— Кровать слишком маленькая, ты не...
Не слушая возражений брата, Эд устраивается на краю его постели, прижимаясь спиной к холодному металлическому боку, чуть ёжась от ощущений.
— Ночь и так достаточно холодна.
— К чёрту. Меня беспокоит не холод. Не могу уснуть, мне все время кажется, что какая-то тварь вцепится мне в спину, — врёт он. На самом деле, это близко к правде, но все же ей не является. Он не боится смерти. Уже давно.
Ал молчит. С момента своей трансформации он научился выражать все свои эмоции голосом и жестами рук. Но здесь и сейчас ему не нужно улыбаться, чтобы Эд знал об этом.
Младший осторожно поднимает руку вверх, чтобы она не мешала брату и чтобы он мог лечь головой на подушку. Его доспехи скрипят громче обычного, и это хорошо слышно в тишине дома. Но старший перехватывает перчатку его руки и укладывает себе под щёку. Руки и ноги Ала не могут затечь, поэтому он готов принять любую позу, какая будет угодна.
— Завтра утром я смажу тебя... — бубнит Эдвард. Всё-таки, ему пятнадцать лет и, при такой активной жизни каждую ночь, ему невыносимо хочется спать. Не удивительно, что он ест за двоих.
Ал внутренне снова улыбается. Он знает, откуда скрип. Снова же, от еды. Некоторые люди бывают очень настойчивы в своих попытках его покормить. С другой стороны, если еда не жидкая и не пачкает, то это даже лучше — Эд через полчаса всё равно снова начнет коситься ненасытным взглядом на булочные магазинчики, а у младшего будет, что ему предложить.
Он не шевелится и слушает мир.
Слушает Эдварда.
Его дыхание стало тише, глубже и ровнее. В жизни положено, чтобы младшие прибегали в постель к старшим спать, но все у них наоборот.
Эд всегда был грубее, хотя с виду жёстче. Он не лез за словом в карман, не боялся обидеть или затронуть чужие чувства. Наверное, потому что его собственные было так легко задеть. Ал знал, что открывшись, его брат — одно из самых ранимых и беззащитных существ. Ему труднее справляться с болью от горестей, его нрав более пылок. Он труднее отпускает и забывает.
Когда умерла мама, они остались дома одни. Спали одни — так сказал бы Эд. Нет, мы спали вместе — поправил бы с нежностью Ал. Впервые они не спали вместе, когда младший принес бессознательного, окровавленного брата на порог дома Рокбеллов. Когда Альфонс потерял тело. Когда всё в их жизни сломалось.
Но он всё ещё помнит мягкость чужого тела, и тихое сопение в ухо, когда просыпался с братом, закинув на него ногу и руку. Помнит крепкие объятия со спины. Помнит холодные ступни — у Эда всегда мёрзли ноги, и, когда они ложились спать, он всегда грел их о ступни Ала.
Он помнит теплые поцелуи в щеку и лоб. Утренние, с пожеланием хорошего дня. Эдвард всегда держался неприступным, но по утрам, когда они были только одни, позволял себе эту вольность.
Ради этого одного стоит найти философский камень.
Эд не знает, но поцелуи тоже есть в списке Ала. Нет, не смущающе-непонятные с девушками, вызывающие стыд, а просто поцелуй брата. В щёку и лоб. И объятия — как в детстве, до хруста в ребрах.
Эд здесь, рядом, под его боком. Наверное, тёплый, как тогда. И ступни, наверное, холодные. Наверное, но Ал не знает наверняка. Он ничего не ощущает. Иногда ему кажется, что он перестает чувствовать не только осязаемое, но и чувства. Будто его душа постепенно тоже превращается в металл.
Но Эдварду он об этом не скажет.
* * *
Деревушка совсем небольшая и о централизованном водоснабжении тут только слышали. Если хочешь вымыться — таскай воду из колодца в чан и грей на огне. Хозяйка двора, где они остановились, была так очаровательна, предложив им в услугу огромную бадью и место на заднем дворе, подходящее для её нагревания. Но, к сожалению, воду пришлось таскать самостоятельно.
Ал не жаловался, таская воду из колодца неподалеку. Здесь его облик пришёлся в прок, хоть какая-то радость из этого. Чем ещё ему заняться? Чтение да разговоры одни. Что еда, что отдых ему без надобности. Оказавшись в таком положении, вдруг перестаешь ценить время. Оно просто есть, но скорее как пространство и череда событий, скользящих мимо тебя.
Право же, костер ему не понадобился. Небольшой круг преобразования на стенке котла и вода сама собой вскипела. Младший Элрик встал, довольно оглядывая содеянное и обернулся к дому, сложив руки рупором:
— Эд, иди! Вода уже совсем тёплая!
Со второго этажа выглянула фигура, взмахнула в ответ полотенцем. Кивнув — больше самому себе — Ал взялся носить воду из бадьи в банное помещение. Он не рисковал греть её прямо там — строение напрочь было деревянное и существовал высокий риск просто сжечь тут все до тла. А ему, опять же, совсем не тяжело. Металлические руки не ощущают тяжести.
Банное помещение было роскошное по деревенским меркам. Огромные бочки для купания, куда Ал и носил воду, полки для выпаривания среди разгорячённых камней, и душевая — срез бочки, подвешенный над головой.
— Ну как? — Эд, хоть и не крадётся, но подходит слишком тихо и пугает брата. Младший вздрагивает и роняет ведро — пустое, к счастью.
— Иди, вода тёплая должна быть. Может, немного горячая, я не знаю... Но точно не холодная!
Эдвард кивает. Он босой, в одних брюках и с голым торсом. Через механическое плечо перекинуто полотенце. Автоброня Рокбеллов — настоящее чудо, позволяющее не заботиться о влаге. Безусловно, даже их сталь ржавеет, но определенно не так сильно и быстро, позволяя Эдварду вести практически нормальный образ жизни и принимать ванну.
А это особенно важно после таких кровавых боёв, какой у них состоялся сегодня. Большая часть грязи, конечно, осталась на одежде, но кожа тоже нуждается в мытье. Да и рана, проходящая от грудины до плеча, требует внимания. И в первую очередь — чистоты.
— Идём, — приглашающим жестом машет Эд брату, опасливо оглянувшись по сторонам. — Есть о чем поговорить.
После драк они всегда чувствуют себя беспокойно. Опасность отошла, но не миновала, и тело не желало отпускать напряжение. Казалось, враги всюду, и милая хозяйка, и её супруг без двух пальцев правой руки — с виду самый обычный шахтёр. Доверять некому. Они снова одни — только вдвоём.
Ал заходит и запирает за собой дверь — не для защиты, а как жест приличия. Если им захотят навредить, деревянный домик не спасет. А вот подглядывать за ними пытались, и не раз, и не из злых умыслов.
Младший присаживается на одну из нижних полок, чтобы его голова была на уровне головы Эда.
За ними подглядывают и приглядывают все, кто может. Офицеры — потому, что считают, что их жизни есть угроза; враги — потому что хотят знать о них и их планах; и... девушки. Ал знал и понимал, что время их детства прошло. И если сам он не изменился, то его старший брат — да. Даже заключённый в металлическую оболочку, парень понимал, как устроен мир, что существует влечение, что для людей, как и всех прочих живых существ, нормально интересоваться противоположным полом.
Но он откровенно не понимал, что изменилось. Каким стал Эд, что он не заметил, и почему он получает внимания в свои семнадцать больше, чем раньше?
Эдвард потрогал воду, издал довольный стон и показал брату большой палец. Оглядевшись, он нашел небольшую приставную лесенку, как раз для таких случаев. А потом сбросил и брюки с бельем.
Люди растут и взрослеют. Меняется их разум и тело. Но Альфонс искренне сомневался, что девушки, заглядывающиеся на его брата, представляют, что творится в этом невероятном разуме. Да и как его глазами воспринять. А значит, дело в теле.
Ал озадачился. Ему было не с чем сравнивать, он уже почти забыл, каково это — быть человеком и ощущать свое постоянно нестабильное тело. Могло ли что-то измениться в теле Эда с тех пор и остаться незамеченным?
У него едва заметный шрам на скуле. Его видно только если Эдвард загорит на солнце — шрам не загорает. Несмотря на регулярную стрижку, его коса стала длиннее и доходила до лопаток. Плечи стали немного шире — Уинри пришлось регулировать механизм крепления металлической руки к телу. Он стал немного выше, хоть и оставался коротышкой.
Элрик повернулся к брату лицом, собираясь залезть в бочку.
С далеких детских лет его тело стало крепче и мускулистее. Руки окрепли, очерченные красивыми линиями мышц. На груди появилась мышечная выпуклость.
От природы он был таким светлым, что редкие волоски на груди и животе были практически незаметными. Только та часть, что шла линией от пупка вниз, в пах, была тёмная. И чем ниже, тем более жёсткая на вид. Это казалось забавным и странным.
— Ал? Ты чего меня так рассматриваешь? — удивился Эд.
— Ничего. Просто, — пожал плечами он. А потом всё же решил объясниться:
— Я подумал о том, что ты растёшь и меняешься, и все это замечают. Но я не понимаю, что именно изменилось. Ведь мы надеемся, что сможем вернуть мне тело, соответствующее моему реальному возрасту. Значит, оно тоже изменится. Я думал о том, чего мне ожидать.
Эд криво улыбнулся и смущённо опустил глаза, погружаясь в воду.
— Ты хочешь понять, что происходит с подростком в пубертатный период? — будто бы уточнил Эдвард.
— Да, наверное...
Старший со вздохом откинул голову на бортик. Будь у них всё хорошо и как надо, Ал пошёл бы с этим вопросом к маме. Или вообще не пошел бы, изучая свое тело самостоятельно. А так... С другой стороны, едва ли он спросил бы об этом у кого-нибудь ещё, не у Эда. Ближе, чем они сами, у братьев никого нет.
— Изменений очень много. Они касаются каждой клеточки тела. У всех по-разному. Из самого явного... — Эдвард принялся расплетать свою косу. — У парней... Меняется голос. Ты, наверное, слышал. Потом... — он внимательно оглядел себя, припоминая. — Кожа... прыщи. Меняется лицо и фигура, теряется детская округлость. Появляются мышцы. Ну, знаешь, все эти пухлые щёчки и всякое другое. Подай, пожалуйста, мыло, — он махнул рукой в сторону полки. Тяжёлый стук металла — младший протянул ему кусочек мыла. — Ммм, ещё волосы. Везде. У девушек вроде нет, но у парней, Ал, серьёзно, они просто везде. Там, внизу, всё так заросло, что я не с первой попытки могу найти свои шары, — хохотнул он.
Альфонс тоже хихикнул, по-человечески прикрыв рот рукой. Обстановка разрядилась.
— И рост, конечно же... — добавил Эд, осторожно приподнимаясь на край бочки. Но та была достаточно широкой и тяжёлой и не угрожала опрокинуться. — Ты, наверное, когда вернёшь тело, будешь выше, чем я тебя помню... — он принялся намыливаться.
— Понятно... — протянул Ал, разглядывая дощатый пол. — И это всё... нравится девушкам? Поэтому они так смотрят на тебя?
— Наверное, — пожал плечами Эд, увлеченный собственной раной — её нужно было вымыть, но осторожно — мыло жутко щипалось. Но вдруг его осенило и он поднял глаза: — Я догадываюсь, как ты себя чувствуешь. То, что они не воспринимают тебя... Тебя это огорчает. У меня нет слов или предложений, которые бы могли утешить тебя. Разве что... Я уверен, что однажды, когда ты снова станешь собой, эти взгляды тронут и тебя. Даже надоесть успеют, — оскалился он, и ловким движением соскользнул в бочку. — А пока что... Ал, тело ведь не самое главное. На тело смотрят, но что дальше? Любят за душу. А она у тебя есть.
— Спасибо, брат... — вздохнул младший. — Это вселяет надежду. Так о чем ты хотел поговорить?
* * *
Тактильно Ал кое-что всё-таки ощущал. Как рвется доспех, будто мягкая ткань, пробиваемый насквозь копьём. Внутренняя часть была чуть чувствительнее — он ощущал и ржавчину, и попавшую ветку, и руки Эда, когда он смазывал детали.
Чаще всего они делали это молча. Младший был слишком смущён происходящим — пусть тело его не было человеческим, разум всё равно воспринимал подобное вторжение как противоестественное, нежеланное и интимное. И каким-то шестым чувством брат это понимает, хоть оскал шлема и не передаёт эмоции.
Эд помогает снять ему набедренную повязку — Ал носит ее, потому что это одна из немногих вещей, которая напоминает ему, что он человек. Начинает он всегда с головы. Понимает, что ее отделение от тела даётся брату легче всего — непонятно почему. Потом живот. Его руки ныряют вовнутрь и беззастенчиво там трогают. Все детали и кусочки. Внутри младший напрягается, как струна, но у доспеха нет мышц, чтобы это было видно.
Эд щепетилен. Заботлив до одури. Ничто не остаётся без его внимания. Наверное, потому что смазывание доспеха, та вещь, одна из немногих, что он может сделать для Ала.
В жизни старшего, в отличии от младшего, не так много вещей, которые он не мог бы сделать самостоятельно. Во многом благодаря автоброне.
Есть вещи, которые они знают друг о друге, но больше не знает никто. Они даже не замечают, что с течением времени этих вещей становится всё больше. Многие из этих вещей — странные, непонятные другим людям, вызывающие неловкость, или наоборот жалость. Липкую и преисполненную страха жалость. Им она ни к чему. Они есть друг у друга, и поддержка эта настолько колоссальна, что любое сочувствие от других перестает быть необходимым.
К примеру, Ал любит песок. Ему нравится, как песчинки проникают между складок доспеха. Он говорит, что это завораживающее ощущение и с травой совсем не так.
У Эда иногда болит рука и нога в местах, где они соединяются с броней. Ноют, тихо и почти незаметно, как жужжит надоедливая муха. Ал мало что может сделать для брата, но он пытается размять ноющие мышцы и кожу. Действует очень осторожно, стараясь соизмерять силу. Он знает, что Эду это нравится и, кажется, он иногда даже симулирует.
Часто после хороших застолий с незнакомыми яствами, в тишине комнаты они говорят. Ал просит брата описать еду. В подробностях. Не имея возможности попробовать её вкус, он удовлетворяется одними фантазиями. Такие вещи обычно и вызывают жалость у людей.
У Эда, на дверной балке в комнате, где они всегда останавливаются в Централе, есть несколько зарубок. Ал делает вид, что не знает о них. Эд делает новую каждый раз, когда они приезжают, теша себя мыслью, что он подрос.
Ал никогда не признается, но есть одна причина, по которой он иногда немного наслаждается беспомощным состоянием брата. Если его рука неисправна — он не может заплести косу. О, сколько времени ему понадобилось, чтобы соизмерить силу и научиться делать такую прическу. Но усилия того стоили. Брат едва не засыпал в его руках при этом действии.
Альфонс не любит оставаться на ночь на улице. Эдвард боится грозы с молниями. Не как ребенок, с ужасом прячась под кровать, уже нет. Забивается хмуро в самый дальний угол и притворяется, что читает, и только беззвучно вздрагивает от каждого раската.
* * *
Ал искренне наслаждался хорошей погодой и возвращением домой. К тому, что у них был — к Пинако и Уинри. Делать особо было нечего и он неспешно шёл по двору, оглядывая расстилающееся, на сколько хватало глаз, поле. Солнце. Оно хоть и не грело его неживое тело, но радовало глаз и душу.
Он завернул за угол и заметил сбоку какое-то странное копошение возле душевой. Мелькнула фигура Уинри — та юркнула за душевую, быстро и не оборачиваясь. А вот Эд, покрасневший и со стыдливой улыбкой, остался, поспешно застегивая брюки.
— Привет, Ал! Хорошая погодка, не правда ли? — не дав возможности задать вопросы, поинтересовался старший. — Ммм, ветер, птички, да?
Ал растерянно кивнул. Он прервал что-то, но никак не мог понять — что. Наверное, если бы доспех так сильно не шумел, он мог бы появиться тише, увидеть больше и понять. Но глядя на покрасневшего Эда, в голову приходила мысль, что, кажется, они тут... целовались. Ал решил оставить вопросы.
* * *
До станции ещё полдня пути, поезд будет только через день и у них есть возможность "зализать раны" в лагере, разбитом спасшимися горожанами. Те притащили и оборудовали всё, что смогли — импровизированные палатки, лавки из бревен и камней — ошмётков их жилищ. Кое-кто вытащил из-под развалин уцелевшие запасы еды, кто-то — посуду.
Ал, не чувствовавший ни боли, ни усталости, помогал им до тех пор, пока не закончились просьбы. Даже сложенных вместе их с братом сил не хватило бы восстановить город, но им удалось сделать несколько построек, в которых можно было укрыться от непогоды и других напастей.
Вернее, удалось Алу. Старший пострадал в драке намного сильнее. Его распоротая до самых зубов щека ещё долго кровоточила после того, как её, пусть и бережно, но неумело зашила какая-то девушка. Элика, кажется. Очаровательная шатенка. Впрочем, почти все девушки казались младшему очаровательными.
Уходя в лес за дровами для костров, Ал настоял, чтобы брат отдохнул. Тот кивнул и свалился на землю под бревно, скрутившись калачиком. Не было похоже, что он собирается особенно сильно усердствовать. Если бы доспех позволял, младший бы тяжело вздохнул. Эд наверняка скрыл от него информацию о большей части других повреждений. Это было так на него похоже.
Но каково же было удивление Ала, когда он нашел старшего на опушке леса. Это была не случайная находка, он шёл на звук — чьи-то стоны, будто он был ранен или дрался.
Брата он узнал сразу и издалека — настолько издалека, что тот не расслышал грохот лат и не отвлекся от своего дела. Золотая растрёпанная коса, алый плащ, звон массивной пряжки ремня, которая все время ударялась о ствол дерева.
Это была не драка, нет. Прижав Элику к дереву, Эд совершал действия, не оставляющие места воображению — толкался вперёд бедрами, придерживая под колено девушку и прижавшись лицом к изгибу её плеча. Та в ответ сжимала плащ на его спине, выгибалась, поддавалась бедрами навстречу и шумела.
Ал общался с разными людьми и вообще всякого повидал в жизни. Секс не был её обыденной частью, но и не оставался чем-то непонятным. Ему редко удавалось застать кого-то врасплох в такой ситуации, но он часто видел последствия чужой несдержанности и безнаказанности — мародёры не брезговали воспользоваться телами выживших, которые не могли сопротивляться. Обычно после этого действия те выходили из числа выживших.
А ещё Альфонс читал книги. Не только по алхимии. Ночи и дни, не заполненные человеческими потребностями, были чрезвычайно длинными. Так что он не терял возможности и буквально проглатывал всё что-угодно. В том числе, и романтическую литературу.
В его списке того, что он сделает, когда вернёт тело, не было двадцать седьмого пункта. После двадцать шестого сразу следовал двадцать восьмой. А все потому, что младший стеснялся это туда написать — вдруг попадет не в те руки.
Двадцать седьмой пункт — заняться сексом.
Он знал, что это бывает приятно и прекрасно. Мечтал, что однажды на широкой постели перед ним будет лежать его золотоволосая возлюбленная, обнаженная и восхитительная, а в её глазах будут играть рыжие блики огня. Он будет касаться её и ласкать, получая ласку в ответ. Это было его сокровенным светлым будущим. Потому что разве не это в действительности есть занятие любовью? Только постель, только прекрасная девушка, распростертая под ним.
Поэтому, когда Эд, издав короткий рычащий вопль, грубо схватил Элику за ягодицы и ускорился, сильно вбиваясь в её тело, Ал не понимал, зачем брату нужна такая грубость. Почему он, имея настоящее тело, делает это не в постели с красавицей Уинри, а... в лесу, прижав какую-то незнакомку к дереву, и жёстко впившись поцелуем в её горло. Но та, вроде как, и не была против.
Стараясь не шуметь, Ал обошел пару стороной, вернулся в лагерь и занял их место у потухшего костра. Эд вернулся вскоре, озябший и счастливый при виде разожжённого Алом огня. Согрев руки, Элрик отошёл чуть в сторону, и плюхнулся на землю, привалившись к боку младшего.
— Тяжёлый выдался денёк, да?
— Да, непростой. Тебе необходим сон. Отдыхай, брат.
— Тут ты прав, Ал. Собираешься чем-то заняться ночью?
— Нет. После такого горя у всех слишком чуткий сон. Если я буду ходить, они проснутся. Так что, буду ждать утра и смотреть за огнём.
— Хорошо, тогда, если ты не против... — Эд вдруг и чересчур активно двинулся вперёд и влез Алу на колени. — Земля сырая, с бревна я падаю. А метал твоего доспеха быстро нагревается. Если проморожу себе почки, потом каждые полчаса придется искать "кустики". Буэ, лучше ещё одно сломанное ребро, чем это.
— Не говори так, — побранил его младший. — Но я не против, если тебе так лучше.
— Спасибо.
Они немного повозились и Ал устроился так, чтобы старшему было как можно удобнее. Даже в свои шестнадцать, он был таким небольшим и с виду хрупким, что легко смог устроиться весь на коленях брата, опершись щекой о его плечо и сложив под головой скомканный капюшон своего алого плаща.
Что-то внутри теплело больше обычного, червячком скользила жаркая мысль, что влюбившийся Эд мог бы остаться с той девушкой в эту ночь. Её тело намного теплее и она не отказала бы ему в желании поделить постель на двоих. Но почему-то Эд был здесь.
Ал читал и думал, что влюбленность бывает внезапной. После одного взгляда, одной улыбки, касания или слова. Уинри была, но была далеко, она подруга детства. Эд, несомненно, любит её тоже, но, может быть, иначе? Бесконечно и нежно, как сестру. А с этой девушкой... искра. Внезапное чувство. Это же могло случиться с его братом, не так ли? Как бы он себя не вел, его сердце — живое и чувствующее. Но Ал был так наивен в этих рассуждениях.
Когда они покидали восстанавливающийся лагерь, Эд даже не попрощался с Эликой. Но мог бы. Ал видел, как она неподалеку мыла посуду в большой бочке. И даже не знала, что они уходят.
— Почему ты не попрощался с ней? — не выдержав поинтересовался младший, когда они уже отошли на достаточное расстояние.
— С кем? — Эд стянул перчатку и вытянул руку, позволяя высоким колоскам растений щекотать его живую ладонь.
— С Эликой.
— Что ж мне, со всеми людьми прощаться, когда я ухожу? Так можно и не уйти, — фыркнул он и, зацепив один стебелёк, выдернул и поднес к лицу, рассматривая.
— Она — не все. Ты ведь к ней неравнодушен, я прав?
— С чего ты?..
— Я видел вас, — поспешно признался младший. — В... в лесу.
— А... — Эд зажал стебелёк зубами и отвёл взгляд на дорогу. Щёки его покраснели. — Это... знаешь... Это ведь просто секс. Я имею в виду, да, она мне понравилась, но не то чтобы я был неравнодушен к ней в том самом смысле. И она тоже, как мне кажется. Не звать же мне её замуж после такого, — неловко хмыкнул он.
— Просто секс... — с лёгким разочарованием повторил Ал.
— Физическая потребность, ты же знаешь. Как еда и сон. Я знаю, что ты тот ещё романтик, Ал, и, несомненно, после первого своего раза, позвал бы девушку замуж. И может, вы бы даже жили долго и счастливо. Но у меня все иначе. Женятся, когда любят.
— А у тебя есть кто-то, кого ты любишь настолько? — в голосе младшего скользнула шутливая хитринка.
Эд бросил на него смущенно-свирепый взгляд.
— Дай угадаю. Уинри?
— Заткнись! — шикнул старший. — Не смей меня дразнить!
— Или Роза?
— Ал!
— Кто приходит тебе во снах, а? — захихикал младший. — Может, лейтенант Хоукай?
— Я из тебя сейчас чайник сделаю!
— О, неужели это генерал-майор Армстронг?
— Вот... вот... Тебя люблю, доволен?! Только заткнись!
Смех, раздающийся изнутри металлического доспеха, был невероятно пугающим, но, вместе с тем, и заразительным.
* * *
Жара стояла просто невероятная. Так говорил Эд. Ал на самом деле не знал. Видел только, как ярко нынче светит солнце, как легко одеты люди. Видел капли пота, которые смачивали и прилепляли ко лбу золотистые пряди брата.
Ночь же выдалась лунная и светлая. Сдвинув кровати, предназначенные для обоих братьев, Эд раскинулся на получившейся широкой постели. Тонкая простынь, который он укрывался, сползла до середины бедра. Обняв подушку и устроившись полубоком, он сладко сопел.
Поглядев немного в окно, поизучав серые безлюдные улицы Централа, Ал вернулся к столику, где горел тусклый ночник. Книга была окончена. А ночи впереди оставалось ещё так много.
Он оглядел стол, блокноты с алхимическими пометками, чистые листы, карандаши, ручки и перья. Отчего-то даже после изобретения шариковой ручки многие алхимики любили писать перьями. Эд говорил — выделываются и набивают себе цену.
Идея пришла сама собой. Ал не делал этого уже безумное количество времени. Последний раз вскоре после того, как потерял тело. Он ещё с трудом управлялся с доспехом и все линии выходили кривые, совсем не такие, как было нужно. Но все же, он решил попробовать.
Набросок получился легко. Нельзя было сказать, что "руки помнили". Не помнили. И рук-то не было. Ал бесшумно вздохнул. Нет, сейчас он заново учился рисовать.
Очертания острых лопаток и красивых мышц спины будто сами собой ложились на бумагу. Он передал с точностью каждый локон, каждый завиток, уделив меньше внимания броне. Глядя на получившийся образ, можно было подумать, что автоброня на мальчишке была призрачной, нематериальной, но с четким очертанием обычной руки. Ал не упустил ни единого элемента, и оттенил впадину ягодиц, выглядывающую из-под сползшего белья, и родинку на пятом ребре, и шрам под правой лопаткой, и темную кожу вокруг мест крепления техники. Не забыл и о тонкой простыне, скрывавшей сильные голени. С виду казалось, будто то не простой хлопок, а какой-то невесомый и нежный материал.
Эд был прекрасен и младший брат это осознавал. Интересно, его собственное тело будет таким же, когда он его вернёт? Хотя бы на сотую часть? Вряд ли. Оно будет худым и дряхлым, о нем ещё долго придется заботиться прежде, чем оно станет достаточно сильным. Да и зачем ему внешняя красота? Брату Ал не завидовал, ничуть, только искренне наслаждался зрелищем, которое от него никто и никогда не скрывал.
Эд заворочался и перевернулся во сне. На его скулу упал первый утренний солнечный луч. Через несколько часов этот луч переползёт выше, на глаза, и непременно разбудит. Если Ал, конечно, заботливо не прикроет ставни.
А он прикроет. Он может сделать для брата не так много. Хотя бы просто посторожить его сон.
* * *
— Эд, ну сколько можно! Мы опоздаем к завтраку!
— Я скоро.
— Ты говоришь это уже четвертый раз! Проводишь в душе каждый раз по полчаса, как девчонка! Ну сколько можно прихорашиваться?
— Я ещё посмотрю, как ты будешь себя вести, когда вернёшь тело! — возмутился старший, старательно убирая хриплые нотки из голоса.
— Через пять минут я войду в эту дверь и вынесу тебя на руках в том виде, в котором будешь, — пригрозил Ал.
"Отлично, — подумал Эдвард. — Пять минут будет достаточно, только не мешай".
Под болтовню младшего закончить не получалось, а оставлять как есть не хотелось. Тело требовало дойти до конца. Рука заскользила по члену в более быстром ритме, а парень силился вернуть эротичные образы, ранее витавшие в его голове.
— Три минуты, Эд.
— Угу... — тихо выдохнул он.
— Слышишь?
— Слышу! — совсем зло рявкнул старший. Разметая все фантазии об упругих девичьих окружностях, в голову ворвался Ал.
— Не кричи. Просто поторопись!
— Так не мешай мне!
— А чем ты там занят?
— Ничем, — старший едва не вскрикнул, когда ощутил алхимическую реакцию. Он сидел на коврике на полу, совершенно обнаженный, с покрасневшим, влажным твердым членом между раздвинутых ног. Даже будучи натренированным, он не успел бы вскочить и снять с крючка полотенце.
— Ой? — неуверенно произнес Альфонс, разглядывая брата через получившееся отверстие.
— Я же просил не входить! — разозлился старший, старательно пытаясь завязать полотенце на поясе. Толку от этого было мало — эрекция все равно оттопыривала его и поднимала палаткой.
— Нашел время, — прозвучало с укором.
— А что, надо было идти так? — Эдвард развел руками, жестом продемонстрировав оттопыреность в области паха.
— Как будто ты не можешь это контролировать, — ещё немного пробурчав, Ал через дырку открыл дверь с внутренней стороны и принялся заделывать её обратно с помощью алхимии.
— Ну, вообще-то нет. Ну, то есть... вернее, я могу что-то с этим сделать, но это... неприятно. Ну, знаешь, подумать о каких-то расчлененных телах, или холодная вода, или...
— Оу. Я не знал. Я думал все... проще. Ну, знаешь, как... ходить. Когда ты ребенок, там мышцы ещё не развиты достаточно. А когда старше, то легко контролируешь свою ходьбу. А в паху ведь тоже мышца.
— Я не исключаю, что есть те, для кого поднять и положить свой член так же просто, как ходить, но, Ал, обычно это не так работает.
— Ясно, — пробормотал Альфонс. — Эм, в таком случае... Ты все равно хочешь... закончить? Мне оставить тебя?
Парень помялся. Едва ли ему удастся подрочить, когда он знает, что в соседнем помещении сидит брат, смиренно ожидая пока он закончит. Слишком неловко. Он уже хотел озвучить это, когда Ал продолжил:
— Или... если можно... я мог бы остаться и... посмотреть. Если ты не возражаешь...
Старший Элрик уставился на младшего во все глаза. Что он только что сказал? Сколько бы лет не прошло, а у Ала остаётся все та же детская непосредственность. И невинность. Впрочем... они оба уже давно не невинные дети и речь не о сексе. В их жизни было множество других, слишком "взрослых" даже для взрослых, моментов. Да и если вернуться к сексу, то, вообще-то... Черт, они же были братьями. Может со стороны их отношения казались милыми и высокоморальными, они оставались обычными братьями. Для Ала ни слово "дрочка", ни "секс", ни пошлые шутки не были новыми. Они знали все о дурных привычках друг друга, о досуге, о чувствах и отношениях. Чем старше Эд становился, тем больше вокруг него появлялось романтически настроенных девиц. И тем чаще он соглашался разделить этот настрой. Все проще воспринималось слово "любовь", все менее значимой была мораль. Однажды Эд вернулся весь перемазаный в губной помаде и проходил так весь день — Ал ещё долго ему это припоминал. Однажды порвал молнию в своих штанах и жуткий, металлический хохот Ала не утихал несколько часов, припоминая все возможные приторные названия половых органов вроде "копьё любви", которое пробьет любые ограничения. Но только одно событие младший упоминал едва понятными шуточными намеками, всегда вызывая у Эда яркий румянец, и только в контексте черезмерного пыла почитательниц братьев Элриков: история, когда Эд пришел с укусом на ягодице.
А ещё чем старше они становились, тем ближе были. Разделенная на двоих боль, опыт, страхи, нежность, любовь, скорбь сделали их самыми близкими. Узнать по тени, по запаху металла, по биению сердца, по царапинке, по шраму. Из тысячи двойников они с лёгкостью могли бы найти друг друга настоящих.
— Эд?
Старший проморгался. Вопрос выбросил его из реальности.
— Ну... э-э-э... Это очень странно.
— Мне просто интересно... — младший заложил руки за спину и потоптался на месте. — Я не буду мешать.
Эд сглотнул, чувствуя как поступает кровь в и так достаточно твердый член.
— Я...
— Ну пожалуйста, — протянул Ал и Эд сдался. Не мог устоять против этого тона. Во всяком случае, это ведь не кошка.
Старший снова опускается на коврик и дёргает полотенце, развязывая. Младший, прикрыв за собой дверь, заходит следом и опускается напротив. Эд чувствует себя неловко под таким изучающим взглядом, пока брат вдруг не разбивает ее:
— У тебя очень красивое тело. Чем ты старше, тем красивее. Я бы хотел быть похожим на тебя, когда вернусь.
Старший дарит ему лёгкую, печальную улыбку:
— Обязательно будешь. Я видел твое тело. Не смотря на бледность, оно красивое.
А потом лёгким движением поглаживает свой член, чуть сдавливает, выталкивая предэякулянт и размазывая его по голове. Двигает рукой, то скрывая головку кожей, то натягивая. Почему-то присутствие брата вдруг перестает мешать. Наверное, потому что они привык делить с ним всё и находиться вместе почти все время. Эд прикрывает глаза. Фантазии не торопятся посещать его, но он чувствует, как они уже вертятся перед глазами, готовые оформиться во что-то интересное.
И вздрагивает, когда чувствует прикосновение к своему бедру. Резко распахивает глаза.
— Можно я попробую? — рука Ала замирает в дюйме от члена.
Эд сглатывает, и смотрит на него во все глаза. А потом несмело кивает и убирает свою ладонь. Ал сжимает его член очень осторожно, едва ощутимо, и Эду приходится своей рукой сжать его, чтобы тот понял, как правильно. Младший потратил много времени, чтобы научиться применять свою почти бесконечную силу. Сколько было сломано ручек в его руках, когда он заново учился писать, сколько трещин было на мебели и вырванных дверных ручек. Он выверяет каждый свой шаг, каждое движение, чтобы не навредить миру вокруг себя и Эду тоже. Под его руководством Ал двигает рукой вверх-вниз, несмело шевелит пальцами, пытаясь повторить движения и потереть головку, но от этого его хватка или становится слишком слабой или слишком сильной. Это было изысканной пыткой, немного сбивало, но ведь сейчас не было цели получить какие-то новые ощущения. Откровенно говоря уже давно хотелось просто кончить и почувствовать расслабление во всем теле, в мышцах и разуме. Поэтому он, зафиксировав сжатую ладонь брата, сам толкнулся в нее бедрами.
Фантазии, бывшие его спутниками в таких утехах, не возвращались. Но отчего-то и не нужно было. Тело вспыхивало само жаром, горячилось, сжималось от наказывающего удовольствия, которое становилось всё сильнее.
— Ты такой... — шепот Ала с эхом звучал из доспеха. — Красивый. Я видел древние картины. Ты будто сошел с одной из них.
Эд почувствовал лёгкое прикосновение второй руки к своему лицу. Ал погладил его по щеке. Старший вдруг ощутил острую потребность коснуться, и чувствовать, чувствовать, чувствовать. Наверное, это было каким-то образом переданное и помноженное на двое чувство брата, который ощущал невероятный голод по тактильным ощущениям, голод замкнутой в металле плоти. Годы оставили отпечаток и на их сознании — естественная для человеческого разума потребность в ощущениях и объятиях у Ала преобразилась в нежность, которую тот распространял всеми доступными ему способами: словами, жестами, действиями, заботой и состраданием.
Свободной, металлической рукой Эдвард накрыл покрытое шипами плечо брата и подвинулся ближе, чтобы прижаться щекой и плечами к холодному доспеху. Протянул руку дальше, обнимая. Они оба понимали, что Ал не чувствует этих объятий, не чувствует касаний или тепла обнаженного тела. Впрочем, рука Эда тоже. Она подчиняется командам мозга, ее собственный механизм передает информацию обратно, но это — не то же самое.
— Спасибо, — шепнул младший, перемещая тяжёлую руку ему на затылок.
Ему было достаточно просто знать, что его обнимают. Он просто хотел, чтобы его воспринимали как человека. Это было тем не многим, что он мог получить от близких, по силе чувств равных объятиям. Объятия, металл к металлу. Как символично. Утешить по-настоящему может лишь тот, кто живёт с тем же.
Из горла старшего вырвался тихий стон. Он уже был достаточно близок к краю. Это все действительно было странно, но не в том смысле, в каком ожидалось. Странно было то, что к пику его привели не вульгарные влажные образы, а разрывающая сердце нежность и печальные объятия. Казалось, его переполняет множество чувств, большая часть из которых не его собственная. Они никак не связаны с сексом, но почему-то именно такой акт это то, что поможет выплеснуть из и не взорваться от ощущений.
Всхлипнув, Эдвард вдруг потянулся вперёд и прижался губами к холодному шлему, где-то там, где должен был быть рот. Он слышал, как по всему полому внутри доспеху прокатился удивленный и взволнованный вздох младшего.
— Когда-нибудь я поцелую тебя по-настоящему, Ал. Я обещаю. Я верну тебе твое тело, чего бы это не стоило.
И беззвучно кончил, содрогаясь, выплескиваясь в сжимавшую его кожаную перчатку и пачкая латы на ногах Альфонса.
— Я обещаю.
* * *
— Такая теплая... — шепчет Ал и улыбается. Его речь немного невнятная — он и забыл уже, как это, когда двигаются губы и напрягаются связки. Его тело, ожидавшее его все это время, едва ли способно даже на самые простые действия.
Отец, напротив, улыбается. Его золотые глаза полны радости и печали. Это так удивительно, быть таким счастливым и несчастным одновременно. Встречая его, Ал каждый раз об этом думал. Подумал и сейчас, но мысль быстро ускользнула, сменившись более важной.
И хотя он относился к отцу с большей любовью, чем брат, все же, он не был тем человеком, которого Ал мечтал коснуться.
Нужное прикосновение появилось секундой позже, подхватило под спину, нежно и бережно. Такая крепкая, такая родная рука.
Все движения были плавными и мягкими, чтобы не навредить хрупкой оболочке. Повернув голову, он встретился с золотыми глазами брата. Из горла вырвался вздох. Глаза заволокло мутной пеленой.
Он так хотел это сделать. Так мечтал об этом. И этот миг настал.
Протянув для опоры руку, он вцепился рукой с острыми ногтями в плечо брата и потянулся вверх, прижимаясь губами к губам.
Он сходил с ума от ощущений. Так много старого, забытого, познаного вновь. Влага на щеках. Так странно. Сердце трепещет в груди. Живое, настоящее. Так колотится, а в голове шумит, как морской прибой. Счастье так переполняет грудь, что кажется, ребра треснут, не выдержав его давления. И губы теплые, мягкие. Одна разбита, зияет рана, придется шить. Эдвард шипит от боли — Ал прижался слишком сильно. Но сам обнимает его под спину, а когда младший отстраняется — дарит второй поцелуй, в уголок губ. Такой же осторожный и полный чувств. Смотрит в глаза, улыбается. И молча тянется вперёд, прижимается щекой к щеке и обнимает двумя руками. Двумя настоящими руками. Тоже живыми.
Вокруг них так много людей, и они все видят этот поцелуй, но это неважно. Они все лишь улыбнутся, сочтя это за братское проявление любви. Впрочем, все так и есть. Они не любовники и не возлюбленные в том смысле, который обычно вкладывают люди в эти слова. Их отношения шире обычного понимания отношений братьев, но они все равно остаются такими.
Семья. Единственные друг у друга. Самые важные друг для друга.
* * *
Первое время Эд не может спать. Он изнемождён, но просыпается от любого шороха или вздоха, даже если те в конце коридора. Стоит вспомнить, что это госпиталь и здесь куча народа. Поэтому Эд почти не спит. И даже если нет никакого шума, то велика вероятность, что он проснётся, разбуженный собственными демонами. Поэтому, в общем-то, почти всё время он только и занимался бесплодными попытками уснуть.
Несколько раз он приходил в себя стоя на ногах, в защитной позиции в пустой палате. Ему казалось, что на них снова напали: гомункулы, отец собственной персоной, нечистые на руку лидеры армии. Несколько раз он кричал во сне и залепил хороший удар в глаз прибежавшему Фарману.
Несколько раз он звал Ала, но медсестры — предусмотрительно держащие дистанцию — напоминали ему, что брат жив, что он вернул себе тело. Он просто в другой палате. Эд вспоминал и понимающе кивал. Не просил, чтобы их перевели в одну. Младший, не спавший целую вечность, наверное, видел самые сладкие сны. Не стоило его тревожить чужими кошмарами.
И тем неожиданнее было проснуться от чуть прогнувшейся кровати. Он не вскочил, нет, но резко распахнул глаза и подтянулся на постели вверх.
— Ал?..
— Извини, — голос юноши уже был не таким хриплым. Ему постепенно возвращалась привычная звонкость, — я не хотел тебя разбудить. Просто очень хотел тебя увидеть.
Теперь, без привычной брони, Ал был таким лёгким, что кровать едва ли гнулась под его весом, когда он уселся в изножье. Тонкая худая рука вцепилась в бельё на кровати.
"Ему стоило неимоверных усилий дойти сюда", — мысленно вздрогнул Эд.
— Ничего. Я рад тебя видеть. Не знал, что тебе уже разрешили вставать.
Ал улыбнулся и отрицательно покачал головой.
— Только до уборной. Хэй, кажется, я теперь на полголовы выше тебя!
— Тебе только кажется. Такие тощие и бледные, как ты, всегда кажутся выше, — скривился Эд и продвинулся ближе к краю. — Иди сюда. А то мне кажется, если из окна подует ветер — тебя унесёт, как лист бумаги.
Ал кивнул и медленно отцепил от кровати руку. Та слегка дрожала.
— Сейчас... — выдохнул он, и осторожно потянулся в сторону подушки.
Прицокнув, Эд сменил своё положение и сел по центру. Отогнул одеяло, скрывавшее его больничную робу. И потянулся вперёд, подхватывая брата под плечи и колени и подтянул, прижимая спиной к груди.
Младший чуть вздрогнул:
— Ты такой теплый.
— А ты — настоящая ледышка, — он накрыл их обоих одеялом. — Они хоть кормили тебя?
— Да, но врач говорит, что нельзя сразу много... Они давали бульон. Ну, тот, который ты не любишь. А мне было так вкусно.
— Ты его тоже раньше не любил, — губы старшего тронула улыбка. — Ты же с ума сойдёшь, если тебе дать яблочный пирог.
— Как только нас выпишут — поедем в Резенбург. И я обязательно попробую пирог Уинри.
— Она будет счастлива... — выдохнул Эд, зарывшись пальцами в пышную золотую шевелюру брата. Медсёстры помогли им подпилить ногти и расчесать волосы Ала, но стричь не спешили. Элрик уже слышал высказывания нескольких, что его младший смотрится очаровательно с такой копной и лучше её оставить.
— При первой же возможности обрежу их. А то как девчонка. Одна молодая медсестра обратилась ко мне в женском роде, ты представляешь?
Эдвард издал глухой смешок. Ну вот и решили.
Несколько минут они молчали. Ал грелся, обхватив брата за ребра и спрятав холодный нос в ямку ключиц. Эд задумчиво смотрел в приоткрытое окно и наматывал одну за одной прядки на палец.
— Я люблю тебя, — пробормотал младший, приподняв голову.
— Я тоже тебя люблю, — чуть склонив голову, улыбнулся старший и оставил мягкий поцелуй на его губах. — Не верится, что все закончилось.
— Разве закончилось?
* * *
— АЛ!!!
— Что-то случилось? — на том конце провода прозвучал взволнованный голос.
— ДА! Я СДЕЛАЛ УИНРИ ПРЕДЛОЖЕНИЕ!
Из телефона прозвучал заливистый звонкий смех.
— А она что?
— Согласилась!
— Вы планируете свадьбу?
— Нет, наверное... Я сказал ей про равноценный обмен, когда заходил в поезд. Что... Я хочу отдать ей половину своей жизни и пусть она отдаст мне половину своей. А она... хэ-хэ... Послала к черту равноценный обмен. И сказала, что отдаст всю. А потом поезд тронулся.
— Вот как... Я рад, братец! Счастья вам обоим.
— Знаешь, Ал... Я... Всегда хотел спросить, но никогда не решался. Боялся, что это вопрос все испортит. Наши отношения, они ведь не такие, как у других братьев. Мы любим друг друга... не так, как остальные. Мы делали те вещи... — Эд шумно набрал воздуха в грудь, чувствуя, как щёки покрываются румянцем. — Те вещи, за которые братьев бы осудили. И я хотел спросить, не... не ревнуешь ли ты?
— Тебя — к девушкам? Нет, братец. К Уинри тем более. Ты можешь жениться на ней, можешь завести с ней детей. Но она никогда не сможет претендовать на то, что есть между нами с тобой. То, как я тебя люблю, это не то, что можно у меня отобрать. Ты будешь моим всегда, спустя вечность. И я буду твоим тоже.
— И ничто этого не изменит.