— Малыш? Я дома, — довольно тихо произносит Сонхва, когда разувается и мягко улыбается, увидев перед собой ещё сонного Ёсана. Тот стоит в дверном проёме спальни в одном лишь домашнем свитере. Это свитер Пака, он на несколько размеров больше, и Кан в нём кажется очень хрупким.
— Ты сегодня рано, — трёт глаза Ёсан, а когда поднимает взгляд, то не менее тепло улыбается в ответ. — Это мне?
— Конечно, родной, — Сонхва протягивает ему огромный букет жёлтых роз и пристально смотрит в глаза. Кан не обращает внимания на немного жёсткий и любопытный взгляд.
— Их так много, надеюсь, они поместятся в вазу, — едва ли не сияет Ёсан и обвивает шею Сонхва руками. Он целует Пака в уголок губ, после чего принимает букет и сразу убегает на кухню.
— Должны, — Сонхва усмехается и проходит следом, по пути ослабляя галстук и снимая пиджак.
Он внимательно наблюдает за Каном, что достаёт их единственную вазу и набирает воду. Если бы Ёсан обернулся, то в Паке он бы точно увидел разозлённого, но терпеливого хищника.
— Мне казалось, ты не любишь желтый, — Кан осторожно и заботливо опускает цветы в воду, поправляя их в вазе. Сколько их в букете? Точно больше шестидесяти, и приходится повозиться, чтобы они не завалили вазу.
— Верно, я терпеть не могу жёлтый, — Сонхва неторопливо подходит сзади и упирается руками в столешницу по обе стороны, наблюдая за действиями Ёсана и вместе с тем несколько раз целуя в шею.
— Тогда почему жёлтые?
— Я прочитал, что жёлтый — цвет измены, цвет ревности, — Пак медленно проводит языком по немного открытому плечу и оставляет на основании шеи сильный засос, что сразу начинает наливаться кровью. Он вжимает бёдрами в стол своего мальчика, и тот тупит взгляд, начиная чувствовать сокрытую едкость.
— Я не понимаю, к чему ты клонишь, — хмурится Кан и шумно выдыхает, хватаясь за столешницу, в то время как Пак размеренно продолжает покрывать плечо поцелуями. Сонхва слишком тактилен и часто проявляет внимание подобным образом, но сейчас его настроение настораживает Кана.
— Вот как? Малыш, расскажи, где ты был вчера вечером и кто тебя привез домой? — Пак разворачивает Ёсана к себе лицом и, подхватив под бёдра, усаживает на стол.
Он смотрит в глаза с нежностью и теплом, на самом же деле глубоко внутри сгорая от ревности. Сонхва по-хозяйски притягивает Кана к самому краю и вжимается пахом между ног, сцепляя руки в замок у того на пояснице.
— Господи, родной, это был мой старый друг с университета, мы с ним просто ужинали, — Кан лениво обнимает за шею и всё ещё немного хмурится, когда Пак снова принимается покрывать его шею поцелуями. Он делает это в самой обычной манере, однако, что-то не так. — Я же рассказывал тебе.
— А откуда эта подвеска? — Сонхва проводит несколько влажных дорожек от плеча до шеи и в конце концов подцепляет тонкую платиновую цепочку с камнем зубами, поднимая заинтересованный смеющийся взгляд на Ёсана. Немного натянув её, Пак ухмыляется.
— Это его подарок, он, — не успевает Кан договорить, как ойкает от неожиданности. Сонхва, не разрывая зрительного контакта, резко дёргает цепочку и рвёт её, после чего наигранно-удивлённо и немного огорчённо приподнимает брови. Он размыкает зубы и роняет украшение вместе с подвеской на пол. Пусть эта цепочка и была прекрасна, но на Ёсане она слишком раздражала. Брови Сонхва опускаются, а взгляд становится тяжёлым и тёмным.
Ёсан нервничает и испуганно замирает. Он боится, потому что никогда ещё не видел Пака таким. Сонхва чувствует это и даже немного обижается.
— Родной, разве я причинял тебе когда-то вред? — Пак снова возвращается к плечам, только теперь он не целует, а вопреки своим словам кусает с силой, иногда впиваясь клыками до крови.
Сонхва сжимает в объятиях, не даёт отстраниться и ставит сильные засосы, абсолютно наплевав на просьбу Кана этого не делать. А когда перестаёт чувствовать сопротивление, то лезет руками под его свободный свитер и слегка царапает короткими ногтями рёбра и талию, сжимая их в руках. Это позволяет ещё крепче прижать к себе, слизывая пьянящую кровь с укусов. Пак начинает срываться и демонстрировать свою злость и нечеловеческую ревность. Настолько, что кровь кажется сладкой не потому, что имеет такой вкус, а потому, что Сонхва чувствует, как больно и страшно его мальчику.
— Давай спокойно всё обсудим, — Ёсан не собирается отталкивать или сопротивляться насильно. Он болезненно щурится и понятия не имеет, что делать. Разве что интуитивно нежно проводит пальцами по загривку Пака, надеясь, что это хоть немного успокоит. Но тот лишь с тихим рыком впивается зубами в шею, снова прокусывая до крови. На глаза Ёсана наворачиваются слёзы, и он судорожно выдыхает. Но когда рука Сонхва опускается вниз и сжимает внутреннюю сторону бедра, Кан вздрагивает. Не то чтобы ему было неприятно, просто сейчас происходит что-то странное. Тихо и стараясь не срываться голосом, он произносит: — Я не хочу, мы делали это сегодня ночью. Пожалуйста, давай поговорим.
Сонхва замирает на несколько секунд, а после его плечи начинают мелко трястись, и Ёсан слышит тихий смех. Это заставляет нервничать ещё сильнее.
— У тебя была целая ночь и сегодняшний день, чтобы поговорить, малыш, — Пак снова нежен в своих интонациях.
Подхватив Есана под бёдра, он отправляется вместе с ним в спальню. Сонхва бережно опускает того на большую, расправленную после сна кровать, и сразу упирается коленом между его ног. Нечитаемым взглядом он впивается в глаза Кана и усмехается, видя на прекрасном милом личике испуг. Одной рукой Пак стягивает с себя галстук и начинает расстёгивать рубашку.
Ёсан любит своего мужчину больше, чем кого-либо ещё на свете, но сейчас с его глаз неконтролируемо начинают катиться слёзы. Сонхва красивый и желанный даже в такой момент, но все эмоции отравляются ревностью, и то, что всегда казалось сладким и прекрасным, сейчас острое и опасное.
— Пожалуйста? Давай всё-таки поговорим, Сонхва? — Он проводит ладонями тому по груди вверх и оставляет на плечах, мягко и нежно их сжимая.
— Разве тебе меня мало? — закусывает губу Пак и скидывает с себя рубашку, после чего принимается за один-единственный домашний свитер Кана.
Ёсан не отвечает ничего, потому что чувствует себя на грани того, чтобы разрыдаться. А может и стоило бы это сделать? Может, это смягчило бы его родного? Но он решает, что не заплачет и будет сильным, и со всех сил старается этого не делать, особенно, когда его оставляют без одежды и вновь принимаются усыпать шею влажными поцелуями. Кану не кажется, что он в опасности и ему <i>действительно</i> сделают больно, он уверен, что Сонхва не навредит ему ни при каких условиях, но его поведение всё равно лишает спокойствия и равновесия.
— Разве тебе меня мало, котёнок? — Пак нежно и любовно вылизывает собственные укусы на тонкой шее, проводит руками по телу и снова укладывает их на внутренних сторонах бёдер — самой чувствительной эрогенной зоне Кана, отчего того словно прошибает током. Ёсан вздрагивает и всхлипывает. Ему слишком странно от того, что тело привычно откликается на прикосновения любимого человека отзывчивостью, а вот разум вопит остановить это всё и решить проблему диалогом.
— Пожалуйста, остановись, я прошу тебя, — тихо шепчет Ёсан и умоляюще смотрит в глаза напротив. Он старается быть ласковым и игнорировать холод и отторжение в этих самых глазах, потому что кажется, что только лаской и принятием можно успокоить Пака.
— Обычно ты просишь не останавливаться, — Сонхва закусывает губу и улыбается, рассматривая Кана. — Твои реснички склеились между собой от слёз и дрожат, твоё ангельское личико выглядит так невинно с этим испуганным взглядом, только у тебя стоит, Ёсан.
Сонхва приподнимается и переворачивает под собой хнычущего парня, подкладывая тому под живот подушку. Без лишних прелюдий и не особо церемонясь.
— Тебе ведь даже сейчас всё нравится, малыш, — Пак шарится руками по кровати и находит их смазку под подушкой, выливая довольно много себе на пальцы. Даже закипая от злости и жгучей ярости, терзаемый ревностью, он будет заботлив. Даже если хочется сделать так же больно, как ему самому глубоко внутри. Чуть позже Сонхва будет обескуражен своим отвратительным желанием специально причинить боль, но по факту даже с ним Пак осторожен.
— Так скажи, разве тебе мало одного меня? — Ёсан растянут с ночи, и два пальца проникают довольно легко, однако он всё равно вздрагивает от холодной смазки и громко надрывно стонет.
— Ты же знаешь, что ты единственный мужчина в моей жизни, — Кан всё-таки срывается на слёзы. Ему обидно, что Сонхва ему не верит и думает, что Ёсан мог изменить. Ему страшно от такого Сонхва. Ему горько, что он возбуждён от такого Сонхва. На подкорках мозга ему приятно, что Сонхва сходит по нему с ума. Даже если это неправильно и нездорово. Ни один, ни другой не хочет контролировать свои эмоции и чувства разумом.
Кан старается расслабиться, понимая, что уже точно никуда не деться. Пак непривычно груб, хоть это и не доставляет дискомфорт. Он быстро добавляет третий палец и трахает ими, целенаправленно жёстко упираясь в простату и задерживаясь в таком положении. Давит и грубо гладит, заставляя едва ли не скулить от слишком сильных и почти болезненных ощущений. И каждый раз попадает слишком точно. Просто слишком хорошо знает, что и как делать с Ёсаном.
Когда Сонхва обильно смазывает его и убирает пальцы, вдоволь наслушавшись сладкого плача вперемешку со стонами, Кан утыкается лицом в подушку, продолжая вздрагивать от неконтролируемых рыданий. Ему искренне не хочется плакать, но эмоции невозможно удержать.
Пальцы почти сразу же заменяются членом. Пак одним движением заполняет на всю длину и в тот же момент грубо хватает того за волосы сзади. Он крепко сжимает их в кулак и начинает двигаться, приподнимая голову своего малыша.
— Не прячь личико, милый, я хочу тебя слышать.
Сонхва начинает толкаться сразу резко и с силой, заставляя Ёсана хвататься за простынь и стонать сквозь слёзы. После пальцев Пака всё и так осталось слишком чувствительным, а тут сразу настолько безжалостный темп. Кан сводит брови к переносице и сжимает зубы, но всё равно не может сдержать плач и хриплые вскрики. Кажется, что если этого не делать, то и без того сильные ощущения становятся и вовсе чудовищными.
— Грёбаный Пак Сонхва, боже, да только тебя, — сквозь слёзы Ёсан рычит хриплым от рыданий голосом. — Я люблю тебя, чёрт возьми. Только тебя.
Хорошо, что Кан не видит полубезумный оскал Пака. Тот широко улыбается и с удовольствием вколачивается в податливое тело.
— Ты идиот, если думаешь, что я неверен тебе.
Сонхва перекладывает руки на бёдра своего мальчика и сильно сжимает их, немного меняя угол и теперь каждый раз проезжаясь по простате. Он намеренно оставляет синяки и царапины от рук ещё на бёдрах и ягодицах, удерживая Ёсана и не позволяя отстраниться. Комната заполняется всхлипами, стонами, репликами Кана и шлепками тел.
— Я только твой, родной. Сонхва, я люблю тебя, пожалуйста…
Ёсана едва ли не колотит. Ему не хватает воздуха, но хватает сил выстанывать имя Сонхва вперемешку с редкими ругательствами. И Пака кроет окончательно. От принимающего даже сейчас его Кана. От его слёз. От его нежности, которую он дал, даже несмотря на ответную жестокость. От собственного имени, что срывается с его губ почти на каждом стоне.
Он останавливается и резко выходит. Пак переворачивает своего мальчика, сразу же снова нависая сверху и входя уже медленнее и мягче. Те эмоции, что бушевали и, казалось, испепеляли, сейчас складывают оружие и словно по щелчку пальцев обращаются самыми тёплыми и нежными.
— Прости меня, я не… Я не должен был. Сонхва, пожалуйста.
А Пак едва ли не захлёбывается любовью к Кану, когда тот разводит ноги шире и всё также ласково кладет ему руки на плечи. Правда, случайно царапает, как только Сонхва снова начинает двигаться.
Спина и плечи Пака горят, как и душа, и он лишь тихо шепчет в губы, что любит в ответ. Бесконечно сильно и настолько преданно, что становится страшно. А после всех высказанных нежных слов глубоко и влажно целует, тут же углубляя и проникая языком в ротик. Ёсан отзывчив даже сейчас, насколько это возможно, пусть и несдержанно стонет, пока царапает спину.
Кан кончает первым, сильно выгнувшись в родных руках и сжавшись. После пальцев и того, что ими делал Сонхва, его ещё надолго хватило. Он утыкается лбом Паку в плечо, на что тот в ответ последний на сегодня раз впивается зубами в основание шеи и кончает следом глубоко внутрь.
Умом Ёсан понимает, что то, что только что было, ситуация нездоровая, и Сонхва не должен был так реагировать. Но внутри разливается тёплая вязкая сперма, и Кан снова всхлипывает. То, что должно было сделать ему больно и мерзко, заставляет чувствовать себя прекрасно, поэтому Ёсан теряется в собственных мыслях и ощущениях. Это неправильно. Так не должно быть. Но тогда какого чёрта так хорошо?
Ничего. Утыкаясь носом в шею, Сонхва сводит брови к переносице и только сейчас осознаёт, насколько отвратительно и жестоко себя повёл, дав волю своему чувству собственника. Чуть позже он будет вымаливать прощения и со всех сил пытаться изменить себя, боясь, что Кан отвернётся.
Но возможно ли отвернуться от любви всей жизни? Пак сможет удовлетворить и душу, и разум Ёсана. Он продолжит сходить по нему с ума, но абсолютно контролируя себя и не отравляя их отношения излишней токсичной ревностью. Разве что чуть-чуть, чтобы яд стал вакциной.