«Я не заслуживаю друзей»

Эту фразу Лань Хуань беспрестанно повторял себе с тех пор, как погибли оба его брата, к смерти которых он сам и был причастен. Это знание убивало, кислотой разъедало изнутри и внедрялось под кожу жгучими иглами. Сичень помнил всё… каждое мгновение их ухода… каждую утекающую секунду жизни из их глаз… Братья преследовали его во снах, в мыслях, каждый раз, когда он закрывал глаза, и каждый раз, когда чувствовал себя хоть немного лучше… Поэтому он перестал есть, избегал отдыха, сколько было возможно, делал всё, чтобы избавиться от ночных кошмаров, прикрываясь самосовершенствованием и медитацией… Физическая боль, голод и неудобства отвлекали от погружения в реалистичные сны, но не спасали. 

В один из дней — пожалуй, на тот момент с событий в Юньпине прошло больше года — Лань Хуань вдруг вспомнил, что однажды пообещал брату и господину Вэю испробовать «Песнь Смятения» на себе. Тогда он ещё не верил в причастность Гуанъяо к смерти Не Минцзюэ, слегка затянул и опоздал вовсе — всё раскрылось без его помощи. Но после… почему же после ему не хватило сил на это? Разве глава Лань не заслужил? Разве человек, носивший гордое звание Цзеу-Цзюнь, стоявший первым в списке самых красивых и одарённых заклинателей, не заслужил самой ужасной и мучительной смерти за то, что осмелился пойти против собственных убеждений, осмелился совершить преступление? Люди постоянно твердили ему: «<i>Ты не специально, от тебя ничего не зависело</i>», «<i>Это не твоя вина</i>», «<i>Ты не должен считать себя убийцей</i>»… и ошибались, они все, до единого, ошибались. Да, возможно, Сичень, совершил это не специально, но по собственной воле, а значит и вина на нём, и эти убийства. От него зависело, если не всё, то многое, и теперь кровь братьев была на его руках! 

Вот почему, вспомнив то высказанное, но не исполненное намерение, он взял в руки Лебин и стал играть «Песнь очищения сердца», вкладывая духовную силу лишь во фрагмент, изменённый Цзинь Гуанъяо… На самом деле, следовало поступить так давно, ведь после случившегося это уже не являлось ни желанием, ни обещанием, а стало самым настоящим долгом, который ему следовало принять как данность и искупление за свои деяния. Лань Хуань играл эту мелодию каждый день, вдали от всех, закрывшись в своём коконе — доме в скалах у водопада. По прошествии нескольких лет влияние отрывка действительно возымело эффект, но недостаточно сильный, чтобы ци Первого Нефрита вышла из-под контроля окончательно. Всё-таки он не был наследником клана Не, а Шоюэ не имел ничего общего с саблями.

Здесь же, в Пристани Лотоса, и особенно теперь, когда глава Цзян так рьяно соблюдал режим его приёма пищи и лекарств, глава Лань не собирался играть этот отрывок, он, если быть честным, не планировал делать этого до самого возвращения в Гусу. Однако, дойдя до нужной ноты, когда следовало сделать мягкий переход в продолжение стандартной мелодии, Лебин неожиданно и, будто против его воли, заиграла изменённый фрагмент. Сичень, погружённый в свои мысли, понял, что за музыку играет, слишком поздно… Только его собственное имя, сказанное голосом главы Цзян, отрезвило сознание. Оно прозвучало так странно, неестественно и в тоже время приятно... На просьбу о прощении ушли все духовные силы, и слабость, какой он не чувствовал, наверное, никогда, вдруг накинулась на него и опутала своими сетями. Если бы глава Цзян не пришёл, то не пострадал бы и не увидел его в таком состоянии. Зачем он вообще стал помогать? Зачем остался?

«Я не заслуживаю друзей», — снова подумал Лань Хуань.

Он тяжело вздохнул, ясно ощущая, как поменялась атмосфера вокруг. Мир перевернулся. Сичень уже знал, что произошло, и смело поднял взгляд. Ему была известна каждая деталь, которую собиралось представить это сновидение — он давно привык.

Водопад.

Лань Хуань, как и каждый раз, оказался перед тонкой стеной прозрачной воды, падающей с отвесной скалы к его ногам… и в этой воде он видел отражение, но не своё, а братьев. Они, повернувшись спиной друг к другу, неизменно смотрели на него: Гуанъяо звал за собой, в то время как Не Минцзюэ приказывал: «Стой на месте». Сичень больше соглашался с А-Яо, но верить хотел главе Не. Где-то в глубине души он понимал, что их смерть это результат последовательных случайностей, спланированных другими людьми, но в остальном был уверен — всё это его вина. Если бы глава Лань в своё время был более внимателен к музыке, если бы хоть на мгновение прислушался к игре А-Яо, то непременно бы предотвратил это. Тогда, возможно, Минцзюэ ещё бы жил и правил кланом Не, а Цзинь Гуанъяо никогда бы не подвергся шантажу со стороны Не Хуайсана. Если бы Сичень заметил, он бы не стал принимать серьёзных мер, он бы решил всё тайно, не дал бы умереть им обоим… Но он этого не сделал. Всё свершилось, его братьев больше нет, и ушли они с его позволения, из-за его личной халатности и… глупости.

«Я не заслуживаю друзей», — повторил Лань Хуань и закрыл глаза. Он знал, что сейчас его обступит абсолютная тьма и перенесёт в до боли знакомые события, где каждое мгновение выжжено на сердце раскалённым металлом. 

Сичень ощутил в руке холод рукояти Шоюэ, контрастирующий с ощущениями и словно символизирующий его внутреннее состояние... одно мгновение… блики света… ветер и гроза… капли крови с острия меча, пронзившего сердце насквозь и… разочарованный взгляд А-Яо, самого близкого человека, который взаимно считал его близким и верил, что именно им — Цзеу-Цзюнем — он предан не будет... Какая ирония, что как раз так и случилось. Главе Лань известно каждое слово, каждая фраза, которую скажет сейчас его брат, но он впервые не думает об этом. Его мысли неожиданно принимают иной оборот. Разве в Юньпине в ту ночь была гроза? Разве молнии так расчерчивали небо, как сейчас?.. Молнии! Лань Хуань усилием воли повернул голову, но не успел увидеть ничего позади себя…

— Зачем ты на него смотришь? Что ты хочешь увидеть? — говорит Гуанъяо, отвлекая внимание, — Даже я за все эти годы не смог.

Он имел в виду Не Хуайсана, но Сичень-то думал совсем не о нём. Впервые в его сне было что-то ещё. Кто-то ещё. Впервые появилось чёткое и вполне серьёзное желание найти взглядом главу Цзян, и именно сейчас почему-то это оказалось невозможно.

События стремительно полетели вперёд…

— Умрём вместе, брат, — шепнул А-Яо и был прерван яркой вспышкой фиолетовой молнии.

— Ты один из тех светлых моментов моих воспоминаний, которых и так мало осталось… и из них ты один так упорно стремишься избавить меня от своего существования… да и не только меня… Чёрт! — прозвучал голос Цзян Чэна так, словно был везде и шёл отовсюду.

Этот голос и эти слова внесли смятение, рассекли сон всполохами Цзы Дяня и разбили его, словно хрупкое зеркало. Мир рассыпался на осколки, бросая в лицо пучок яркого света…

Сичень открыл глаза и некоторое время пытался понять, сон это или уже явь, и, когда, наконец, пришёл к заключению, что не спит, прислушался к себе. Слабость отступила, духовная энергия мягко циркулировала по телу, не нарушая ни настроения, ни самочувствия. Он успокоился и осмотрелся.

Комната, в которой он проснулся, по-прежнему была комнатой, отведённой ему в Пристани Лотоса; угол солнечных лучей, падавших на стену, говорил о том, что день близился к обеду, а чьё-то мерное дыхание рядом — что здесь находился кто-то ещё. Стараясь не издать ни звука, глава Лань повернулся и замер, уткнувшись взглядом в красивое серебристое украшение в тёмных волосах... Оно было совсем близко и сверкало в солнечном свете фиолетово-синими оттенками. Глава Цзян, Цзян Чэн, спал у его постели, положив руки под голову. Это вызвало непроизвольную улыбку умиления, тёплую и добродушную — так обычно смотрят на маленьких смешных детей. Но этот миг не длился долго. Очень скоро Сичень оценил обстановку, и улыбка ускользнула с его лица так же быстро, как и появилась: и почему глава Цзян не вернулся к себе? Почему не ушёл? Всё могло повториться, всё могло закончиться хуже, не будь Саньду Шеншоу самим собой.

«Я не заслуживаю друзей», — подумал глава Лань, — «Я не заслуживаю друзей… таких, тем более».

***

— Я так беспокоюсь, Лань Чжань, — Вэй Ин кружил вокруг мужа, пока тот шёл через внутренний двор Благоуханного дворца, — надо было кому-то из нас остаться. Цзян Чэн, он… ну, ты знаешь, его характер злоеб… золотой, поэтому и тяжёлый. Ты не волнуешься за брата?

— Вэй Ин, — Ванцзи поймал его и остановил, — успокойся и иди рядом.

— Лань Чжань…

— Мгм?

— Что, если они поругаются, и мы так и не сможем подружить их, а?

— Нет нужды волноваться о том, чего не случилось.

— Но нужно же сделать так, чтоб точно не случилось. Что-то придумать, чтобы…

— Брат невосприимчив к вздорным характерам, лучше подготовь всё по плану и перепроверь.

— Конечно, но, я боюсь, до этого может не дойти.

Лань Чжань взглянул на Усяня и улыбнулся (если это незаметное движение губ можно было так назвать).

— Беспокойство излишне, — коротко ответил он.

Вэй Ин почесал нос и заметил, блеснув хитрющим взглядом.

— Если ничего не получится, я всем скажу, что это твоя вина.

Ванцзи кивнул и, прежде чем ускорить шаг, избегая, по его мнению, бессмысленного диалога, сказал:

— Вина и так лежит на мне.