И если там наверху сидит
Наш пьяный Бог-сибарит,
Бросает вниз окурки и фантики в короне и мантии,
И никакой тактики
Для всех вниз одинаков путь
— В церкви не курят, — голос раздаётся резко и неожиданно, разлетаясь эхом и отталкиваясь от стен белокаменного храма. Антон давится дымом, но сигарету не тушит. Хочет выдохнуть едкий дым в лицо самому пастору Арсению. Святому отцу. Вытянуть губы трубочкой, словно при поцелуе, и рассмеяться от искривления чужого лица.
Парень ловит желанный силуэт взглядом и хмыкает, затягиваясь вновь. На нём — шипованные огромные берцы, которыми затоптать можно; огромное количество самых разных колец, некоторые из которых на всю фалангу; подвески с дьявольским изображением креста, сатанинской звездой и костями. Думаете, он послушается священника? Думаете, он хоть кого-нибудь послушается?
— Насчёт этого тоже есть заповедь? — Антон укладывает ноги на спинку деревянной скамейки, на которой обычно сидят самые святые святоши и отмаливают свои самые греховные грехи, пытаясь общаться с Богом. Если отмаливаешь одни грехи — так постарайся не совершать других. Или церковь — это служба спасения, а Бог всего лишь глава колл-центра? Если люди не хотят попасть в Ад после смерти, так почему устраивают Ад до неё? Антон считает, что абсолютно все походы в церковь и причащения перед лицом Господа, которого, наверняка, даже не существует — пустая трата времени.
Но всё равно уже неделю зависает в церкви. С утра до ночи.
Потому что хочется зависать у пастора Арсения в постели. С утра до ночи.
У Арсения, которого он увидел во время школьной экскурсии в церковь… Антон изначально, когда им только предложили посетить обитель Бога, хотел послать всех нахуй. Свалить домой, раскурить пару лёгких сигарет, чтобы отключить мозг, лёжа звёздочкой на кровати, и не париться ни о чём. Но за божественное просвещение обещали пятёрок поставить, а он и согласился, осуждая набожную учительницу за оценочное взяточничество.
Думал поржёт, постебётся, выставит себя Богом перед простыми смертными одноклассниками, ведь сказочному долбаёбу заповеди не писаны… И ему бы на коленях перед опытным мужчиной стоять, а не перед Господом.
Но кто же, блять, знал, что он найдет такого в церкви. Пастор Арсений перещёлкнул шестерёнки в его голове, и уже стало не до шуточек. Его обычное приветствие группы школьников можно сравнивать с самыми грязными разговорчиками, потому что не имеет значения, что именно он говорит. Имеет значение то, каким, сука голосом.
— Иисус простит ваши грехи, — произносит Арсений, а у Антона ноги подкашиваются. — Нужно раскаиваться в совершении даже мелких грехов, чтобы найти лекарство для души, — проговаривает Арсений, а Антон сильнее сжимает ноги, чтобы сквозь узкие штаны не было видно возбуждения.
Религия — спасение для слабых и жалких.
Но почему Антон нашёл подходящего мужчину в церкви? Статного, манящего, изящно поправляющего оправу чёрных очков. Молящегося Богу и читающего заповеди и нравоучения. Выслушивающего чужие грехи и уверяющего, что Всевышний поможет всем нам и дарует вечное спокойствие после смерти.
Антону нахуй не сдалось это спокойствие. Ему до сжимающих от удовольствия пальцев, до чудовищно дрожащего тела, до подрагивающих ресниц и мольбы на кончике языка нужны адреналин, страсть, разъярённая энергия. Чтобы всё тело наполнялось жизнью, и он почувствовал себя невозможно грешным.
— Когда вдыхаешь никотиновый дым, он заполняет в душе место Божьей благодати, — Арсений обращает свой взор на Антона, отвлекаясь от заботы об убранстве церкви… В этом месте даже двухметровый Шастун чувствует себя маленьким, потому что высокие колонны уходят к небу, а в самом центре висит огромный деревянный крест с изображением распятого Христа. — А в тебе ничего святого нет.
Антон не удерживает смешок, потому что Арсений вполне подходит под описание «святой», а значит в Шасте вполне есть место для него. Хотите продемонстрирует? Потому что А-р-с-е-н-и-й… Блядский Арсений в своей ебучей чёрной рубашке, которая как-то неправильно смотрится на его теле, выделяя очертания мышц. Он выглядит как взрыв во Вселенной — после него уже никого быть не может. У Антона, блять, слов нет. Сходил, называется, на экскурсию. Развеялся… Посети церковь и получи в подарок ежедневную дрочку на пастора, который чуть старше тебя. Ахуительная акция. Десять обкончанных рук из двух.
— Не убий, не укради, не кури, — перечисляет Антон и громко поднимается с лавочки, чтобы отвлечь Арсения от уборки свеч с канона. Антон решается подойти к нему вплотную и вновь почувствовать этот терпкий запах ладана и святости. Очернить своим сигаретным дымом и пошлостью. Он часто разговаривал с Арсением, когда тот не проводил службы, и имел возможность несколько раз заглянуть ему в блядско голубые глаза, и любоваться поджатыми губами. Арсений может говорить, говорить, говорить про Бога, веру, Библию, столкновение Жизни и Смерти, а Антон слушать и тонуть в нотках голоса, не всегда вникая в смысл произнесённого, но всегда специально ехидничая.
— Курение убивает. Всё, что убивает — грех, — Арсений слегка напрягается, когда Антон подходит ближе, гремя своими цепями на поясе обтягивающих джинс с дырками и по-лисьи улыбаясь. Он соврёт, если скажет, что не заметил Антона ещё во время их первой встречи, когда было много разных шумных подростков… Он, блять, заметил.
От такого пронизывающего взгляда можно было сдохнуть.
Антон выглядит, как бунт против всей системы Бога с его этими раями и адами. Он часто спорит, тыкает несовпадениями в Библии (наверняка, гуглил), блещет глазками, специально выгибается так, как не стоило бы выгибаться перед пастором. Но Арсений молчит. Любуется и молчит. А хочется кричать о том, какой же Антон прекрасный. Хочется видеть, что у него под одеждой.
Поэтому двери в церковь для Антона всегда открыты… Двери глубже? Ещё надо подумать… Двери в Ад? Они отправятся туда вместе.
Грехопадение — не волнует Арсения.
— Меня убиваете Вы, — Антон хватает Арсения за запястья, словно Иисуса перед распятием. Арсений прикрывает глаза и чувствует чужое дыхание на коже лица. Совсем-совсем близко. Тепло, исходящее от Антона, заставляет его трещать по швам. Он разрешает своим демонам выйти наружу и закусывает губу. Они никогда не были настолько близки (к совместному падению). — Вы тоже — грех, Святой отец?
Антон слышит тяжёлый вздох Арсения, и его заводит то, что он может добиться такой реакции всего лишь парой фраз и едва ли весомой тактильностью, от которой воздух искрит.
Антон не попадёт в Ад, нет. Он пронесёт его в душе и устроит посреди церкви, в Святом месте, чтобы подарить посреднику между Богом и людьми. Невъебически грешному Арсению. И голубая чистота его глаз превратится в пожар, пыл, пламя, которое разрушит всё.
Запах ладана превратится в запах гари моста, на котором устойчиво стоит Арсений, и он провалится в пепелище. В объятия Антона Шастуна.
Не уступай искушению, ибо уступать ему — грех… Мужественно наступай и подавляй тёмные страсти… Всегда смотри на Иисуса — Он проведёт тебя через всё… Сатанинская сила так же заразна, как корь. Арсений заразил Антона. Дьявол буквально взял его в плен. Сатана-Арсений — хозяин всех мыслей и действий парня.
— Хочешь отмолить грехи, мальчик мой? — Арсений раскрывает глаза и проводит взглядом от кудрей Антона к его глазам и губам. Тем губам, которые будут шептать не имя Бога, а его собственное… Он тянет Антона за одну из цепочек на шее ближе к себе и смотрит так выжидающе. С насмешкой. Вот-вот можно врезаться в него носом и глубоко впечататься богопротивным поцелуем.
— Хочу, — Арсений видит, как Антон сглатывает, его кадык движется, а голос подводит растерянными нотками. Антон такого явно не ожидал. Дьявол долго был ангелом, но пал. Арсений долго притворялся приличным пастором, но возвысился. Крупный наглый пёс — Антон — превращается в маленького пушистого кролика, у которого сердце прыгает от предвкушения.
— Тогда становись на колени, — Арсений вновь дёргает цепочку Антона, принуждая опуститься на пол и взглянуть на себя снизу вверх. Бог спускался с небес, чтобы сотворить человека. Антон же чувствует, что в него делают последний выстрел, пока он стоит на коленях. Он вот-вот сойдет с ума от похоти. Арсений измывается над ним молчаливым зрительным контактом, восхищаясь блядской сущностью парня. Господ не мог сотворить несовершенное и поэтому сотворил Шастуна. — Какие грехи у тебя, Антон?
— Я дрочу на одного мужчину. Каждую ночь. С самой первой нашей встречи, — Антон произносит слова медленно, с паузами. Поддаваясь правилам Арсения, который вовсе не похож на себя. Не тот, что улыбается людям, желая им доброго утра. Не тот, кто внушает надежду на милосердие. Не тот, кто дарит людским сердцам веру во Всевышнего.
Арсений резко хватает Антона за кудри, задирая голову, и тот даже ойкает от неожиданности. Арсений готов впиться в пухлые покусанные губы, но пока рано затыкать парня. Пусть теперь говорит он, а Арсений будет слушать и возбуждаться.
— Как зовут этого мужчину? — Арсений произносит шёпотом, и Антон действительно жалеет, что за все эти дни не догадался надеть огромные шаровары, а не узкие джинсы, которые сжимают всё. Может, не трясло бы так сильно…
Антону нравится это землетрясение. Ему нравится своя неустойчивая позиция на коленях. Не хватает только члена на языке.
— Его зовут Арсений, — Шастун смотрит на обжигающие и без прикосновения губы и хочет, до скатывания с катушек хочет впиться в них и целовать до смерти, нашептывая самые грешные грешности. — Я представляю, как он трахает меня, выбивая сатанинские наклонности и дьявольщину… Как его рука скользит по моему члену и он ласкает моё тело, шепча нежности. А ещё…
Шастун не соображает, в какой момент его губы накрывают пылающим огнём. Арсений крепко держит его подбородок, подчиняя, и вкушает запретный плод, «адамово яблоко» — целуясь с парнишкой. Бог выгнал Адама и Еву из Рая. Богу придётся сжечь всю Землю, чтобы искоренить Арсения и Антона… Поцелуй рваный, требующий и издевающийся, с покусываниями и нехваткой воздуха.
— Ты грешен, Антон, — выплёвывает Арсений, отрываясь и отпуская подбородок Антона. — Бог наказывает таких мальчиков.
— Вы не совсем Бог, — у Антона стучит в висках.
— Я лучше него, — усмехается Арсений. — Когда родители заставили ходить в церковную школу, я не хотел… Я хотел грешить. Но где можно совершить самый большой грех, как ни в церкви, да, Антон?
— Да, Святой отец, — Антон облизывает губы, которые до этого с остервенением кусали и целовали, и понимает.
Понимает, что это не Арсений повёлся на грешную дорожку от Антона, а он сам ступил на грешный путь, куда привёл его Арсений. Сука, этот блядский Арсений, который до сих пор выглядит, как пресвятейший ангел с благими намерениями. Нимба на голове не хватает и огромнейших белых крыльев за спиной, за секунду превращающихся в угольные, смолистые и властные.
— Снимай мои штаны и повторяй за мной, — Антон живо поддаётся приказу и быстро справляется с застёжкой. Создаётся ощущение, что звук расстёгивающейся ширинки слышен даже за пределами храма. Но Антон жаден до риска. В любой момент может зайти неприглядный прохожий, надеясь найти приют в церкви хоть на немного, но найдёт лишь высокорейтинговую картинку с порнхаба. Не такую он подать от Бога ожидает, явно.
Антон ждёт разрешающего кивка, чтобы снять брюки Арса сразу вместе с нижним бельём, и проводит кончиком носа по его бедру, глубоко вдыхая. Мягкая кожа пахнет травяным отваром и обжигающей гвоздикой. Арсений остаётся лишь в одной чёрной рубашке и в огромной подвеске-кресте. Антон утыкается в тазобедренную косточку и сжимает бёдра.
— Святой отец, могу я?.. — Антон показательно высовывает длинный язык, доказывая, что он готов, и невинно хлопает глазками. Служивый пёсик.
— Оближи головку, — Арсений глухо стонет, когда кончик чужого языка касается члена, и вновь укладывает руку на макушку, поглаживая волосы Антона, который убирает руки с его тела. Он укладывает ладони на колени, словно прилежный ученик, и запускает пальцы под дырки. Он лижет языком член, будто мороженое — громко, аппетитно причмокивая. — Повторяй за мной… Господи Боже мой, ты знаешь, что для меня спасительно, помоги мне…
— Господи Боже, — на выдохе проговаривает Антон, но Арсений назло силой толкается в приоткрытые, уже начинающие опухать, губы, желая, чтобы Антон сжимал их на его члене и скользил, насаживаясь головой. Он делает пару неглубоких толчков, ощущая холодный металл колец на коже, и отпускает Антона.
— Повторяй ещё раз, — Антон сплёвывает накопившуюся солёную слюну на пол, и Арсений проводит пальцами по его влажным губам, размазывая её по подбородку и скулам. Есть одна истина в христианстве, которая очень трудно принимается нашим разумом и нашей плотью: когда нас унижают, Бог нас возвышает. Арсению хочется обоготворить Шастуна. — И не забывай дрочить мне.
— Господи Боже мой, — Антон обхватывает член в кольцо и плавно проводит по нему, смотря наверх, на Арсения. — Ты знаешь, что для меня спасительно, — Антон целует уздечку и спускается ниже, оставляя поцелуи по всему члену, и облизывая яйца. — Помоги мне… Помоги мне, Арс.
Арсений больнюче прикусывает нижнюю губу, прогибаясь в спине, когда слова Антона просачиваются во внутрь него и разрывают изнутри. Оскверни, да осквернённым будешь, аминь. Антон не лижет, не целует, не сосёт. Он покорно сидит и смотрит, ожидая следующего шага. Кровь стучит по вискам и чей-то голос прямо на ухо шепчет: «грешникигрешникигрешники». Это заводит. Арсений склоняется над Антоном, вновь захватывает его подбородок, не давая пошевелиться, и с силой давит на нижнюю губу большим пальцем. Он проводит языком по чужому, вытрахивая шастуновскую глотку и чувствуя свой солёный демонический привкус. Арсений одобрительно хмыкает, любуясь блестящими ярко-розовыми губами, и, не отпуская антоновскую челюсть, сплёвывает слюну ему в рот.
Антон чувствует себя пиздецки возбуждённым, когда ему позволяют всё проглотить.
— Поднимайся и ложись на алтарный стол, — Арсений отходит от Антона и подходит к аналою, небольшому столику с наклонной столешницей, на котором лежит старинная Библия в кожаном переплёте и с красивыми, изящными буквами. Арсений читает молитвы оттуда во время службы, а Антон при этом раздевает его глазами. — И снимай кардиган с футболкой.
— А штаны? — Антон сдавливает член сквозь джинсы и поправляет влажную чёлку ладонью. Подняв взгляд, он стопорится глазами на освещённых солнцем ногах Арсения, мышцы которых хочется вылизывать и кусать вновь и вновь. Они у него не такие костлявые, как у самого Антона, а более мощные и крепкие. Антон бы позволил на себя наступить. Он бы обсосал каждый отдельный пальчик его стоп, зацеловал пяточки, позволил бы подрочить этими ступнями.
— А штаны я сниму сам, — Арсений, словно неприрученная лань, которая за секунду может превратиться в хваткого охотника и подчинить себе любого. По щелчку его взгляд превращается в трахательно-оценивающий, и Антон тает, словно долька хорошего шоколада на языке. И взрывная карамель по всему телу устраивает салют.
Антон скидывает кардиган на пол, обнажая длинные руки с десятками самых разных браслетов: как кожаных, так и металлических, а снятую чёрную футболку кидает прямиком Арсению в лицо. На, мол, любуйся на меня. Вкушай.
Арсений хочет наигранно возмутиться из-за наглости Антона, но он поднимает голову и в ахуенезе застывает с приоткрытым ртом. На рёбрах парня — огромная татуировка с изображением христианского креста, оплетённого бордовой змеёй. Она — символ соблазна, сверхъестественной власти. Она соблазнила Адама на грех. Антон соблазнил на грех Арсения.
Антон проводит по острым рёбрам кончиками пальцев и нарочно громко и пошло охает, реагируя на прикосновения. Арсений, не отрывая взгляда, подходит к Шастуну, держа Библию в руках. А Антон медленными шажочками отходит спиной назад, в сторону огромного алтарного стола, накрытого красной бахромой. По бокам от него — канделябры со свечами, а под потолком — Иисус. Смотрит, наверняка, заинтересованно. Пожалейте мужика, он уж тоже сколько не самоудовлетворяется, а тут шанс на вуайеризм. Антон запрыгивает на стол и болтает ножками, словно маленький ребёнок.
— Ложись дальше, — Арсений толкает Антона в острое плечо и сжирает глазами тело парня. Он вклинивается между ног Антона и проводит ладонями по рёбрам, подольше останавливаясь на тату. Арсений быстро снимает свою рубашку и опускается на пол, чтобы по очереди бережно расшнуровать сапоги Антона. Отставив их в сторону, Арсений проводит языком по джинсовому бугорку, надавливая на собачку языком. Он поддевает резинку джинс и умело расстёгивает ширинку. Штаны с грохотом от цепей откидываются на пол.
Нижнее белье отсутствует.
Поёжившись от холода, Антон ставит пятки на красный бархат и раздвигает их бабочкой. Нежно-розовый член слегка косится вправо, и Антон уже тянет руку, чтобы провести по нему хоть пару раз, но получает шлепок по заднице… Шастун уже давно забил на правила морали и этикета, поэтому стонет во весь голос, заставляя Арсения сжимать свой член у основания, чтобы не кончить. Всякое многословие — удаляет от Бога… Всякие стоны — приближают к окончанию.
— Меня заводит твоя грешность, — Арсений наваливается на Антона, целует его нос, трётся своим членом об его и проводит острыми клыками по душистой коже. — Скажешь, если я сделаю что-то не то, ладно?
— Хорошо, — у Антона в душе разливается тепло. Почему-то несмотря на короткий срок знакомства хочется доверять Арсению. Припасть к его ангельскому, чёрному крылу и целовать до умолишения, надеясь, что тебя не сбросят с небес. Да, возможно Антон не простой дрочун на красивое тело и мышцы. Да, Антону нужно большее. Да, Антону хочется тепла не только от церковных свечей.
Арсений проводит языком по ключицам, вылизывая родинки на теле Антона, и наблюдает за реакцией раскрасневшегося парня. Арсений впервые имеет возможность рассматривать антоновские побрякушки и цепи, и он зависает, изучая различную символику. Арсений тянет их на себя, и под ними выделяется острый кадык, который он тоже обсасывает.
Арсений ведёт носом по грудной клетке и останавливается там, где начинаются очертания тату. Он чувствует чужое мягкое прикосновение до своих волос и поднимает голову. Антон — красивый. С его этими острыми и мягкими чертами лица одновременно. Когда он может быть и чересчур самоуверенным подростком, от которого хочется сгореть, и маленьким котёнышем, заснувшим на лавке в церкви, потому что слишком долго наблюдал за одним пастором.
Арсений же — змей с ядовитым языком, который отравляет Шаста и полностью отключает ему голову. Он проводит по силуэту такой же змеи и аккуратно целует её в макушку. Арсения удивляют простые совпадения священного и дьявольского в Антоне. Мальчик с таким святым лицом мог бы учиться в их католической школе. Но где вероятность, что они бы не потрахались. Как бы ты ни пытался — гейская сущность сильнее божественной.
Дойдя поцелуями до паховой области, Арсений впервые прикасается одной рукой к члену Шастуна, а второй берёт Библию и одним точным движением открывает на нужной странице. Будто закладка там лежала. Будто готовился. Знал, что так случится именно сегодня. Понимал, что больше не вынесет сексуального давления.
— Молиться Богу нужно от всего сердца, — Арсений проводит по члену, обхватив его в плотное кольцо. — Я буду просить прощение у Всевышнего за тебя.
— И что я буду должен взамен? — хрипит Антон, тяжело дыша. Он ёрзает задницей по столу, вскидывая бёдра, чтобы создать больший контакт с поверхностью чужой руки.
— Получать наслаждение, — Арсений стимулирует член, дроча не останавливаясь.
— Я очень сильно каюсь в грехах своих, — ехидно шепчет Антон и подмигивает. Он громко стонет, откидывая голову назад, когда Арсений осторожно ударяет по головке и тут же успокаивающе гладит вновь. Тут жутко неудобно: поверхность холодная, твёрдая, мышцы напряжены. Но, блять… Он будет думать об этом потом, когда в пояснице уже будет отдаваться боль, но сейчас…
— Господи Боже мой… Ты знаешь, что для меня спасительно, помоги мне; и не попусти мне грешить пред Тобою… И погибнуть во грехах моих, ибо я грешен и немощен…
— Боже, Боже, Боже, — шипит Антон, потому что Арсений то ускоряет движения, то замедляет, и выглядит при этом таким важным и величественным. Будто и впрямь грехи простого смертного отмаливает, а не Шастуна до пика доводит. Антону хочется пометить его всего, чтобы не огромный крест висел на шее Арсения, а ощущался вес засосов. Чтобы заставить Арсения думать о том, что он — сплошное полотно греха. И чтобы при этом он вежливо улыбался какой-нибудь бабушке и убеждал её, что Бог есть.
Конечно есть. Вот он. Дрочит Антону. А вы о ком подумали?
Арсений откидывает Библию, и толстая книга с шумом катится по полу, словно по скользкой дорожке греха. Арсению хочется касаться Антона двумя руками — мять, сжимать, гладить. Он перестаёт дрочить и дует на головку, нагло любуясь ею. Он вдыхает аромат Антона, который пахнет вишнёвыми сигаретами, каким-то пряным одеколоном и церковью. Запах этого места впился в его кожу и теперь сводит с ума.
— Смазка есть? — Арсений дышит на ухо, задавая вопрос, и потирает пальцами антонову шею. — Если есть и если ты хочешь, то мы можем…
— Предаться греху прямо здесь? — перебивает его Антон и ощущает дикий прожигающий взгляд и имитированный толчок. — Да, в кардигане в кармане… И принеси его, пожалуйста, я под спину положу.
— Не создай себе кумира, — Арсений завороженно кончиками пальцев выводит на Антоне созвездия между родинками, — Просто позволь ему себя трахнуть, да, Шастун?
Антон чувствует себя распятым Иисусом Христом. Только вместо боли — возбуждение. Вместо мучения — кайф. Вместо смерти — жизнь. Высоченный потолок не давит сверху, он как будто засасывает Антона, и его душа отходит туда, наверх. К неземным наслаждениям. Ведь таких, как Арсений — не бывает. Таких, чтоб душу выворачивало, не встретишь. Сейчас, когда Арсений отходит за смазкой и не касается его, он чувствует себя пустым. В нём нет ничего святого.
Арсений возвращается неожиданно и просит Антона приподняться, чтобы подложить тканевый кардиган. Хочется, чтобы Антону было комфортно. Он, конечно, тот ещё извращенец, но точно не поехавший кукухой садист, питающийся болью. Ему хочется разделять своих демонов с кем-то другим, и Антон идеально подходит на эту роль.
— Я готовился, — шепчет Антон, глядя на Арса, и тот видит, как чужая задница сжимается. Арсений подставляет ладонь к лицу Антона и ждёт, пока он оближет её, проникая языком между пальцев. Довольный Арсений проводит кончиками между булок Шаста и сжимает возбужденные яйца.
— Знал, что окажешься здесь? — Арсений ни разу не делал ни единого романтического и сексуального намёка до этого дня. Он мариновал Шаста, изводил и издевался, сохранял неприкосновенность, обращался с ним, как со всеми. Все люди перед Богом равны. Антон для Арсения — на первом месте.
Он за один миг превратил его из обычного мальчишки в особенного. Дал почувствовать себя нужным, только лишь выпустив настоящего себя наружу. Так, может, грешный он — не такой уж и плохой. А дающий ещё большую надежду, чем когда притворялся паинькой пастором?
— Я чувствовал, что рано или поздно ты не устоишь передо мной, — Антон подмигивает и прогибается в пояснице, выставляя анус напоказ. Он чувствует, как вишнёвая смазка тонкой струйкой капает на его головку и каплями скользит по члену. Арсений смазывает пальцы и целует бёдра, не забывая оставлять покусы.
Запах ладана, воска, благовоний и мира смешивается с запахом секса, страсти, желания, сигарет и пота. Антон смотрит на фигуру распятого Иисуса у себя над головой и кайфует от собственной грязноты, покрывающей тело. Смотри, Бог, и осуждающе качай головой. Двое мужчин трахаются в церкви, как тебе такое?
Антон шипит, когда Арсений пальцами обводит анус, но шипит не от боли, а от того, что это не его собственные пальцы. А пальцы Арсения. Те, на которые он мечтал насадиться, когда только увидел, как они нежно перелистывают страницы Священного писания.
Арсений вводит первый палец — и нежно целует Антона в острое колено, шепча «тишьтишьтишь». Антон полностью отдаётся моменту, старается максимально расслабиться и не напрягаться, когда Арсений растягивает его уже двумя пальцами. Антон чувствует, как Арсений насаживается ртом на его член и тут же берёт до середины, пытаясь отвлечь парня от неприятных ощущений в заднице. Шастун уже выпадает из реальности, и в голове создаётся впечатление, будто он парит на грани полусмерти.
Антон бы обкончался на месте, прямо Арсению в глотку, если бы не ебейшее желание ощутить его член в себе. Настоящий член со всей его длиной и толщиной, с вкусной головкой и венками, чтоб яйца трещали и кожа билась друг об друга. Арсений двигает пальцами, нащупывая простату, и головой одновременно. Он играет языком с уретрой и оттягивает крайнюю плоть, не думая о собственном удовольствии. Его заводит то, каким нуждающимся он делает Антона. Выпуская член изо рта с максимально пошлым стоном, Арсений достаёт пальцы и усаживается на антоновы бёдра, чтобы поцеловать.
Не властно, не жарко, не доминируя и не насилуя глотку. А мягко и нежно. Антон чувствует себя хрупче планет, ломающихся с хрустом. Арсений переплетает их пальцы и ещё долго оглаживает мышцы, соски и плечи…
— Ты безумный, — шепчет Арсений и направляет член, чтобы мягко толкнуться. Он целует Антона, держащего ноги навесу, в ключицу и мажет языком по ореоле. Антон до греховного узкий и молящий. Арсений делает толчки, наблюдая за дрожащими ресничками парня и растягивающимися в стонах губами. Арсений не выдерживает и громко хрипит сам, когда звук шлепка кожи о кожу разносится по церкви. — Такой дьявольский.
Антон то дышит глубоко, то не дышит вовсе. Он хватает болтающийся над его лицом крест Арсения ртом и облизывает, словно чупа-чупс. Словно член Арсения с десяток минут назад. Арсений сильно сжимает бедра Антона, прижимая его максимально близко и вбивается глубже. Каждый толчок — шаг к очищению.
— А ты говорил, что во мне ничего святого нет, — Антон кладёт ладонь поверх руки Арсения, которая обхватывает его член, и они дрочат ему вместе, стараясь синхронизироваться с толчками. Дыхание становится одно на двоих — тяжёлое и вот-вот нашедшее пик…
Арсений кончает на член Шаста и тут же додрачивает ему, распределяя собственную сперму и естественный предэякулят Антона. Парень сжимается весь, а затем, словно крючковой механизм, расслабляется, марая руку Арсения.
Он одновременно хотел и не хотел, чтобы этот момент наступал. Потому что дальше — неизвестность. В Библии не написано, что делать после того, как тебя трахнул священник. Но Антону прямо после секса хочется каких-то тактильных порывов. Не хочется оказаться на грязной пыльной улице, за стенами светлой (не благодаря им) церкви, услышав: «Это было ошибкой».
Антон не чувствует жар тела Арсения, уже хочет поднять голову и оторвать спину от гранитного стола, но Арсений запрыгивает к нему и ложится рядышком… Обнимая его за живот и притягивая ближе к себе.
— Тут холодно… Нельзя долго лежать просто так… Всё хорошо?
Арсений смотрит на него и понимает — его. Теперь Антон — это его грех, от которого не хочется избавляться.
— Да, — честно отвечает Антон и заботливо целует Арсения в губы. — Мне надо одеться и идти домой?
— Если хочешь остаться — останься просто так, — смешно морщит нос Арсений, и Антон диву даётся, как можно быть таким диким и нежным любовником одновременно. — Я провожу тебя домой вечером.
— К себе? — вопросительно поднимет бровь Антон, надеясь на ответ «да». Один раз — не пидорас, а Антон именно им и желает быть. Грешным пидорасом.
— Сегодня пока только к тебе, Антон… Но тебе придётся отмаливать грехи после каждого нашего секса. И после этого тоже.
— Причащаться таким же способом, стоя на коленях? — Антону до опиздюления уютно просто так вот лежать и разговаривать с н-и-м. Остаётся только Богу подмигнуть, мол, гляди, всё получилось. — А я и не против.
— А я и не сомневался, — Арсений в порыве чувств кусает его за ушной хрящ и мочку, не желая отпускать.
— Аминь, епте, — негромко хохочет Шаст, размазывая мелкие капли спермы по телу.
Бог, смотря сверху на двух голубей, делает фейспалм и выделяет время у себя в календаре, чтобы вновь подглядеть в следующий раз.