Лекарство от одиночества

— Чимин-щи, звоню сообщить, что вы в очередной раз пропускаете завтрак, — скрипучий женский голос воспитательницы сверлил Пак Чимину черепную коробку прямиком через динамики сотового. — Сегодня у нас ячневая каша, она содержит витамин «В», а он, чтобы вы понимали, крайне редок и поддерживает работоспособность нервной системы, но ваша дочь пропускает этот важный приём пищи, — под конец она красноречиво прицокнула. — Снова.

Беглый взгляд на окна: темно — ни зги не видно, хоть вешайся. Беглый взгляд на часы: девять пятнадцать утра очередного четверга. Радует, что именно четверга; совсем немного до очередных выходных, но действительность под влиянием легкого воодушевления не перестала вести себя с Чимином как последняя сволочь. Рука упала на лицо с тихим обреченным шлепком и растёрла щеки — безуспешно. Желание гаркнуть на госпожу Чхве, сбросить и зарыться в нежные своды тёплого одеяла в нем культивировалось с бешеной скоростью, но ребёнку нужно в сад — есть эту чёртову ячневую кашу, которую Чимин, справедливо отметить, не приготовит, и самому отправляться на работу…

Работа, чёрт, о ней хотелось думать в последнюю очередь.

Чимин не жаворонок, но и не сова, он — коршун.

— Мы собираемся, — бросил он; и реплику, и трубку.

В его спутанных волосах застряли шершавые гудки разъединения.

Босыми пятками по морозному полу из своей спальни в детскую — резво, как утренняя пробежка. Зарядка же — перебирая под нос ругательства, переступать через безжалостно оторванные кудрявые головы и крыши кукольных домиков. Чимин перепрыгивал через ужасы развлекательного маркетинга, как если бы добирался через минное поле, и настраивался на мозговую активность. Особенно здорово проводить зарядку в темноте — добавляет некой перчинки.

Магия утра, не иначе.

Чудом добравшись до кровати, он с заметным облегчением выдохнул: ребёнок на месте, живой и целый. За ночь его не украли ни инопланетяне, ни, что ещё хуже, родные земляне.

Каждый раз, нежно замирая взглядом на дочери, Чимин не может удержаться от сентиментального протяжного «уву» и неудержимого удивления: как такое рисовое пирожное могло появиться именно у него. Крохотное ожившее рисовое пирожное.

Но это всё до пробуждения.

— Юна, вставай, душа моя, — склонился он над постелью в попытке дочь растормошить. — Вставай, говорю. Папе надо тащиться на работу, выслушивать нытьё дяди Намджуна.

Протяжный высокий голос, сходящий от бессилия на шёпот, спросил:

— Зачем тебе это?

Действительно, зачем?— Чтобы у нас были деньги, — ответил он, подумав, — мы могли покупать йогурт с ежевикой и игрушки для распотрошения.

— Можно я сон досмотрю? Там такое, ты не повери… — недосказанная фраза утонула в лиловой подушке.

За замкнутыми веками происходило неистовое: путешествия по неизведанным землям и великие открытия; то, во что Чимин ни за что не поверит. В мире грез играла громкая музыка, пока их простенькая двухкомнатная квартира неспешно отряхивалась от тишины.

Когда тебе исполняется семнадцать, ты списываешь своё одиночество и абсолютное непонимание жизни на норму современного общества; главное, говорить всем, что тебе семнадцать, ты сумасшедший и серьёзность тебе не к лицу. Когда тебе исполняется двадцать пять, ты все ещё ничего не понимаешь, но упорно борешься. И только когда тебе исполняется тридцать с хвостиком, ты с этим окончательно миришься и покупаешь себе наконец игрушку. Снасти для рыбалки или кухонный комбайн, например.

В туалете Юна умудрилась уснуть прямиком на горшке, подпирая неустанно падающую голову руками. Затем долго чистила зубы, пытаясь соответствовать рекламе «Oral-B». Чимин тоже орал бы.

Однако собрались они за рекордное время — семнадцать минут: незамысловатый гардероб, наскоро причесанные и собранные волосы, наспех съеденные «сэндвичи», в которых от классических сэндвичей лишь хлеб с сыром.

В среднем любой ребёнок может передумать и вернуться, чтобы поменять шарф или футболку, но у них это превращается в поменять: шарф, футболку, носки, обои в гостиной, трусы и, стоя в дверях, снова задуматься над выбором шарфа.

— Шарф с Хэллоу Китти пойдёт, — крикнул Чимин, зажимая кнопку лифта, чтобы тот не уехал. — Он теплее, чем тот, что с Кирби.

Да, он и в таких вещах теперь разбирается тоже.

Долго борясь с ключами и сокращавшимся в бешеной прогрессии временем, они выехали в сад с избитым, как Чимин всегда считал, названием «Ромашка».

«Солнышко», «Цветик», «Ласточка» были уже, надо полагать, заняты.

В саду дети, мило держась за руки и не менее мило прописывая друг другу подзатыльники, плелись с завтрака. Одна группа, вереницей, следовала от западной стены до столовой, другая, гусеницей, из. Настоящая миграция специфичных многоножек. Нужно лишь незаметно раствориться в толпе, подобрав для себя компанию попривлекательнее.

— Что-то ячневая каша не сработала, — подметил Чимин, наблюдая за открывшейся взору картиной: мальчик лет трёх тянул за шкирку мальчонку уже чуть старше, тот лежал, как обезвоженный палтус, и орал: «Шакальте меня, шакальте!». — Мы не многое потеряли.

В группе же под ещё более безнадежным наименованием «Черепашка» стояла почти мертвая тишина. Было подозрительно тихо, дети неприкаянно лежали на полу и грызли игрушки. Юна с подозрением стянула с себя куртку.

— Ах вот вы где! — неожиданно раздалось за спиной. Такие вещи обычно зовут скримерами. Чимин развернулся, особенно нехотя, и болезненно натянул улыбку. — Наконец-то, наконец-то, вы герой, Чимин-щи. — Госпожа Чхве — женщина лет пятидесяти; один взгляд на нее напоминал скрученную ветку. Она хлопала в сухие ладоши, наигранно улыбаясь. — И как только вам не возвели монумент?

— Что вы, — вернул ей её же наигранность Чимин, — они на ваш деньги собирают.

— О вас спрашивал господин Чон, — воспитательница помогла Юне убрать вещи в шкаф и направила девочку в группу, та бросила отцу скомканное «Пока» и скрылась за дверьми. — Он ещё здесь. Говорил с директорским составом насчёт Зимней сказки.

И с чего только он всего лишь Чимин-щи, а Чон — господин?

Чон Чонгук — гроза родительского комитета. Сдирает с Чимина последние деньги на шторы, а те, мать их, не меняются со времён блокады. Верный своему делу (Чимин бы сказал: включенный) деспот. Он кивнул, замечая Чонова сына — шестилетнего Хосока, пишущего задумчивые овалы вокруг метровой башни, и ушёл на поиски господина.

Разыскать того несложно, это как найти пуговицу в миске с рисом. Нужно только легонечко пробежаться взглядом по директорскому отделению и зацепиться за замшевый костюм и лоснящийся маллет. Только их отчего-то нигде нет. Вероятно, не дождавшись Чимина, Чон недовольно покачал головой и уехал на своей Митсубиши Паджеро в осенний туман.

Удары каблуков о мягкий линолеум сопровождали его путешествие по кабинетам Монтессори и мелкой моторики, он в детстве таких слов и не знал. В его, Чимина, время сады были проще, кормили проще и игрушки были тоже проще. Здесь даже аквариум с пираньями имеется, что в край иррационально, но, без сомнений, подарит детям незабываемый опыт. Однако, что оставалось неизменным — воспитательницы; они живут, по меньше мере, вечно или, того хуже, переселяются в души молоденьких студенток педагогического факультета.

Нарисованные на стенах динозаврики и белки с любопытством следили за пересекающим коридор за коридором Чимином и его рефлексией на тему воспитательниц. Только тот вдруг замер у одного из окон, заметив знакомый силуэт на парковке в непосредственной близости к своему поддержанному автомобилю.

За последние полгода они пересекались с Чонгуком несколько раз в неделю, что в теории могло сделать из них отличных приятелей, но волшебства не случилось и двое ограничились общими знаниями: Чонгук знал, что Чимин — отец-одиночка, небогат и не особо умён, раз до сих пор работает там, где работает; Чимин знал лишь то, что Чонгук — налоговик, контролирующий тем самым уровень суицидальных случаев среди населения среднего возраста.

Таких, как, например, сам Пак Чимин.

Чимин пересёк двор и вышел на парковку, бесшумно остановившись около Чонгука. Тот, завидев Пака, довольно заулыбался. И откуда у людей столько энергии ни свет ни заря?

— Доброе утро, — сдержанно поприветствовав Чона, Чимин снял сигнализацию со своей Субару, — Мне передали, что вы искали меня. Чем могу помочь?

— Доброе, вас не было на осеннем балу, — Чон запустил руку во внутренний карман плотной ветровки и на свет явился ярко-желтый конверт, — здесь фотографии.

С чужого безымянного пальца на него смотрело кольцо, сверкая сарказмом белого золота. Чимин тупил в себе нестерпимую потребность горько ухмыльнуться в Чоново лицо, красивое, конечно, но все же… Нетрадиционные фантазии тут неуместны.

«За что?» — вопрос хороший, но у Чимина вразумительного аргумента нет. Если бы все подобные вопросы подразумевали закономерные ответы, то психотерапевты стали бы крайне невостребованными.

— Спасибо. — Конверт переполз из одной ладони в другую, тихо шурша в рассветном тумане, а его новый хозяин скрылся в салоне своего японца.

Автомобиль долгое время, барахля, сопротивлялся. Чимин, очевидно, ездил не на старенькой Субару, а на соседской газонокосилке. Недолго ту уговаривая, он выехал с парковки, наблюдая в зеркале заднего вида за садящимся в свой иссиня-черный джип Чоном. Тоже японца, но с оскорбительным названием. В Испании Паджеро зовут Монтера, ведь в противном случае модель стала бы яблоком раздора в гомофобном обществе.

У магазина товаров для животных светофор покраснел. В такие моменты одиночество ощущается особенно сильно. Чимин сидел один в своей газонокосилке, один передвигался по городу, прожигая часы в бесконечной заполненности трафика, один ходил по магазинам. Один… звучит, мягко говоря, негусто. С Юной он — один плюс один, но она не была афроамериканкой, а он — инвалидом. Да и хотелось верить, что дочь проживет жизнь куда более счастливую, чем он сам.

Она — его автопилот, его хвостик для воздушного шарика. Без неё бы он давно улетел. Загорелся зелёный — у светофора появилось настроение; автомобиль перед Паком тронулся, намекая на движение, и колёса покатили его в сторону офиса.

В конторе Намджун уже, вот как пить дать, изводится.

Привычка такая у человека — изводиться.

И по приезде Пака он, действительно, изводился. Чимин без устали говорит, что вредно, но его превосходно игнорируют. В руках начальника кружка с соответствующей похвалой: «Лучшему боссу». Чимин нисколько не удивится, если узнает, что Ким подарил ее себе сам. Иначе подлизывать ему здесь некому; явно то была не девушка-студентка за столом у окна. Единственное, что в Ким Намджуне запоминалось особенно явственно — в юношестве он мечтал стать профессиональным игроком в теннис. На столе особое место занимал кубок «Соревнование юниоров, Пхукет 2002».

У Чимина профессия гордая — дизайн интерьера, что не соответствовало строчкам в дипломе и ожиданиям родителей. Монитор горел, выводя красным, синим и зелёным планировку пятикомнатной квартиры на Чхондаме и соответствующий ему нео-модерн.

Намджун присел на край Чиминового стола и тоже сгонял сон со смыкающихся глаз. Они, работники Кимовой компании, может, и пахари по природе, но точно не дисциплинированные.

— Я умираю, — заключил Ким, задирая голову к потолку, на что Чимин ответил коротко:

— Понимаю.

— Не такой я ожидаю реакции, когда говорю, что скоро отброшу коньки, Чимин, — водил он кружкой в воздухе. — Я жду сострадания и совета, которым никогда не воспользуюсь.

— Вот и я о том же.

Намджун посмотрел на Чимина, как смотрят на побитые края своего телефона, и ушёл к себе — тоже возводить стены и потолки многокомнатных квартир. Наверное, Чимин бы тоже на его месте желал себя придушить.

Компьютер — вещь коварная и жрет минуты, как некормленый годами волк; только успевай поднимать голову и поражаться потраченному времени. Весь его маршрут состоит из «Кресло — туалет — буфет — кресло». Это ещё за исключением того, что от буфета одно название: старая кофемашина и три кружки, одна из которых с начальником и две с пионами (у Чимина с надломанной ручкой), а ещё вазочка с конфетами трехлетней давности. Их можно погрызть от скуки, но нельзя забывать, что поход к стоматологу стоит не меньше, чем приём у психотерапевта. Только разница между ними заключалась в том, что если вторые помогают бороться с психическими травмами, то дантисты те безжалостно наносят.

Так они и сидят втроём, клацая по клавиатурам.

Заказ выполняться не желал, строптивый попался и с характером, а ругать не за что. Несколько легких пощёчин самому себе не помогали тоже. Дэдлайн горел, как деревянные фигуры на фестивале Бёрнин мэн, стрелка часов неумолимо бежала и бежала куда-то, как ошпаренная, а то и дело пищащий принтер так и напоминал: «Ты опаздываешь в сад за дочерью».

«Да завались ты», — хотелось рявкнуть в ответ, да Чимин бы и рявкнул, не будь рядом студентки. Впрочем, к выходкам Кима и Пака ей привыкать не приходилось. Чего стоит тематическая вечеринка в честь увольнения их (уже бывшего) коллеги, которую Намджун устроил сразу после того, как выкинул четвёртую кружку в мусорное ведро.

Чёрт-те что, он снова отвлёкся и мысли бежали в разные стороны, пока ладонь подбирала дивану ворс и оттенок, а те не хотели накладываться. И к чему ему думать о кольце на безымянном пальце Чон Чонгука?.. Бред да и только. Бред! Но почему он отвозит и привозит своего сына самостоятельно, как если бы у такого человека не могло быть недалекой красавицы жены или тронутой домработницы-нянечки, которая бы грызлась с госпожой Чхве до пролитой крови.

Чимин бы на такое посмотрел.

И почему он дожидался Чимина, чтобы передать фотографии, когда мог оставить их в группе?

Пак нагло соврёт, если скажет, что Чонгук ему не симпатизирует ни внешне, ни собранными за жизнь социальными навыками, которые же Чимин держал на скотче и дешевом клее. Идиотская замша, кто ее вообще придумал?

— Чимин, с вами все в порядке? — спросила студентка, врываясь в вихрь его мыслей.

— Да, почему ты спрашиваешь?

— Не хотела отвлекать от неистовых ударов по кнопке мыши, — произнесла она безмятежно, падая взглядом под Чиминов стол. — У вас там кабель дымиться начал.

— Ёбанн… — не сдержался он и, выдернув зеленый кабель из процессора, ударил себя по губам. — Дурацкий рот. Дурацкий. Спасибо, Сыльги.

Кабель несущественный, их тут уймы — целый запас крохотных зеленых змеек, каждая из которых верит в свою уникальность. Главное, не разъём; ему вот можно полагаться на свою незаменимость. Но даже глядя на него, жесткий диск позволяет себе издевательский смешок.

Чимин прислонился разгоряченным лбом к прохладной поверхности стола. Казалось, та даже тихо зашипела, как зашипела бы нагретая плита, положи на нее кусочек масла. Он нередко сравнивал себя со своими родителями, но отчего-то провести аналогию не выходило. Его родители воспитывали троих детей как минимум вдвоём, были одновременно и нежны, и строги, а Чимин уже почти шесть лет действовал интуитивно, как если бы его просили вести велосипед с завязанными глазами. Где-нибудь в непосредственной близости к стометровой пропасти с пылающими колёсами.

Да, он любит утрировать.

По столу вдруг побежала легкая дрожь, стимулируя лоб Чимина если не в попытке ублажить, то вернуть мозги на место — точно.

— Дурацкий сад, — почти вскрикнул он, принимая сопровождаемый его очередным наглым опозданием вызов от госпожи Чхве. Клавиатура подверглась избиению — пора было ставить проект на рендер, но с учётом всех недостатков его следующим подарком на рождество будет разве что кружка: «Худшему работнику года».

— Я вам расскажу историю об одной своей знакомой, — начала воспитательница спокойно, но в голосе определенно слышались нотки ярости, и с каждой произнесённой буквой они становились отчётливее. — Она бесконечно опаздывала. Вот приходим мы все к восьми, а она в восемь тридцать…

Намджун оторвался от своего монитора, видимо, услышав зарождающийся в трубке Чимина монолог, и произнёс:

— Давай, иди, я за тебя закончу.

Одарив начальника благодарственными поклонами и сжимая трескающийся под гнётом старческого голоса телефон меж плечом и ухом, он выбежал из офиса.

— Ничего, решили, значит, что можно сдвинуть ей график на полчаса, — продолжает Чхве, пока Чимин несётся по коридору конторы, — как никак двое детей, мужа кормить, ещё самой надо накраситься и собраться, — Чимин влетает в автомобиль, как шарик для пинг-понга в стакан с пивом на студенческой вечеринке (тоже бьется о края и почти что мажется носом об дверцу). — Так мы приходили все к восьми, а она вот в девять. Как думаете, что с ней случилось?

— Ума не приложу, — ответил Пак, выруливая с территории многоэтажного бизнес-центра.

— Ее уволили! — разорвалась трубка.

— Не может быть, — он очень надеялся, что в голосе читалось удивление. — Я уже здесь, совсем рядом, — и искренность.

***

Он буквально вбежал в группу и остановился, словно замороженный взглядом уже давно собравшейся (в пальто и несоразмерном красном кандибобре на голове) госпожи Чхве.

— Чимин-щи… вот зачем вы заставляете меня надрываться? Неужели вам самому не надоело? — говорила она со своей шалью. — Вам повезло, что вы сегодня не единственный.

— Неужто? — спросил он, подгоняя дочь. Заинтересованный в том, чтобы ретироваться как можно быстрее, он кивал на автопилоте.

— Господин Чон ещё не приехал, — выдохнула Чхве, отрывая Чимина от шарфа с Хэллоу Китти. Он наконец поднял голову и удосужился заглянуть в группу: Хосок сидел на полу, опираясь спиной на пластмассовые стенки средневекового замка.

— А мама его забрать не может?

— Нет у него мамы… — она говорила шепотом, слышно было лишь ему; его правому уху, если быть точнее, — тоже.

— Тогда, может, второй папочка?

— Очень смешно, мне смешно, вы не видите? — она указала на своё лицо, не источающее ни унцию эмоций. — Второй папочка сегодня вы.

— Что? Нет, — Чимин резко застегнул куртку Юны, та держала голову как можно выше, чтобы собачка на молнии не укусила её за шею — очень кстати. — Мне быть первым папой вполне достаточно.

— Свяжитесь, пожалуйста, с господином Чоном, — просила Чхве, но оставалась неприступной; просила так, словно у Чимина уже заведомо не было выбора. — Сад уже закрывается, а мне домой надо. У меня там собака некормленая.

— Почему не армия кошек? — Чимин попробовал улыбнуться, хоть вышло это, стоит заметить, с трудом, и разбился об усталый взгляд воспитательницы. — Хорошо, сейчас позвоню.

Откровенно говоря, хотелось соврать и сказать, что он не знает ни номера, ни самого Чон Чонгука, но одиночество Хосока расползалось по огромному залу с мрачными игрушками (странное свойство у игрушек — их обратная сторона, просыпающаяся с наступлением сумерек, ничего общего с лучезарными улыбками дня не имеет) и был готов, по меньшей мере, расплакаться. Учить воспитательницу кодексу показалось Паку не этичным. В конце концов, женщина пашет на убой, а он лишь мячик для игры в пинг-понг на тухлой вечеринке.

— Чимин? — донеслось из сотового удивленно, с некоторой даже надеждой.

— Я в Ромашке… — начал он, — задержался. Тут ваш сын, — Пак выдохнул, мысленно браня себя за очевидность. — Госпоже Чхве надо уходить, у неё там персональный дементор при смерти… Вы через сколько будете?

— Понимаю, что выгляжу сейчас не в лучшем свете и мне неудобно вас просить, но я стараюсь, как могу, отлучиться от важного мероприятия, — Чонгук говорил сдержанно, но было слышно — тот скрывал нервозность. — Вам не трудно было бы… — он принялся подыскивать слова, — если бы…

— Забрать Хосока к себе до вашего приезда? — подсказал Чимин, замечая, как заблестели в свете софитов глаза мальчика.

— Если не обременит.

— Все в порядке, — Чимин попрощался, пообещал выслать адрес и убрал мобильник в карман. — Хосок, собирайся, составишь нам компанию до приезда папы, хорошо?

— Да, да! — вдруг воскликнула Юна, забегая в группу за Чоном-младшим, и принялась дрыгаться в неопознанном танце. — Танец живота, танец живота!

***

Пакеты с продуктами обессилено приземлились на кафельный пол, Чимин прислонился на дверной проем и поприветствовал антураж родной кухни:

— Мой дорогой срач, как же я тебя люблю, — обращаясь к беспорядку, говорил он сам с собой, — ты единственное постоянство в моей жизни.

Повозившись с пакетами, холодильником и кухонной утварью, он приготовил вполне утвердительную заявку на чачжанмён, которую, как ни странно, оценили и дети.

— Папа не умеет готовить, — разоткровенничался Хосок, поглощая лапшу. — Нам готовит бабушка, иногда приходит сама, а иногда передаёт. Бабушка вкусно готовит, но только не пибимпаб. Он у неё, как говорит папа, пресный выходит.

Еще через полчаса, обнаружив на дне ящика с игрушками восковые карандаши, дети решили играть в исконных жителей северной Америки, попутно втягивая Чимина — «Будешь нашим Остроносым петухом». Почему именно петухом дети говорить не стали, но держали карандаши наготове, надеясь исписать лицо мужчины индейскими орнаментами. Юна смотрела на отца так, как смотрят на икону богоматери во время прошения.

— Папа, не будь кайфоломом, не будь кайфоломом, — девочка вцепилась в плечо Хосока и задергала его, как маятник. Тот безупречно не понимал, что от него требуется. — Давай, Хосок, вместе со мной, — агитировала она. — Не будь кайфо…

— Ладно-ладно, — сдался Чимин.

Как только по лицу побежали красные и синие полоски, зазвенел дверной звонок. «Явился господин Чон», — сказал бы рассказчик басом. Чимин пулей ринулся к раковине и, игнорируя заползающие в глаза пузырьки мыла, смывал следы могиканского нашествия.

— Па-ап, папа, можно мы ещё немного поиграем? — доносилось до Чимина сквозь бешеное журчание воды. — Чуть-чуть, пожалуйста!

Как слышал и «Юна, где твой папа?». Он отключил подачу воды, напоминая себе, что стоит провести лекцию касательно взаимодействия с входной дверью, и вышел к гостю. С щиплющими глазами жить можно, но крайне неудобно, Чимин даже засомневался: не было бы многим лучше выступить в амплуа Остроносого Петуха.

— Да, заходите, — произнес он, протирая лицо кухонным полотенцем, — поужинайте.

— Мне стоит предоставить оправдание? — спросил Чон, пройдя за Чимином на кухню.

— Если очень хотите. — Из холодильника на Чимина смотрела новая бутылочка Макаллан, подаренная Намджуном совсем недавно. — Давайте… — начал он, подумав, — предлагаю отбросить формальность и перейти на «ты».

— Согласен, — смахнув с лица пылинки усталости, откинулся на спинку стула гость. — Я был на презентации нового проекта нашего предприятия, одному из приглашённых пришло в голову вспомнить былые обиды касательно начальства и мероприятие превратилось в какофонию. Вплоть до вызова полиции.

— Такое ты, очевидно, еще нескоро забудешь, — подметил Чимин, с теплотой вспоминая свой небольшой офис и три рабочих стола. — Не хочешь выпить? Ты не за рулем?

— На такси… Давай, почему нет? Да и, как никак, пятница. — Стрелка часов приближалась к полночи. Чонгук принял граненный бокал, впервые замеченный в действии спустя несколько лет. — Даже если с ребёнком она превращается в понедельник, — он пробежался взглядом по столу, отмечая пустые тарелки. — Ты неплохо готовишь.

— Приходится. — Плечи Чимина поднялись и опустились в подтверждении слов своего хозяина. Самостоятельная жизнь не даёт иных результатов… разве что суицид, но его Чимин уже, кажется, упоминал. Он указал на порцию лапши в чане. — Будешь?

— Не голоден, спасибо.

Чимин присел напротив и провёл пальцами по рельефу узоров на своём бокале.

Тихо заливался в уши вечер, вымывая беспокойство. Казалось, он мог бы сейчас встать и сплясать, но продолжал сидеть и вдыхать аромат ужина вперемешку с необыкновенным умиротворением. Из детской доносились выкрики и даже крошечные экзекуции особо плохих кукол. Сдавалось Чимину, завтра ему придётся перебираться через настоящие развалины.

— Где мама Юны? — неожиданно раздалось над столом.

Чимин посмотрел на безымянный палец Чонгука, на золотое кольцо на нем, которое по неизвестной до сих пор причине все ещё шло с тем в комплекте. Чон был, пожалуй, единственным, кто мог задать этот вопрос и не показаться при этом наглым или чрезмерно любознательным. Это как спросить «В каком городе ты родился?» или «Какая марка автомобилей тебе предпочтительней?».

— Ее не стало при родах. Повреждения матки, — что-то ощутимо кольнуло в районе грудной клетки. Он давно ни с кем об этом не говорил; потому что никто и не спрашивал. — Обильное кровоизлияние.

Боль от потери с годами становится гладкой, как отточенный в воде грубый булыжник, но давить по-прежнему продолжает. Особенно в салоне автомобиля.

— Соболезную, — почти прошептал Чонгук, в такую интонацию хотелось верить, очень; до ещё одного удара в груди.

Бокалы медленно опустошались и моментально наполнялись на три пальца, а то и больше.

— Что насчёт, — Чимин убрал отросшую челку со лба и аккуратно посмотрел на Чонгука, — мамы Хосока?

— Она ушла… в прямом смысле. Собрала чемоданы с криками и воплями, заказала комфорт-такси и уехала к матери, — какое-то время Чон безмолвно пил. — Развод бы повлёк окончательное разрушение семьи, но я такого Хосоку не желаю. Тем более, — он горько улыбнулся, — жить с ней и быть ей обузой.

— Почему ушла?

— Некоторые обстоятельства ее смутили.

— Я могу спросить какого характера обстоятельства или все же позволить тебе немного побыть героем Сансет-бульвар?

— Из всех фильмов в стиле нуар ты выбрал именно Сансет-бульвар? — спросил Чон, но Пак ничего не ответил, запивая улыбку крепким коньяком. — Ее представления о сексуальности, в общем ее понимании, расходились с моими.

Достаточно тонко, достаточно прямо.

— Лучше бы ты и дальше играл свою роль в Китайском квартале, — вынес Чимин, но не злобно, а так же, как и Чонгук — слегка заигрывающе.

Он снова ощутил себя подростком, которому дозволено развязно общаться с привлекательными людьми. В юношестве это приносило ему особое удовольствие. Тогда у него было превосходное чувство юмора и вагон энергии.

Всё было, но… прошло.

Однако и следующий вопрос Чонгука полез в самую душу, не нацеленный лишь пофлиртовать:

— Уверен?

Не уверен. Нисколько.

— Как думаешь, детей можно бить? — внезапно даже, кажется, для самого себя спросил Чонгук, как спросил бы самое сокровенное; то, что мучало бы его совесть годами.

— Сложно сказать… меня били, тем более, — Чимин попытался подавить в себе икоту, но безуспешно, та звонко вырвалась наружу, — на мою долю выпало быть старшим в большой семье. Родителям всегда сложно с первым, на нем пробуются все методы воспитания.

Чон опустошил бокал:

— Не говори.

— Ты тоже старший?

— Это не так очевидно? — Чонгук коснулся щеки, и Чимину пришлось присмотреться к указанному месту, чтобы разглядеть небольшой шрам. — Это за то, что вышел на две клеточки дальше положенного. Мама вырывала листы и заставляла переписывать заново.

— Потом тетради ужасно тоненькие, и тебя преподаватель ругает за безалаберное отношение к имуществу, — закивал Чимин. — Получаешь и от мамы дома, и от классной руководительницы в школе. Сплошное насилие.

— Это, в любом случае, не прививало никакой любви к учебе, даже к трудолюбию. Было просто страшно, но… я иногда могу дать по шее Хосоку, — Чонгук упал лицом в ладони — надо полагать, это и было причиной его самоистязаний. — Он вчера разбросал вещи в комнате, встал — руки в бок и орал на меня: «Сам убирай!». Мне пришлось выбирать между уборкой и детской психикой.

За недолгое время обучения (посещения) Ромашки Чимин понял лишь одну вещь: взрослый, который чрезмерно любезничает с ребёнком — кто угодно, но точно не его родитель.

— Мне еще сложнее, — Чимин прислушался к многогранному шуму из детской. — У меня девочка. Тут руку не поднимешь, такое только мама может. Вообще, иногда поражаюсь, как у меня получается ее растить.

— У тебя отлично получается. — Голова Чонгука упала ему на плечо.

— Чхве так не считает.

— Она старая дева с комплексом бога.

— Я ужасно сомневался, когда Джиён сообщила о беременности. Как сейчас помню, — Пак запрокинул голову к люстре. Послышался рев мотора. — Мы ехали к моим родителям, а у неё руки беспокойные: то платье сожмет, то кондиционер покрутит. Мы тогда всего полгода встречались. — Наступила очередь Чимина оголяться. — Я часто думаю, что было бы, отговори я ее тогда.

— Ты не всемогущий, Чимин. К нашему сожалению, некоторые вещи случаются и никак не по нашему распоряжению. Это жутко просто, и ты можешь фыркнуть мне в лицо, — он показал на свой левый глаз, — но все самое простое — в итоге самое правильное.

— Я не думал сопротивляться. Сложно — это ещё мягко сказано. Так, — Чимин помахал ладонью в воздухе, — для вида. На самом деле, это такой стресс, что воспринимать его отдельно от своей жизни уже как-то невозможно. Я слышал, вам помогает бабушка.

— Именно, без неё я бы не справился. — Рука Чонгука вела себя, как казалось Чимину, странно. Так, словно хотела прикоснуться к его. Впрочем, то были лишь догадки. — Тебе есть кому помочь?

— Я могу обратиться к родителям или сестрёнке, но в редких случаях. Стараюсь не пренебрегать, как и не тратить нервы.

— Знаешь, — Чонгук отодвинул бокал, как бы настраивая себя, что на сегодня, определенно, хватит, — такое ощущение, что ты едешь на велосипеде с завязанными глазами, ведром воды на голове, а спину грызёт крохотный чупакабра.

Так далеко Чимин не заходил.

— Зачем ты только взялся за родительский комитет? — спросил он то, что так давно хотел.

— Затем, что такой всегда была моя мать и она из кожи вон лезла, чтобы устроить нам детство наивысшего качества. Я бы очень хотел, чтобы мы с женой могли этим заниматься совместно, ещё до того как я… определился. Но вышло так, как вышло. А ты? Почему именно дизайн интерьера?

— Ищу творческий подход к своей боли.

— Поэтому обои антрацитового оттенка?

— Стоит полагать, что да, — произнес Пак и впервые задумался: не выглядит ли его квартира мрачновато. Никогда ранее ведь не выглядела. Обои снова менять придется, что ли?

— У тебя тут, — указательный палец Чонгука потянулся к чужой щеке, — что-то голубое, можно?

Чимин, ничего, вот ничегошеньки, не понимая, кивнул. Сказывались расслабленность и шумящий в ушах коньяк. Чонгук потянулся в нагрудный карман, где хранилась упаковка влажных салфеток и стёр последние голубые следы, на самом деле те безжалостно нанося.

Через полчаса Хосок попросился в туалет, направленный исключительно на тот, что находится в его квартире. Бороться с железными принципами никто не стал и, пожелав друг другу доброй ночи, Чоны и Паки попрощались.

Наступала ночь и впервые за долгое время Чимин уснул сразу же, без мясорубки из непослушных мыслей.

***

Пробуждение сегодня, в эту на удивление безветренную пятницу, ощутилось иначе. Связано ли это было с бутылочкой, которую они с Чонгуком ловко уговорили или с проведённым впервые за долгое время для души вечером, сказать было трудно.

Чимин вышел в коридор, обнаружив, что Юна уже проснулась. Он аккуратно толкнул дверь в детскую, вокруг которой тянулась тоненькая линия света, и вошёл в спальню. Было на удивление чисто: домики собраны, головы выстроены в ряд на трюмо, мягкие игрушки восседали на заправленной постели. Он гордо огляделся:

— Что за неожиданный прилив сил с утра пораньше?

Юна рассматривала себе в зеркале, прикладывая поверх майки и криво натянутых белых колготок то красное платье с бантом на талии, то голубое без. Ставить дочь в неловкое положение вопросом «Зачем прихорашиваешься?» он не хотел.

— У тебя тоже рожа не такая угрюмая, — бросила она отцовскому отражению.

— Юна, так не… — детская кровать возмущено пискнула под его весом. В компании плюшевых игрушек он выглядел, надо полагать, забавно. — Так не стоит говорить.

— Почему?

Действительно, почему?— Потому что это грубая форма слова «Лицо». Зависит от того, хочешь ты мне сделать неприятно или нет. Хочешь?

— Вроде нет, — она сделала вид, что серьезно задумалась, — пока что. 

— Уже неплохо.

Она наклонила голову к левому плечу, на лицо спустились темные волосы.

— Зачем нам волосы?

— А ты как думаешь? — Чимин читал, что это лучший способ развить в ребенке любознательность.

— Чтобы было красиво.

— В том числе, но волосы, — собственная пятерня попросилась с теми повозиться, — защищают голову от холода или ранений.

— А почему у мальчиков короткие, а у девочек длинные? — снова спросила она, словно предыдущий вопрос стал ей безынтересен.

Чимин только разинул рот с целью выдать объяснение, как сразу же осекся, не успев издать и звука. Ответа у него не было. Должно быть, он и сам ни разу над этим не задумывался, как никогда не задумываешься о том, почему мыло со вкусом апельсина на вкус не как апельсин.

Когда что-то кажется очевидным, стоит задать вопрос: «А знаешь ли ты ответ на самом деле?». Такие вопросы собираются жухлыми листьями в подвале сознания и забываются.

— Может, оттого, что исконно мужской труд исключал неудобство с волосами, а девушки могли спокойно их отращивать. Точнее… просто не думать над тем, чтобы их срезать.

— Мда-а, — протянула дочь, как если бы Чимин произнес глупость. — Собери мне два хвостика, нет, лучше косички.

— Косички — это уже повышенный уровень. — На дочь его слова нисколько не повлияли. — Хорошо, я постараюсь.

Юна бросила на спинку стула красное платье, вероятно, решив сегодня выгулять именно его и подошла к отцу с расческой для волос и парой цветных резиночек. Чимин не сомневался, что существуют курсы для молодых папочек-одиночек, но закрадывалась предположение, что они создаются пересмотревшими «Холостяка» мамочками-одиночками. То самое «Сложно» полезло в горло, пока он натыкался зубьями расчески на колтуны. Ладони его слегка взмокли, а в голосе правила робость:

— Как думаешь, нам кто-то еще нужен?

— Как новая мама или сестренка с братиком? — обыденно предположила дочь.

— Почти.

— Каждому кто-то нужен, разве это не ты сам сказал? Когда мы думали покупать того Кумамона по скидке или нет, — она указала в сторону стеллажа с игрушками, на котором таких кумамонов была уже целая футбольная команда.

— Да, так и есть, — выдохнул Чимин, заметив с каким облегчением теперь расчесывались волосы дочери, и словил ее взгляд в отражении напротив.

На секунду она улыбнулась, совсем как ее мама перед тем, как сказать Чимину: «Это просто замечательно!». Их отношения развивались стремительно, смешивая чувства и страхи, но именно эта улыбка, лучом света, запомнилась ему на долгие годы.

И будет рядом еще столько же.

В пальцах одна прядь темных волос накладывалась на другую, создавая простой, успокаивающий узор. Сколько было подарено стихов одним только девичьим косам?

***

Если говорить откровенно, Чимину нравится детский сад с его лишенным фантазии названием «Ромашка». Ровные ряды цветных шкафчиков тянулись к окну, через которое робко напрашивалась пятница. Ее впускали приоткрытой форточкой за пятнадцать минут до первого занятия.

— Чимин-щи? — вдруг прервали его набежавший неожиданно дзен. Пак обернулся, чтобы увидеть удивленно сжимавшую свою шаль воспитательницу.

— Госпожа Чхве? — переспросил он, передразнивая, но не злобно, а так… тоже в стиле дзен.

— Вы сегодня рано.

— Тоже не ожидали?

Он словил себя на мысли, что действительно выискивал в зале Хосока, чтобы… что конкретно он и не знал, но наличие Хосока неизменно означало и наличие его отца; существование того в целом. В конце концов, все дети так или иначе отражают состояние их родителей, как ракетка и ее теннисист. Хосоковы ботинки мирно дожидались вечера в отведённом для них ящике. На парковке Митсубиши Паджеро не возвышалась над иными автомобилям и, к сожалению, над Чиминовым тоже.

Да, ему, наверное, всего навсего хотелось сказать «Доброе утро».

***

Сегодня работы в конторе было значительно меньше. Намджун поставил перед уходом проект на рендер и теперь тот выглядел достаточно привлекательно. На предпросмотре сказать точно никогда нельзя; это как судить о реальности по первым мультфильмам студии Пиксар. Начальника не было — надо полагать, отдыхал на крыше от беспощадно наступившего утра.

— Чимин, — позвала его Сыльги.

— Снова кабель горит? — спросил он в шутку, но все же принюхался: не было ли в воздухе запаха гари.

— Нет, вы выглядите усталым. Больше обычного, имею в виду, — девушка порылась в своей сумочке. — Может, кофе попьём? У меня тут печенье с собой есть.

«Ты-ж моя лапочка», — хотелось сказать совсем разнежено, но то было неуместно. По Сыльги было видно, что если она и преследует некую цель, то та не заключалась в желании Чимину угодить. Такие вещи ощущаются со временем, как если бы он стал радаром на человеческие эмоции.

Разумеется, у Чимина есть к кому возвращаться домой, у него есть Намджун с нестабильным самолюбием и Сыльги, раз на то пошло. Она и о дымящемся кабеле напомнит и кружку кофе подаст… Но Чимин по-прежнему страдал от одиночества, оно у него перешло в затяжную болезнь. С родителями после недолгого романа с тем парнем практикантом отношения сбились, как приготовленный к измерению температуры градусник; с практикантом тоже, стоит заметить, не выгорело — он был молод и нёс в дипломате большие амбиции, Чимину непосильные, а Чонгук… Чонгук пока под вопросом. Вошёл Намджун:

— Без меня кофейничаете, — в глазах пробежала искра, когда те наткнулись на пачку принесенного Сыльги лакомства, — да ещё печеньечаете.

Так они около получаса пили кофе с шоколадным печеньем.

***

И в детский сад он успел относительно вовремя — не последний приехал, и то радует.

— Я считаю нужным вас отблагодарить и отужинать, — первое, что сказал Чонгук, когда дети переодевались и с особым нежеланием натягивали дутиковые куртки, загнав тем самым Чимина в откровенный ступор.

Он даже посмотрел на дочь, отметив в ней хитрую улыбку — подслушивает да ещё и заведомо радуется. Ему даже показалось, что она легонько кивнула.

— Мы не против, — бросил Чимин Чонам, выходя из группы; на лицо сама напросилась улыбка.

Становилось зябко. Зима, в отличие от Чимина, опаздывать не думала. Даже в сравнении своих коллег она оставалась до ужаса пунктуальной. Это весна — кокетливая дама, склонная колебаться в своём отношении к лету — вспыльчивому юноше. Осень двигается неспешно, обдумывая действия на множество ходов вперёд, а зима… Зима — это госпожа Чхве.

Над парковкой поднимался смешанный с выхлопным газом пар, медленно разъезжались автомобили. Остальные родители долго прощались с Чонгуком, попутно обещая передать сумму на зимние декорации в актовый зал, и, словно впервые замечая Пака, прощались с ним тоже.

— Пап, — потянули Чимина за рукав, — можно я поеду с Хосоком?

Чимин хотел спросить, чем Юну не устраивала отцовская Субару, но лишь один взгляд на собственный автомобиль лишал вопрос смысла. Дети восторженно заулюлюкали, вдохновлённые кивком Чимина, и убежали к джипу, в глянцевых стенках которого отражались их широкие беззаботные улыбки.

— Ты не замёрзнешь? — вдруг обратился к нему Чонгук; на том была все та же объёмная ветровка, плотные джинсы и высокие темно-серые ботинки. На Чимине же — легкий плащ, брюки из вельвета и парусиновые туфли.

От вопроса, даже столь простого, стало отчего-то тепло.

Нет, именно оттого, насколько этот вопрос был прост, на душе вдруг стало легче.

— Все в порядке, — попытался успокоить он Чонгука, забираясь в Субару. — Скинешь мне адрес, я в том районе разбираюсь на жирную троечку.

А в ресторане… в ресторане ему отодвинули стул.

Чимин некоторое время смотрел на чужие руки, сжимавшие деревянную спинку. Он все ещё откровенно переваривал то, как Чонгук учтиво открыл перед детьми дверь, пропуская Пака внутрь; как произнёс «Мы бронировали столик на шесть вечера», а теперь вот… отодвинул ему, смутившемуся в край Пак Чимину, стул.

— Раньше водить в рестораны и отодвигать стулья было моей прерогативой, — Чимин оглянулся по сторонам и, не наткнувшись взглядом на чей-либо иной, присел за стол, — но это было так давно, что и не припомнить.

Он стал значительно слабее, медленно распределяя энергию между собой и дочерью, запасаясь, судя по всему, на переходный возраст.

— Можешь отодвинуть стул для меня, — Чонгук не скрывал игривости, — если хочешь. Отодвинем друг для друга.

— Мне и так нравится.

Теплый свет, спускающийся с потолка особенно неспешно, падал на лицо Чонгука, очерчивая обиженно выпяченную нижнюю губу:

— Не хочешь отодвигать, значит.

— В следующий раз — обязательно.

Чонгук спрятал улыбку за салфеткой, даже, наверное, не осознавая, насколько безжалостно выдают его глаза своим хитрым блеском. Чимина только что наглым образом развели на следующую встречу, мало того, до ужаса смахивающую на свидание. Повисла легкая, шумящая тишина, тут же треснувшая под восторженным визгом Юны:

— Там детская зона!

В дальнем углу (судя по всему, как можно дальше от уставших родителей) за стеклом (хотелось верить, пуленепробиваемым) располагался розовый деревянный двухэтажный домик.

— Идите, — Чимин отодвинул посуду от смертельного обрыва к середине стола, — только обувь не разбрасывайте.

— Слушай, ты случайно не скорая помощь, — следя за ужасом в розовом домике, предположил Чонгук. Не дожидаясь ответа, который Чимин бы так и не придумал, он закрыл меню, — иначе откуда у тебя такая сирена?

— От моей тёщи досталась.

Спустя какое-то время у столика незаметно материализовался официант. Они обменялись любезностями, заскрипела по блокноту ручка, занося в тот пиццу с салями, стейк Рибай и суп Том ям. Прямиком из почерка официанта блюда обретут форму, вкус и аромат. Подумав об этом, Чимин заметил, что все же прилично проголодался.

— Вы ещё кого-то ожидаете? — спросил их парень, пряча блокнот в карман своего передника. Такая интонация Чимину не нравилась, в ней ощущалось высокомерие; он явно преследовал цель утолить лишь личный интерес.

Лицо Чонгука покрылось легкой паутинкой серьезности, которую Чимин видел лишь на особо неудачных родительских собраниях. Он убрал в сторону винную карту и уверенно произнес:

— Разве что вас с нашим заказом.

Официант никак не отреагировал (хотя бы заметно) и уплыл, обходя столики, к служебному входу… или все же выходу — Чимин так и не разобрался. Чонгук тоже смотрел на закрывшиеся за парнишкой двери. Тому на вид было лет девятнадцать.

— Меня ужас берет, когда я думаю, что Хосоку предстоит идти в школу, а затем становиться подростком и заводить отношения, — Чонгук, судя по всему, представлял Хосока в обличии официанта. — Я даже не знаю правильно ли проводить сексуальное воспитание.

— Ему всего шесть, — резонно заметил Чимин.

— Зато вон какой статный… но, конечно, я не про обозримое будущее говорю, а в целом.

— Общество и так превосходно справляется с темой сексуального воспитания.

Как ни крути, но это оставалось правдой. Общество всегда знает как лучше, даже если само ни в чем не разбирается. Надо верить. Чимин, к сожалению, не верил, и потому робко разместил ладонь на столе в надежде, что ее обхватят в заботливые объятия.

С Чонгуком хотелось говорить и говорить и, может, совсем малость говорить ещё, пока не устанешь, но так, чтобы никуда не приходилось спешить. Он даже поведал о волосах и апельсиновом мыле.

— Знаешь, я нашёл сегодня рисунок, плачущего от одиночества щенка… — начал он, вспомнив иной случай. — Я спросил у Юны… как бы в шутку, не я ли это по возвращению с работы. Она заявила, — вздох, — вот даже не знаю. Заявила, что он плачет потому что ему не с кем играть. Я конечно не детский психолог и до мозгоправов мне далеко, но мне кажется, что я что-то упускаю.

— Добро пожаловать в клуб, — произнес Чонгук, как администратор респектабельной зоны отдыха, — у меня таких рисунков пухлая папка, а ещё несколько фигурок из пластилина.

Одиночество боязливо забилось — его вот-вот выселят.

Зрительный контакт продолжающийся на несколько секунд дольше положенного — это конечная. Ограничения стоят не просто так, превышая время уже перестаёшь контролировать ситуацию, начинают проявляться потаённые порывы. И чем больше смотришь, тем неуемнее они становятся, просятся наружу. А вокруг, как если бы он смотрел через трубу, все становится смутным и несущественным. До одури непривычное ощущение, о котором он так безжалостно позабыл.

На столь же позабытую руку все же упала чужая ладонь, без хлопков, как поутру, а нежно (нужно). Даже не видно, смотрит кто или нет.

Чонгук прочёл в лице Чимина смятение, то невозможно было игнорировать, и рука его ощутимо дрогнула:

— Что, я ошибся?

— Нет, я…

— Я знаю и не давлю, нисколько, — начал он. — Детям сложно расти в неполной семье, особенно когда родитель — мужчина. Но мне кажется, что мы можем попробовать и, может, рисунков рыдающих щенят, котят и тюленей будет чуть меньше. Надо просто… Спасибо. — На стол приземлились две тарелки, но Чонгук не убрал ладони с Чиминовой. — Надо просто попробовать?

— Вдруг мы тянемся друг к другу только оттого, что оба попали в безвыходную ситуацию и рассчитываем на взаимовыгодное сотрудничество?

— А как по-твоему люди сходятся? — Чонгук и тут знал, что у Чимина не найдется ответа. Он крыл умело. — Ты ведь и сам сказал, что сомневался, когда Джиён сообщила о беременности. Но посмотри на Юну, — чужая рука указала в сторону детской зоны, где девочка, разогнавшись, спрыгнула в батут с пластмассовыми шариками.

Чонгуку даже не обязательно было продолжать свою фразу. Достаточно было иметь глаза и видеть.

К девяти вечера дети устало приползли к столу, выбравшись из детской зоны, как с учебно-полевых сборов, и приземлились за свои тарелки. Казалось, они устали настолько, что сил не хватало даже на десерт. На вопрос Чона понравилось ли им, двое синхронно закивали и окончательно замолкли. Это было единственным поводом дотянуться до кнопочки вызова официанта, иначе, что для Чимина, что для Чонгука вечер только начинался.

Чон не дал Чимину и шанса разделить счёт на двоих, отдав на растерзание всеядному терминалу свою кредитную карточку.

Чон поставил на разогрев свою Митсубиши Паджеро, чтобы дети грелись в салоне гомосексуального автомобиля, пока подогреется менее вульгарная Субару.

Чон подошёл к Чимину вплотную и застегнул плащ на все пуговицы со словами:

— Ты так точно замёрзнешь.

Он говорил так, как сказал бы: «Сеул — столица Кореи».

— Не замёрзну, — отвечал Чимин, как если бы ему не было дела до административных центров.

— Уверен?

Разумеется, нет. Сказать однозначно всегда нелегко, но Чимин может предположить. Ему есть дело только до «Здесь и Сейчас». Он пробежался свободным взглядом по входу в ресторан, подсвеченному салону чужого автомобиля, где сонно дожидались развозки дети, и, наконец, лицу стоящего напротив: спокойному, зрелому, тоже в какой-то степени одинокому, и произнёс:

— С тобой — уверен.

Разумеется, многие посчитают его намерения и желания гнусными, даже в какой-то степени отвратительными, но Чимину так спокойно с Чонгуком. В конце концов, существуют люди и похуже, как те, что бросают своих детей или устраивают скандалы на внушительных мероприятиях. За свои тридцать с хвостиком лет он, действительно, смирился с тем, что в жизни многое остаётся в должной степени непонятным, а многие — непонятыми. За свои тридцать с хвостиком он наконец хочет излечиться от хронического одиночества, и Чон Чонгук оказался наилучшим лекарством. Самое верное средство, которое бы он не отыскал в аптеках; даже на самых прожженных черных рынках.

Ведь оно, как и правда, у каждого свое.

Даже если пока что это всего-навсего рецепт. 

Всего-навсего нужно говорить, что тебе, может, давно не семнадцать, но ты все ещё сумасшедший и серьёзность тебе не к лицу. Вот Чонгуку совсем не. Ему так идёт улыбаться.

Госпожа Чхве будет по-прежнему будить Чимина своим скрипучим голосом и, уже смягчившись, с той же просьбой ласково поторапливать господина Чона. Несомненно, кладя трубку, она будет размышлять на тему поразительной синхронности, с которой двое опаздывают в Ромашку. Вероятно, будет думать об этом и дома, кормя своего пса под завывания шансона или ещё чего-либо столь же старого, что и она сама.

— Музыка эпохи средневековья подойдёт? — будет шутить Чонгук, комментируя эти догадки Чимина.

И детям тоже придётся как-то объяснить, почему им нельзя спать в одной комнате, а их папам вдруг (ну вот совсем нечестно!), но можно.