Тихий скрип открывающейся двери монтажёрки заставляет Эмиля оторваться от бесцельного листания ленты в ТикТоке и поднять голову к источнику звука. Замерший в проёме Дима ловит его заинтересованный взгляд, но уже через секунду опускает его вниз. Натянутый на голову капюшон толстовки бросает на бледное лицо небольшую тень, сильнее оттеняя залёгшие под глазами тёмные круги. Весь внешний вид Масленникова буквально источает энергию крайней степени заёбанности.
— Всё норм? — неуверенно спрашивает Иманов.
Дима единожды роняет голову вперёд, что можно расценивать как утвердительный кивок, и короткими шаркающими шагами начинает двигаться к нему. По пути чуть было не втемяшивается бедром в находящийся на пути угол стола, и Эмиль инстинктивно приподнимается с дивана, на котором с комфортом устроился, но опасность минует. Масленников ещё несколько раз скользит вперёд, пока не упирается коленом в мягкую серую обивку, и ненадолго застывает, плотно закрыв глаза. Эмиль ждёт, что ему сейчас сообщат что-то касаемо работы или, на крайняк, попросят освободить место для отдыха, но то, что происходит дальше, не вызывает ничего кроме удивления и растерянности.
Дима ставит колено на самый край дивана, кренится корпусом вперёд и буквально роняет себя на серые подушки. Тот факт, что помимо них валится он и на Эмиля, похоже, не смущает его нисколько. Напротив, он удобнее пристраивает голову на чужих бёдрах, этими движениями заставив капюшон своей толстовки слегка сползи, обнимает себя руками, спрятав в подмышки ладони, и начинает мирно посапывать, отключившись от внешнего мира.
Когда непонимание происходящего сменяет чувство неловкости, Иманов отмирает и выпрямляет спину (весь процесс укладывания он просидел, вжавшись в спинку дивана и подняв руки, не зная, чего ждать от друга дальше) и разглядывает покоящуюся на коленях голову.
— Братан, — зовёт он, сконфуженно кашлянув.
— М, — отзываются приглушённо, сквозь едва приоткрытые губы.
— Тебе как, нормально вообще? — с иронией спрашивает Эмиль, разглядывая скрючившегося буквой зю Масленникова. Занятое им пространство ничтожно мало, даже при условии посягательства на чужое тело, и чтобы ступни не свисали за край дивана, Диме приходится поджимать колени чуть ли не к самой груди.
— М-м, — утвердительно мычит Дима ещё тише, чуть поворачивая голову и тычась носом в ткань спортивок Эмиля в попытке спрятаться от звука. Иманов стойко игнорирует вызванные этим мурашки.
— Ну… дрыхни тогда, — вздыхает Эмиль, смирившись.
Он расслабляет плечи, устроив руку с телефоном на чужом плече, и возвращается к перелистыванию роликов разной степени осмысленности. Потом бросает взгляд вниз, на подрагивающие веки с тёмными ресницами, и всё же делает звук на телефоне тише.
«Если так подумать, то ничего необычного в этом, в принципе, нет, — старательно рассуждает внутренний голос, — Диман же часто засыпает, где и как попало, если сильно устаёт. Может в подвесном кресле, может на полу в комнате с реквизитом, теперь вот он уснул на… на диване, не обратив внимания на то, что здесь есть кто-то ещё. Всё нормально. Главное, что он отдыхает, и не свалится без сознания, как тогда».
Ох, блять. Воспоминания об обмороке Димы были одним из самых неприятных за последнее время. Эмиль мало с чем может сравнить то ощущение, когда он, приехав после вечеринки в офис за вещами, застал там медиков в форменных синих куртках, выходящих из комнаты, и Сударя, чьё лицо едва не сливалось с белой стеной позади. Тот вкратце обрисовал случившееся Иманову, нервно поглядывая на закрытую дверь комнаты, где сейчас отсыпался их друг. С того дня вся команда приняла негласное решение приглядывать за Масленниковым и стараться по возможности ограждать от совсем уж лютых переработок.
Эмиль усмехается собственным мыслям. Даже если отбросить звериный трудоголизм и неумение вовремя останавливаться, Диме в целом, по жизни нужна чья-то забота. Те, кто знал его достаточно хорошо, видели это невооружённым глазом. Как порой он хочет хотя бы ненадолго оставить позицию босса, снять с себя ответственность за всех и вся. Ещё бы он эту заботу и внимание умел видеть и принимать, конечно…
Парень несколько раз моргает, пытаясь сфокусировать внимание на реальности и не уплывать в давно пережитые мысли и воспоминания, что ныне доставляют лишь дискомфорт и глупую сосущую боль в районе солнечного сплетения. Есть ли смысл перебирать это опять, пытаться найти оправдание поступкам, что своим, что чужим? Он же всё давно отрефлексировал и отпустил, переболел, разве нет? Но чувства, как известно, штука сложная.
Когда это началось вообще? Да, наверное, ещё в старших классах школы, в разгар знакомства с ютубом, возник внезапный, но весьма однозначный краш. Тогда даже слова-то такого в обиходе у сверстников не было, а называть возникшую эмоцию таким весомым словом, как «нравится», Эмиль остерегался, и потому молчал. Его окружению и так было, за что его задеть и попытаться унизить, а просочись в ряды одноклассников инфа, что он залипает не только на контент конкретного блоггера мужского пола, но и на его улыбку и глаза… лучше даже не представлять.
Со временем симпатия забылась. Иманов был уверен, что она сгинула вовсе, выветрилась, как аромат одеколона случайного прохожего. Оказалось, это был самообман — она никуда не уходила, а лишь спала, выжидала нужного часа, чтобы обрушиться лавиной в миг неожиданной личной встречи. Забавный же они тогда представляли контраст — один успешный блогер с кучей денег, обаятельный и харизматичный, а другой трепещущий и тихий, перебивающийся с хлеба на квас и живущий в парке, имеющий за душой лишь львиные амбиции и гроши за рекламу в сторис инстаграма. Эмиль даже представить себе не мог, что такая встреча в его жизни вообще однажды случится. Он не строил никаких планов и мечт, не рассчитывал дружить и работать вместе, уверенный, что останется просто тихим фанатом, каких миллионы. Но всё равно нёсся вперёд, тянулся, подчиняясь словно какому-то наитию.
В результате он получил в сотню раз больше, чем мог рассчитывать. Но на порядок меньше, чем желал в глубине души.
В определённый момент пришлось признать, что упорство и надежды не всегда обязаны окупаться, когда дело касается другого человека. Эмиль умел зреть в корень, подмечал всякие, казалось бы, мелочи, воплощая их в реализацию желаний и счастливые благодарные улыбки. Сохранял их в памяти как самое сокровенное, отдающееся теплом от одного лишь упоминания. Иманов видел, каков Дима на самом деле, видел острую потребность в поддержке и заботе, в ком-то, кто будет дарить уверенность и мотивировать на новые свершения. Он готов был отдать на это всего себя и даже больше, вот он, здесь, только дотянись рукой и возьми, сколько нужно, но… в том-то и проблема, что не нужно.
Масленников не привык к таким проявлениям привязанности. Не отталкивал и не отвергал, а просто… не видел. Искал в девушках, с которыми встречался, всё то, что ему уже преподнесли на блюдечке с голубой каёмочкой, но даже пальцем не пошевелил бы для того, чтобы принять эти эмоции и чувства от того, кто постоянно был рядом. Просто потому что Эмиль это Эмиль, а не симпатичная хрупкая блондинка с модельной внешностью, с которой он может не выходить из амплуа «брутального челябинского мужика», который по всем правилам должен купать в романтике и любви, а не окунаться в неё с головой сам. Ведь так же не круто, так же «ой, ужас какой». Эмиль устал наблюдать за этим, словно на периферии чужого внимания. Поэтому в определённый момент опустил протянутые к чужому свету руки и просто прекратил чего-то ждать.
Алия была… хорошей. Просто хорошая, красивая девочка, которая легко понравится и с которой легко быть рядом. Тишина и спокойствие, никаких эмоциональных качелей, да и смотрелись они вместе неплохо. Иманов предпочёл думать, что так гораздо лучше и гораздо комфортнее жить, а априори недосягаемая цель не всегда стоит того, чтобы бросать на её достижение все имеющиеся силы. Любая мечта, от важной покупки до любви может осуществиться легко и быстро. Нужно просто заставить себя думать, что это и было твоей мечтой.
Накатившую волну рефлексии развеивает звук шагов со стороны комнат, а вслед за ними показывается и Сударь, явно слишком занятый своими мыслями, чтобы заметить ту неловкую картину, что развернулась на диване. Впрочем, промедление длится не долго — взяв из холодильника остатки пиццы со вчерашнего дня и загрузив их в микроволновку, Никита оборачивается и тихонько прыскает, обводя смеющимися взглядом двух своих друзей.
— Вам для полноты картины Цири не хватает только, — хихикает он, опираясь на кухонный гарнитур позади себя, — Долго так сидишь?
— Сударь, я ног не чувствую, помоги, — страдальчески шепчет Эмиль, вытягивая шею, чем вызывает у Никиты раскат глухого смеха.
— Чё, разбудить его, может?
— Да ладно, чё, пускай спит… — Иманов вернулся взглядом к телефону, только сейчас замечая, что один и тот же тикток играет уже минуты две.
Всю трапезу Сударя они проводят в относительной тишине, прерываемой лишь музыкой из динамиков телефона Эмиля. Никита ест молча, изредка кидая странные взгляды в сторону своих друзей, но Иманов не акцентирует на этом своего внимания. Гораздо больше сейчас его волнует чуть встрепенувшийся Дима, потревоженный то ли звуками извне, то ли собственными сновидениями. Эмиль почти машинально тянет свободную руку к чужой голове, потянув за край капюшона и прикрыв его тканью чужое лицо. А то проснётся ещё, работать опять попрётся…
Никита за стойкой негромко шмыгает носом и стирает ладонью с усов и бороды остатки крошек, после отряхнув руки над уже пустой тарелкой. Однако, убирать посуду в раковину он почему-то не спешит, вперив задумчивый взгляд в столешницу. Спрашивать о причинах такой серьёзности Эмиль не решается, вернувшись к листанию тиктоков.
— Братан.
Необычайно серьёзный тон в голосе Сударя разрушает спокойную и мирную атмосферу, повисшую в комнате, и заставляет парня мгновенно напрячься. После таких интонаций, как правило, следуют очень откровенные и неприятные разговоры, так что своё лёгкое волнение Эмиль считает вполне оправданным.
— М? — негромко отзывается он, поставив видео в телефоне на паузу.
— Я не хочу, чтобы это выглядело как, знаешь, нотации какие-то, нравоучения, — Никита продолжает разглядывать стол, не давая установить зрительный контакт во время разговора, что нервирует Иманова ещё больше, — Но ты же в курсе, да? Что ты ему нравишься?
Эмиль отворачивает голову к входной двери и вжимается спиной в диван, словно пытаясь пройти сквозь него и таким образом сбежать из комнаты. Как он и предположил изначально — неприятный серьёзный разговор, быть простым свидетелем которого нежелательно и неловко, не то, что участником. Хотя, пожалуй, когда-то он всё же должен был случиться.
Естественно, он в курсе. Сложно не замечать и не понимать, когда человек смотрит на тебя так. Когда постоянно норовит коснуться, прижать к себе так, будто пытается вплавить твоё тело в своё. Говорит двусмысленные вещи, в следующую же секунду сводя всё в шутку, но при этом пристально глядя прямо в глаза и следя за реакцией. Совершенно очевидно и искренне раздражается на твою девушку, если вы приходите куда-то вместе, пусть и пытается всеми силами это скрывать. Это не просто «нравится», нет.
Он так сильно влюблён, что за него страшно.
Дима сказал это прямым текстом самому Эмилю совсем недавно. Посреди грохочущей вечеринки, под сверканием разноцветных прожекторов, в самое ухо, силясь перебить музыку и чужие крики. До нелепого откровенно, с пробивающей искренностью, как обычно упрятав в объятия ото всех вокруг.
— Мне пиздец, Эмиль, — отчаянно бормотал он, пьяно дыша. Иманов чувствовал алкогольный запах от его одежды, волос и кожи, но почему-то знал наверняка, что говорит с ним отнюдь не спиртное, — Реально пиздец. Я не могу так, честно, я просто уже не вывожу.
«Я знаю» — это всё, что Эмиль сумел тогда выдавить из себя, пряча лицо в чужом сгибе шеи и комкая в пальцах ткань чёрной футболки на спине. По сей день он силится понять, а много ли бы изменилось, ответь он тогда иначе.
— Ну допустим, так, — отвечает он Сударю, не разжимая челюсти, и неловко кашляет, — От меня-то ты что хочешь?
— Ну раз ты в курсе, — Никита наконец-таки поднимает на Эмиля взгляд, — Может, тогда прекратишь?
— Слушай, сорри, конечно, но я тебя реально не понимаю.
— Я про вот это вот всё, — друг обводит их с Димой указательным пальцем, как бы демонстрируя это самое «всё», — Полуфлирт ваш всякий, обнимашки, прочие штуки подобные. Не знаю, как для тебя, но со стороны, честно говоря, выглядит ебать как двусмысленно иногда.
— Бро, ты меня в чём пытаешься обвинить, я не пойму, — спокойным голосом вновь спрашивает Эмиль, но чувствует, как непроизвольно напрягается всё тело.
— Я тебя ни в чём не обвиняю, ещё раз говорю, я… — качает головой Сударь и на секунду зависает, неловко поджав губы и подбирая слова, — Я просто за Димана по-хорошему, по-дружески волнуюсь. И я вижу, как его хуёвит. Ты это тоже видишь, как я понял.
Иманов нехотя кивает.
— Так что я тебя прошу просто перестать скакать меж двух огней, ок? Ты или прекрати такие вещи поощрять и не вводи его в заблуждение, или, ну… — Никита отводит взгляд, смутившись, — Определись, короче, что ты хочешь и что тебе нужно. Вот, всё.
Сударь подхватывает со стола тарелку и тихо ставит её в мойку, после уходя восвояси. Эмиль провожает взглядом спину в клетчатой рубашке и испускает досадливый вздох. Собственное тупорылое «Я знаю» снова крутится в мозгу как жвачка на языке.
«Это большее не имеет значения, — твердит взывающий к логике и холодному расчёту мозг, — Это не должно больше иметь значения. Всё давно закончилось. Сейчас у тебя есть девушка и обязательства перед ней».
Будто магическим образом почувствовав, о чём Иманов судорожно думает, Дима вдруг начинает возиться, недовольно жмурясь и зевнув так мощно, что рискует откусить Эмилю добротный кусок ноги. Изворачивается так, что лежит теперь на спине, а не на боку, и приоткрывает на пробу глаза, почти сразу снова их закрыв.
— С добрым утречком, — хмыкает Эмиль, разглядывая заспанное лицо и красные полосы на левой щеке, оставленные тканью собственных штанов.
— Мгм-м… — отзывается Дима, шумно втягивая воздух носом, и выдыхает еле разборчиво, — Сколько я проспал?..
— Часа два где-то, — отвечает Иманов, сверившись со смарт-часами.
Брови Масленникова удивлённо взлетают вверх.
— Нормально я так прикорнул, блять, — бормочет он низко, проведя по лицу ладонями, — Сорян, что я так увалился тут, просто…
— Да ничего, всё нормально, — на автомате отвечает Эмиль, мигом осекаясь. А действительно ли всё нормально, как он говорит?
Дима с дедовским кряхтением принимает сидячее положение, осоловело щурясь по сторонам, и медленно, чуть пошатываясь, поднимается на ноги. Иманов же, наконец почувствовав свободу своих конечностей, принимается блаженно потягиваться, искренне счастливый, что кровь опять приливает к онемевшим за несколько часов без движения ногам. Телефон вибрирует новым сообщением в телеге, и стоит Эмилю его открыть и увидеть имя адресанта, как что-то странно колет между рёбер.
«Ты домой скоро приедешь? Я тут решила ужин попробовать приготовить сама»
— Не понял, — голос Масленникова, внезапно раздавшийся со стороны холодильника, отвлекает внимание на себя, и Иманов переводит взгляд с экрана на растрёпанный затылок, с которого успел упасть капюшон, — Тут пицца была, два куска, она где?
— Её Сударь доел, — Эмиль разминает плечи и встаёт с дивана, ощутив слабый щелчок где-то в районе поясницы.
— Да бля, — раздосадованно выдыхает Дима и тянется к карману толстовки за телефоном, — Ща новую заказывать придётся, значит. Ты будешь?
Парень бросает взгляд на висящий в коридоре чёрный бомбер с кислотной зелёной надписью на спине. Он должен сказать «нет». Он должен собраться и поехать ужинать с девушкой домой, а не дожидаться пиццы из доставки в студии с… другом. Он должен сделать правильный выбор, и он уверен, что знает, какой именно из вариантов дальнейшего развития событий соответствует этому критерию.
Что там говорил Сударь? Перестать играться и понять, чего он реально хочет? Что ж, ладно.
Эмиль открывает клавиатуру, набирает сообщение и отправляет, тут же блокируя экран, чтобы не дать себе передумать.
— Сразу скажу, я гавайскую с тобой есть не собираюсь, — ставит он шуточный ультиматум, подойдя к стойке и сложив на неё локти, — Возьми ещё какую-нибудь. Для нормальных людей.
От того, с каким искренним удивлением поднимает на него глаза Дима, становится даже каплю неловко. Предлагая остаться, он явно даже не надеялся, что Эмиль и вправду согласиться. Но неверие быстро сменяется тихой радостью, заметной лишь внимательному взгляду.
— Слушай, ну шаву с ананасами так ты спокойно уплетал, не жаловался, — парирует Масленников, поджимая губы в попытке сдержать рвущуюся наружу улыбку.
Эмиль расслабленно смеётся.
— Шава — это другое. Заказывай давай, — подгоняет он, откладывая телефон на столешницу экраном вниз.
«Прости, у нас тут работы непочатый край, я, наверное, здесь ночевать останусь вообще. Ужинай без меня».