— Джисон!

Хан вздрогнул и тут же съежился — его искала матушка. Раньше он бы просто вздохнул, а сейчас он весь покрывался гусиной кожей от непринятия ситуации. С тех пор, как семья прознала про его отношения с цирком («лучше бы блудницу себе завел!»), каждый разговор так или иначе содержал в себе упреки и всяческие намеки о том, что не в тот край сунулся их сынок.

— Да, матушка, — достаточно громко ответил женщине Джисон, сдерживая перед прислугой тяжелый вздох. — Уже иду.

У Хана и раньше отношения с родителями не были похожи на сладкую пастилу, а после того, как матушка прознала про его работу в цирке (а она узнала) — и вовсе напоминали кислую похлебку из лопуха. Съедобно, но грустно и невкусно. Даже не особо питательно. Отец особо не вмешивался, хоть его недовольство и чувствовалось. Может, из мужской солидарности, а может, видел в Джисоне все свои потухшие надежды и мечты. А вот мать… Госпожа Хан, конечно, не устроила сыну грандиозный скандал, хотя очень хотела, но гнуть свою линию с работой у Ынквана стала сильнее в разы. Особенно сильно матушка нахваливала предстоящие гастроли труппы, куда ему нужно было отправиться. Джисон и правда очень преуспел — обновленный репертуар был восхитителен, он и впрямь проявил себя как талантливейший композитор и музыкант. Похвалы Джисон удостоился и от всей труппы, и от Минхёка, и от самого Ынквана, и от остальных деятелей, что захаживали на репетиции и прогоны. Все как один хвалили экспрессивность и эмоциональность музыкальных композиций, а лирика и вовсе поражала самые черствые сердца. Джисону всегда было интересно, как бы весь этот высший свет слушал и смотрел, если бы узнал, что это все — было лишь симфонией его чувств к рыжеволосому танцору с огнём.

— Ну что, невесту-то не нашел еще себе? — спрашивал у Джисона его дядя, который явился погостить на пару деньков. — А то уже статным молодым человеком стал.

К дядюшке своему Хан относился в целом как-то по-доброму, несмотря на все его не слишком совестные махинации с недвижимостью. Как ни крути, родственные узы есть родственные узы. Несмотря на всё это, на все расспросы о женитьбе Джисон отвечал отрицательно, да слегка злобно ликовал в душе — им всем очень понравится его «невеста».

Цирк, откуда родом была его «невеста», тоже зря времени не терял и только набирал обороты. Работа в нём вместо Криса уже стала для Джисона приятной обыденностью, которая гармонично вписалась в его привычный уклад вещей. Он прекрасно понимал, что с возвращением Криса придется уйти — это его детище, но Джисон успел прикипеть к цирку и труппе всей душой. И чем больше он работал там — тем больше печали и горечи видел. Он неоднократно слышал от артистов цирка: Чонсу, Минхо; что зрители видят лишь пеструю и нарядную оболочку, и сейчас видел это своими глазами. Взору гостей цирка открывалась нарядная и отточенная до совершенства картинка, которая была прекрасна и дивна в своей экзотичности: артисты труппы умели то, что слабо укладывалось в головах обывателей. Парить высоко в небе, где звезды касаются кромки шатра; выдыхать огненные искры, что золотым фонтаном рассыпались по манежу; исчезать в зеркальных коробах и доставать розы из рукавов; грустить и радоваться на потеху зрителям — это всё было лишь скромной платой за улыбки на лицах зрителей. Мало кто задумывался о том, что эта плата облагалась налогом — в виде бесконечного упорного труда, изматывающих тренировок и пустой жизни, которая вся вложена в творчество. Помимо общей цирковой ноши, у каждого были ещё и свои личные тревоги и страхи, которые прятались где-то глубоко в сердце.

Едва уловимую тревогу чувствовал и Джисон. Например, каждый раз, когда Феликс выходил на манеж, его сердце замирало. Несмотря на все слова гимнаста о том, что всё в полном порядке, Хан сомневался в его состоянии после падения. Хотя бы из-за того, что был образован достаточно, чтоб понять: падение с такой высоты не пройдет бесследно. Душевное состояние Феликса беспокоило не меньше — на первый взгляд могло показаться, что все как всегда, что воздушный гимнаст в добром здравии, но, приглядевшись, можно было заметить, что каждое движение выдавало в себе нарастающее отчаяние. Взмывая в очередной раз под купол цирка, все движения Феликса напоминали взмахи крыла раненой птицы — они были рваными, с излишней энергией. Наотмашь. Для зрителей он был все так же прекрасен в своих бессменных невесомых номерах. Перелетая с одной трапеции на другую, Феликс вызывал неподдельный восторг у зрителей и ассоциации с черной птицей — частота появления черного костюма тоже навевала беспокойные мысли.

Особенно у Джисона.

Ему бы пожать плечами и пройти мимо — не его ума дело, дела хозяйственные до конца бы довести, да передать все предприятие в надлежащем состоянии Крису, но… он обещал. Да и простое человеческое сострадание не было чуждо Джисону.

— Скоро же возвращается Крис, я правильно понимаю? — Хёнджин стоял у зеркала, собирая свои пшеничные волосы в низкий хвостик. — Время так быстро пролетело.

— Да, ты не ошибся, — Джисон вздохнул. С возвращением его друга поменяется гораздо больше вещей, чем он ожидал. — Осталась неделя с небольшим, она пролетит и вовсе незаметно.

— И наш юный шпрехшталмейстер уйдет, да? — иллюзионист развернулся к Хану, сидящему у соседнего трельяжа в гримерке и грустно кивающуему в ответ на его вопрос. — Я ведь только-только привык к твоей щекастой физиономии в потемках цирка.

— Скорее всего уйду. Мы же договаривались с Кристофером только на тот период, что он в отъезде будет.

— Знаешь, труппа тоже к тебе привыкла, не мило будет без тебя. Считай, что уже член нашей сумасбродной семьи.

— Спасибо.

— Фи, спаси-и-ибо, — Хёнджин прекратил красоваться перед зеркалом, взмахнул полами своего фрака и уселся на стул напротив Джисона, закинув ногу на ногу. — Нет бы сказать, мол, спасибо, Хёнджин, я тоже по тебе буду скучать. Куда дальше путь будешь держать свой?

— Не буду кривить душой, хотелось бы остаться здесь полезным. А так у меня в голове лишь примерные представления, чем заниматься дальше: планов хватит примерно на месяц, а дальше в свободное плавание.

— А что за планы?

— Гастроли с труппой Со Ынквана, что ставит мюзиклы. Поеду в лице главного композитора, мало ли что.

Где-то в стороне раздался грохот, от которого Джисон дернулся: мимо пробежали Чонсу и Джуён с катящимся по земле зеркальным цилиндром. Хёнджин, в отличии от Хана, даже и бровью не повел, лишь отпустил в сторону молодых мимов добродушное «ай, дуралеи».

— А знаешь, — Хенджин откинулся на спинку своего стула, вытягивая свои длинные ноги словно кот. — Ты не единственный, кто может покинуть это место.

В ответ на это Джисон лишь слегка наклонил голову и вскинул брови.

— Наверное, я тоже уйду отсюда. В труппе уже есть иллюзионист, есть, кому розы впечатлительным дамам подавать, да кроликов на потеху детям из шляпы вытаскивать.

— Что тебя сподвигло на это, Хёнджин?

— Мне кажется, что это место… больше не для меня. Я чувствую себя здесь лишним. Наверное, моя история здесь подходит к концу, стоит закрыть эту потрепанную жизнью книгу и двинуться дальше. Благо, Чанбин прекрасно справится и один, а я попытаюсь найти счастье иллюзиониста где-нибудь в другом месте.

— А ты разве не ассистируешь? Просто ты всегда так восхищался номерами Чанбина, что я всегда думал… Не обессудь.

— Ты думаешь, я совсем дурачок? — Хёнджин слегка подался вперед и оперся локтями на свои колени. — Что ни толики не смыслю в простецких фокусах?

Джисон слегка растерянно пожал плечами. Он ни в коем случае не хотел обижать Хёнджина или ставить под сомнения его умения, но тот всегда так искренне восхищался и удивлялся фокусам Чанбина, что невольно казался всего лишь ассистентом, который не так уж и много секретов имеет в своем арсенале.

— Видимо, я кажусь совсем уж простофилей, восторгаясь работой Чанбина — но уж лучше так, чем видеть его вновь разочарованным в себе и своем ремесле. Видишь ли, наш главный иллюзионист за все время работы успел отведать вкус творческой фрустрации. Моему товарищу перестало нравиться то, чем он занимается, он перестал видеть, сколько радости приносит зрителям, какие эмоции вызывает. — Хёнджин печально вздохнул и перекинул из одной руки в другую свою трость. — Чанбин отчего-то думает теперь, что его фокусы — банальные и пресные, а он сам — никудышный фокусник, особенно если сравнивать его с другими мастерами, что творят в местах более изысканных. Поэтому если мои щенячьи восторги от его очередного платка из рукава могут спасти хоть крупинку его магии — то так тому и быть. И мой уход будет смотреться лучше, дав Чанбину больше пространства для работы. Лучше мне быть клоуном, чем ему плохим иллюзионистом.

— Клоунами у нас уже работают Чонин и Сынмин, — неуверенно произнес Джисон. Монолог иллюзиониста его озадачил — Хан был давно знаком с Чанбином, но они оба так сильно погрязли в работе, а Джисон ещё и в болоте личных проблем, что и вовсе не заметил, что происходит с его другом.

— А это ещё одна причина, по которой я не хочу здесь оставаться! — Хёнджин произнес это так неожиданно резко, что Джисон даже вздрогнул на своем месте. — Сынмин! Мне тошно смотреть на то, как он сжигает свой талант здесь. Не пойми неправильно, мне нравится это место, мне нравится Кристофер и всё, что он делает. Но некоторые звезды гаснут здесь — и Сынмин один из них.

— О чем ты?

— А что, ты разве не разговаривал с ним ни разу?

— Беседовал и не раз.

— И что, твоя музыкальная башка ничего не услышала? — Хёнджин легко стукнул тростью своего собеседника по коленке. — Ничего не заметила?

Хан на миг задумался. Он общался с Сынмином не раз и не заметил ничего примечательного, кроме его спокойствия с некой каплей флегматичности. Говорил он всегда с ровными интонациями, а голос у него всегда был в меру звонкий и мелодичный…?

— Ладно, признаю, погорячился. Сынмин на самом деле ещё и восхитительно поет, но об этом мало кто слышал. Знаешь, его голос похож на пение самой искусной скрипки, что можно найти — я, конечно, не знаток во всем этом, но так вижу. Ему бы выступать где-то там, — Хёнджин махнул рукой в сторону с весьма разочарованным видом, — на сцене, а не здесь дурью маяться. Мне до чертиков невыносимо смотреть на то, что он играет какого-то клоуна, а вокалисты в цирке — как кобыле пятая нога.

— Так почему он здесь, в цирке, с таким-то талантом?

— Как будто ты не знаешь, каких певцов берут в относительно приличные заведения. Либо с хорошей родословной и образованием, либо со связями. А если нет ни того, ни другого — петь тебе в каких-то сальных кабаках, где тебя воспринимают как украшение интерьера, которое можно прибрать к рукам. На ночь-другую, — Хёнджин скривился от этих слов, словно съел лимон целиком. — Уж лучше тогда быть здесь, в цирке, клоуном. Но на это невыносимо смотреть, понимаешь!

— А с чего ты решил, — Хан поднялся со своего места, потому что времени перед выступлением оставалось немного, а он хотел провести ещё один разговор, — что у Сынмина нет связей?

Джисон весело подмигнул иллюзионисту, собираясь уходить, но Хёнджин вмиг поднялся и успел ухватил его за локоть.

— Джисон, — иллюзионист смотрел на него своими большими голубыми глазами, в которых должно было плескаться небо, но вместо этого там виднелась печаль человека, который бросил себя в пекло ради других. — Не знаю, что и как ты собрался делать. Но если Ким Сынмин будет стоять не на манеже цирка, а на сцене, я буду должен тебе всю свою оставшуюся жизнь.

После разговора с Хёнджином, который перетек в весьма неожиданное русло и закончился вопросом «почему ты так отчаянно хочешь всех спасти, Джисон?», у Хана в голове крутился новый — с Ынкваном. Юноша отчего-то был уверен, что его наставник является именно тем человеком, что ценит в первую очередь талант, а не приземленные бесполезные пустяки. Попросить Ынквана провести прослушивание, послушать Сынмина, а там уже настоять, что именно его тембр нужен для новой партии нового мюзикла, убедить, что тот отлично справится… Все сложно, но просто. Главное: искать человечность и самому её не терять — а там уже приложится.

От мыслей Джисона о беседе с наставником и словах Хенджина отвлек едва уловимый тревожный звук — тихий всхлип раздался со стороны небольшой гримерки, которая была совсем неприметной в большом шатре. Стараясь не шуметь и практически не дышать — Джисону казалось, это слишком громко; он аккуратно отвернул полог, чтоб тихо заглянуть внутрь. Увиденное оказалось ожидаемым, и из-за этого на душе стало совсем горько.

В небольшом подобии комнатки у большого зеркала сидел Феликс, подобрав к себе колени и спрятав в них лицо. Рядом беспорядочно валялись обруч и ленты, которыми он обычно их обматывал для пущей красоты. Черный жакет одиноко висел на спинке стула — из-за этого Феликс казался ещё меньше в своей свободной белой рубашке, что была на нём в этот момент. До начала представления оставалось не так много времени, поэтому такая несобранность гимнаста уже говорила о каком-то остром горе — Феликс всегда был собран и готов. Впрочем, сделать неутешительные выводы можно было лишь по одному виду артиста.

Джисон мог найти подход к любому человеку в любой ситуации — спасибо лицемерным играм высшего света, в которых он был с пелёнок, но сейчас он был в абсолютной растерянности.

— Можно войти? — от этих слов гимнаст вздрогнул и резко вскинул голову в сторону Джисона, проводя ладонью по лицу в попытке незаметно утереть слезы. Феликс глубоко вздохнул и уже приоткрыл рот, чтоб ответить, но в итоге лишь рвано выдохнул и кивнул, отворачиваясь обратно к зеркалу.

Джисон зашел внутрь, опуская за собой полог обратно, и аккуратно, стараясь не наступать на реквизит и ленты, приблизился к Феликсу. Тот сидел прямо на полу, поэтому Хан, недолго думая, опустился рядом.

— Феликс… — Хан аккуратно опустил ладонь на плечо гимнаста, чувствуя сильную дрожь. — Что случилось?

— Устал, — тот в ответ лишь вздохнул, не отводя взгляда от одной точки в зеркале. — Ничего особенного.

— Пожалуйста, расскажи мне. Я же вижу, что это не так. Более того, я не единственный, кто это замечает. Молю, я помогу тебе всем, чем только смогу — только скажи, как.

— Прошу, Джисон. Займись своей работой.

— Я никуда не уйду, пока не пойму в чем дело, — подбираться к Феликсу было тяжело, но Джисон пытался, быстро перебирая в голове всё услышанное. Возможно, он поступает не слишком благочестиво, но это все равно во благо. — Если не для меня, то хотя бы ради Чана. Давай разберемся, ты не одинок в своем горе.

— Я все-таки получил травму, когда упал, — лицо юноши исказилось, словно он почувствовал неприятную боль. Джисон сделал шаг в верном направлении. — Что-то со ступней, может трещина, а может и перелом… Я не знаю.

— Почему ты утаил это? А как же врач, что был у нас? Он клялся мне, что всё в порядке!

— Не вини его, он сделал это по моей просьбе.

— Зачем, Феликс…

— А кому я буду нужен с такой травмой, — Феликс наконец-то посмотрел на Джисона своими большими глазами, в которых плескалось отчаяние, — Кому будет нужен артист, утративший способность выступать? Это всё, что позволяет мне находиться здесь! Я перенес часть нагрузки на руки, если ты не заметил. Так что как-нибудь справлюсь.

— Я не могу выпустить сегодня тебя на арену, Феликс. И ты ошибаешься в том, что из-за этого тебя, травмированного, просто выкинут на улицу, как ненужного щенка.

— Просто мне страшно от мысли, — тот рвано вздохнул, пытаясь унять дрожь и ломающийся голос, — что я могу подвести Кристофера. Стать для него лишним грузом, стать…

«Ненужным» — Феликс закончил мысль про себя, не произнося последнее слово вслух, но Джисон все понял и так, сидя тихо, боясь прервать откровение гимнаста. Разговор с ним ощущался словно путь по тонкому льду — неверный шаг, и ты провалишься в его холодные воды недоверия и отрешенности.

— Ты ошибаешься. Крис ценит тебя, и я не могу представить ситуации, в которой он может так с тобой обойтись, даже в теории. Наоборот, он бы никогда не хотел, чтоб ты сидел и мучился в полном одиночестве, держа всю боль в себе.

— Как будто у него есть время на все мои проблемы. Как будто у него самого есть силы на меня…

— Он ценит тебя не только как артиста своей труппы, Феликс.

Тот лишь тихо всхлипнул, поднимая свой взгляд наверх и глубоко дыша всей грудью, чтоб собраться с силами и продолжить болезненный для него разговор.

— Я так устал, Джисон, смертельно устал. У меня не осталось сил ни на что, кроме бесконечных тренировок, чтоб выполнять номера еще лучше, еще быстрее, чтоб у зевак внизу отпадали челюсти от моих полетов. Да, большая часть зрителей приходит ради Минхо, но есть большая доля тех, кто приходит поглазеть на меня. Крис дал мне все, что есть у меня сейчас — и поэтому я обязан ему большим, чем могу дать. — Феликс аккуратно вытянул ноги перед собой, слегка морщась от боли и пряча лицо в ладонях. — И ради чего это все? Он же все равно в итоге отыщет себе достойную любовь на всю жизнь и останется там, в чужом для меня мире.

Джисон все еще слушал молча, собирая в голове целую картинку, которая постепенно становилась яснее. Он мог бы вмешаться прямо сейчас, рассказав Феликсу, что Крис попросил его присмотреть за ним — но стало бы тому от этого легче? Да и имеет ли он право вмешиваться в чужие судьбы?

Не имеет. Но кто он такой, чтоб не нарушить еще одно правило — хотя бы чуть чуть.

— Ты немного заблуждаешься, наслушавшись всяких сплетен, — Джисон вновь в успокаивающем жесте положил ладонь на плечо гимнаста. — Я бы даже сказал, что прям много. Отродясь не видел, чтоб Крис о ком-то так заботился и переживал в жизни, как о тебе. Он, конечно, не самый сообразительный молодой человек, а порой и вовсе туп как пробка — в делах сердечных, например, но ему все же хватило ума попросить меня присмотреть за тобой во время моей работы здесь. Заметь, просьба распространялась только на тебя, что уже о чем-то да говорит.

Феликс снова подтянул к себе колени и положил на них свою голову — в глазах выступали слёзы, а за ними промелькнул едва уловимый отблеск надежды. Мгновение — и все эмоции выйдут наружу.

— Спасибо, что рассказал мне, — севшим голосом ответил блондин, роняя слезы на свои ладони. — Знаешь, я так скучаю по нему, мне его так не хватает. Словно солнце исчезло, и наступила бесконечная холодная ночь. Наверное, это неправильно, но без Криса мне совсем плохо. И, наверное, это всё очень глупо, наивно, но я даже не думал, что смогу когда-нибудь так сильно…

Джисон снова закончил в голове предложение вместо замолчавшего гимнаста. Это, на самом деле, и не нуждалось в произношении вслух.

— Вам нужно будет поговорить, когда Крис вернется. А сейчас тебя нужно лечить и восстанавливать, поэтому попрошу Минхо выступить в тех частях, где должны были быть твои номера.

— Он не согласится.

— Согласится.

Руки, упертые в бок, поджатые губы и угрюмый взгляд — так Минхо встретил просьбу Джисона выступить дважды за вечер, еще и с разными номерами. Для полной передачи его настроения рыжеволосому не хватало только кошачьего хвоста за спиной, который недовольно метался бы из стороны в сторону: «Что, не мог раньше мне донести свои гениальные идеи, ослина?». Однако, просьбу факир все равно взялся выполнять, потому что и труппу нельзя было подводить, и к Феликсу Минхо относился всегда с теплотой и добротой, поэтому готов был выступать за него, пока тот восстанавливался после падения и нагрузки на поврежденную ногу. В рабочем вихре Джисон практически не пересекался с Минхо по личным делам, но успевал прочитать в его взгляде теплоту и понимание.

Но от этого легче не становилось — мысли о предстоящем повторном разговоре о гастролях вызывали у Джисона тревогу вплоть до чувства тошноты.

Хан никогда не был трусливым, или же шибко суеверным — но некоторые вещи его всё же пугали своей необъяснимой природой. Например Лиса, которая в конце этого изматывающего дня с бесконечными разговорами появилась ниоткуда, чтоб просто поинтересоваться, как у него дела. Джисон отвечал слегка рассеянно, его мысли то и дело сбивались с пути из-за предстоящих событий. Но конкретика и не нужна была: на деле девушка слушала не шибко внимательно, и в итоге также внезапно исчезла.

После разговора с ней Джисон обнаружил в кармане своего фрака карту Таро — Шута.