зелёных огоньках напротив. Они загораются от какой-то мысли, а затем гаснут, сохраняя пепел воспоминаний. Стоит полагать, думает о Мондштадте. Аято, семья Камисато всегда защищали Тому от “инадзумцев старой закалки”, считавших, что иностранцу нельзя служить такому уважаемому клану. И, судя по тому, что Тома сомневается, их усилия не остались незамеченными. Будь Аято на его месте, то без раздумий выбрал бы дом.

В зелёных глаз сверкает что-то огненно-красное. В ночи это особенно заметно.

— Если я уйду сейчас, то потеряю свою верность и праведность. — такого серьёзного, хмурого Тому, Аято видит впервые, — А отец учил меня всегда быть верным и праведным человеком... — огоньки гаснут, уступая место неясной печали, но лишь на секунду, на пару слов, — Я бы хотел сделать всё возможное для молодого господина и молодой госпожи. — стоит появиться улыбке на губах и во взгляде, огонь возвращается, захватывает глаза с новой силой, — На пути, который вам предстоит пройти в будущем, вам определённо пригодится помощник.

Последнее слово выходит и обжигает. Огонь останавливается перед лицом Аято и Тома, в панике, закрывает рот рукой. Зелень глаз сгорает, не оставляя даже пепла. Кажется, что уже вспыхивает кожа. Аято не боится обжечься, кладёт руку на чужое плечо. Вода из ладоней стекает по чужим одеждам. Горячий пар обволакивает чужое тело, собственную руку. Аято неподвижен. В глазах нет и доли внутреннего беспокойства. Сейчас оно Томе не нужно. Он еле дышит, хватается за грудь, руки хватаются за одежду..

Сила гидро обволакивает, вытекает из пальцев и тихо журчит. Огонь быстро вспыхивает и тухнет, это только внешне. Самое страшное происходит внутри. Вода добрается до лица, и Тома пытается отпить, губы его дрожат. Аято быстро закрывает его рот свободной рукой.

— Не стоит. — он качает головой, надеясь, что до Томы дойдёт хотя бы один сигнал.

В ответ чужие губы жгут ладонь, заставляют поморщиться. “Терпи.” — останавливает воду внутри, чувствует, как она встала в венах. Глаз Бога недовольно сверкнул, но не ослушался, направляет силу в нужную руку. Взгляд Томы блуждает из одного угла в другой, кого-то ищет.

— Я здесь. — он лишь мазнул взглядом по Аято, но больше никакой реакции.

Значит, не ищет, а боится. На это две совершенно разные тактики. Обычно Аято успокаивает только Аяку и то, там свои особенности. Придётся сделать исключение. Как там звучала мелодия Томы?

Кажется, задорная, ритмы быстро сменяют друг друга, но живут в одной песне и несказанно этому рады. Из уст Томы она звучит совсем иначе, наверное, потому что Аято слишком медленно напевает, но он не сдаётся, честно пытается набрать темп. Чем больше он пытается, тем дольше горящие глаза на него смотрят. Огонёк в них постепенно успокаивается, не сжигает, но горит.

Чужие плечи, не без помощи Аято, медленно опускаются и поднимаются. Глубоких вдох. Выдох. Сейчас нельзя торопиться, надо потерпеть. Совсем чуть-чуть. Тома, это, кажется, понимая, закрывает глаза. Всё будет хорошо, он рядом. Быть главой клана Камисато значит быть опорой и для слуг, Аято с этим справится.

Огонь отступает, оставляет только жар, вода уходит вместе с ним. Аято всё продолжает напевать, пока к нему не присоединяется чужой голос. Тома подхватывает мелодию и ладонь чувствует как поднялись его уголки губ. Вокруг них нет снега – растаял. Хочет убрать руку, но Аято тут же морщится. Ожог напоминает о себе при малейшем движении, обжигает изнутри.

— Господин! — мелодия тут же замолкла и со второй стороны, — Прошу меня простить, не знаю что на меня нашло, но давайте поспешим в имение. Надо приложить что-нибудь холодное.

Аято, широко улыбнувшись, кивает на чужую ладонь.

— Тома, — он тут же поднимает на него обеспокоенный взгляд, — посмотри на руку. — Аято стоит многого, чтобы не засмеяться ему в лицо, — Не на мою, а на свою.

Пиро Глаз Бога недовольно сверкнул. У Аято нет сомнений на счёт Томы, у Богов их тоже нет.

— Идём домой, а то замёрзнешь. — в зимнюю ночь заболеть можно в два счёта. Аято не готов потерять ещё кого-то из-за болезни. Тома задорно усмехается.

— Мне совсем не холодно. – осматривает себя он уже с меньшим энтузиазмом. Одежда прилипла к телу. – Вы слишком добры, в первую очередь думайте о себе.

— Само собой, — закатывая глаза, Аято улыбнулся. — скажешь мне это потом, когда не сможешь встать с постели. – задумавшись, – Теперь это моя обязанность – думать о тебе. 

Обязанность, от которой он не откажется. Аято спускается первым, а Тома идёт вслед. Скоро весь дом будет на ушах стоять. Ну конечно, не после всех ночных прогулок молодой господин возвращается с ожогом, а, уж тем более, Тома полностью мокрым. Стены имения становятся всё ближе, и Аято от этой мысли всё смешнее.

— Мне напевали эту мелодию, когда я не хотел спать. — Тома беззаботно улыбается. Будто не сгорал у собственного господина на руках несколько минут назад. — Вы спели её очень… по-инадзумски.

— Серьёзно? — Аято удивлённо вскидывает бровь.

— Да, — он спешит добавить, — в этом нет ничего плохого. Наоборот! Вышло красиво, мне понравилось. — на последних словах они вместе мягко улыбаются.

— Благодарю. В следующий раз постараюсь не разочаровать.

Что за “следующий раз”, Аято уже знает. Пока это секрет и Тома, поняв это по одному взгляду, ничего не спрашивает. В конце концов, они уже доверились друг другу и от этого больше не уйти.

Аято верит его верности, Тома верит его стойкости.