Утром она проснулась свежей и отдохнувшей, хоть и спать легла поздно. Желание Фьоры пойти и послушать мессу никого из её близких не удивило. Франческо Бельтрами, Леонарда и Хатун давно привыкли к тому, что если Фьора и выходила куда-то из дома, то лишь в церковь или навестить бедных, чтобы раздать милостыню.

Фьора сочла нужным одеться так скромно, как она привыкла с одиннадцати лет.

Свои густые чёрные волосы Фьора не заплетала. Только попросила Хатун взять по бокам две пряди и сплести их в косу.

Немного духов, белил и нежно-розовой помады. В ушах серёжки с сапфирами, а на шее тоненькая гладкая цепочка с крестиком.

Хатун, сопровождающая свою госпожу до церкви, лишь смутно догадывалась, что Фьора подчёркивает свою красоту отнюдь не для того, чтобы обрадовать взор Всевышнего. Но молоденькая рабыня предпочитала молчать.

Уже через час, закутавшись от пронизывающего холодного ветра в плащ с капюшоном, подбитый беличьим мехом, Фьора бодрым шагом направлялась к церкви. За девушкой, неся подушечку и часослов, шла Хатун.

После того, как умерла Джамаль, мать Хатун, маленькую татарку крестили, дав ей имя Доктровея. Но окружающие как раньше звали её Хатун, так и продолжали звать.

Фьора и её спутница наконец-то пришли к церкви Санта-Тринита, являющую собой образец суровой и благородной величественной готики. Горевшее множество свечей в боковых приделах смягчали мрачное впечатление.

Огоньки свечей, будто собранные огромные яркие букеты, бросали блики на золото алтаря, освещали своды церкви, расписанные фресками Бальдовинетти.

Послышалось пение церковного хора и служба началась.

Фьора решила послушать мессу, не особо торопясь узнать, что же такого важного хотел сообщить ей бургундский рыцарь. Высокий тёмный силуэт молодого человека девушка сразу заметила, едва войдя в церковь. Граф стоял перед фресками Джованни да Понте, что во втором приделе слева от хоров. С живым интересом рыцарь, подняв голову, изучал каждую деталь великолепного скульптурного надгробия Федериги работы Луки делла Робиа.

От Фьоры, лица которой не было видно под капюшоном, не укрылось то, что бургундский капитан кидал быстрый взгляд на любого вошедшего в церковь.

Откинув капюшон, Фьора чуть заметно улыбнулась ему и опустилась на колени прямо посреди нефа, немного поодаль от остальных молящихся. Впервые девушка слушала мессу в пол-уха. Она не могла сосредоточить своё внимание на молитве, чувствуя за спиной присутствие молодого графа.

Хатун, успевшая уже порядком заскучать и вертевшая головой по сторонам, прошептала хозяйке:

— Прямо за нами стоит красивый сеньор. Госпожа, он не спускает с тебя глаз!

— Я знаю, — был еле слышный ответ Фьоры. — Он собирается с нами заговорить. Обещай никому о нём не рассказывать.

Хатун, нисколько не смущаясь святостью места, плюнула на пол и одновременно вытянула вперёд правую руку. Эту своеобразную манеру давать клятву она переняла, случайно подсмотрев у матросов с Арно.

Фьора не смогла сдержать улыбки и в ту же минуту услышала за своей спиной приглушённый смех.

В воздухе кольцами витал сладковатый дымок. Молодой дьякон с растрёпанными волосами взмахивал кадилом.

По-прежнему не вставая с колен, Фьора сделала вид, что полностью ушла в молитву.

— Я жду вас у кропильницы, — долетел до её слуха приглушённый голос Филиппа.

Фьора кивнула головой, но с места даже не сдвинулась, не в силах отказать себе в свойственном каждой женщине маленькой радости, как заставить мужчину томиться в ожидании.

Церковь к тому времени почти совсем опустела. Сторож, вооружившись гасильником на длинной ручке, затушил все свечи в высоких светильниках.

Фьора перекрестилась последий раз и встала с колен.

Медленной поступью она направилась к дверям, но затем вдруг круто развернулась и решительным шагом пошла к колонне, в тени которой её ждал молодой человек.

Едва Фьора приблизилась, Филипп схватил её за руку и увлёк за собой в самый ближайший и самый тёмный придел из всех.

— Что, эта девушка за вами всюду следует по пятам? — спросил рыцарь сухо, имея в виду Хатун, которая рассматривала фреску, что была ближе всех к выходу.

Фьора, возмущённая его тоном, силилась высвободить руку:

— Это моя рабыня Хатун. Даже не надейтесь, что я отошлю её. Она всегда должна находиться при мне.

— Рабыня? Вы так спокойно говорите об этом в церкви? Какая же вы после этого христианка?

Фьора едва не задохнулась от возмущения. По крайней мере она была к этому близка.

— Не считаю себя обязанной выслушивать ваши сентенции. Да мы к своим рабам относимся лучше, чем вы — к вашим слугам и крестьянам. Мы ими дорожим, потому что они недёшево нам обходятся!

— Вы, флорентийцы, действительно странные люди, и…

Фьора, больше не в силах сдерживать свой праведный гнев, резко оборвала собеседника:

— Хватит об этом, мессир! Вы заставили меня прийти в церковь, чтобы наши обычаи и нравы обсуждать? Я не потерплю на этот счёт никакой критики.

— Извините меня! — воскликнул он пылко. — Я не думал вас обидеть, не хотел этого. Вы позволите задать вам один вопрос?

— Смотря какой вопрос, — обронила Фьора настороженно. Прямая и гордая, девушка стояла перед графом, смело глядя ему в глаза, словно бросая вызов.

Но это лишь вызвало у Филиппа улыбку.

— У вас совершенно прозрачные глаза, — проговорил он дрогнувшим голосом, — в них можно прочесть малейшее движение вашей души…

— Вы позвали меня только затем, чтобы сообщить об этом открытии? Так что за вопрос вы хотели задать, если он действительно у вас есть?

— У меня он есть. В городе мне рассказали, что ваша мать не флорентийка, и что у себя в Бургундии она принадлежала к знатному роду.

— Я, конечно, знала, что у нас в городе языки работают быстро, но не до такой же степени! — воскликнула девушка, а щёки её заалели от возмущения. — Вы же только что приехали.

— И скоро уеду обратно, но, чтобы проникнуться к человеку интересом, много времени не требуется… А заинтересовавшись, невольно стремишься побольше о нём узнать. Я спрашиваю вас о вашей матери, потому что вы очень похожи на одного юношу, которого я знал в детстве, ещё будучи пажом графа де Шароле, впоследствии ставшего герцогом Бургундским.

— Прошу вас, продолжайте! — откликнулась девушка заинтересованно.

— В то время у монсеньора Карла оруженосцем служил очень красивый… и грустный молодой человек. Он редко улыбался, а жаль, ведь у него была такая обаятельная улыбка, совсем как у вас… Я навсегда его запомнил, только потом он куда-то исчез. Юношу звали Жан де Бревай, он происходил из знатной, но небогатой семьи. Вы мне странным образом его напоминаете. Если только девушка может быть в какой-то степени похожей на молодого человека…

— Услышав историю моей матери, вы подумали, что я его родственница?

— Совершенно верно. Именно поэтому, рискуя показаться вам нескромным, я всё же решил спросить имя вашей матери.

— Я бы назвала вам его, если бы знала сама. Мне известно только то, что мою маму звали Мария. Я родилась вне брака, наверно, мой отец не хотел ворошить воспоминаний или стремился уберечь честь семьи от пересудов. Вы разве не знали, — немного насмешливо поддела Фьора бургундского рыцаря, — что мои родители не были женаты и я, грубо говоря, незаконнорожденная? У нас на это не обращают особого внимания. Правда, мы, флорентийцы, — добавила девушка с лёгкой улыбкой, — странные люди, почти дикари…

— Не говорите глупостей! — возмутился Филипп. — Я никогда подобного не говорил и не думал так. Даже среди нашей знати рождение внебрачного ребёнка не считается большим позором, значение имеет лишь его происхождение по мужской линии. Возьмите, например, сводного брата и самого талантливого военачальника монсеньора Карла — Антуана Бургундского…

— Только почему вы говорите это таким сердитым тоном? Раз мы пришли к согласию, позвольте мне удалиться. Моей воспитательнице может показаться, что месса излишне затянулась.

— За вами так строго следят?

— Как за любой девушкой моего возраста и положения, — сухо ответила Фьора. — И я не считаю нужным обсуждать с вами эту тему.

— Я и не пытаюсь. Но умоляю, подождите немного. Я… — Он немного заколебался, что уже начало выводить Фьору из терпения.

— Если у вас есть ещё вопросы, задавайте их сейчас. Я тороплюсь.

— То, что я хотел бы вам сказать, потребовало бы долгого вступления, а вы спешите…

И не успела девушка даже опомниться, как он обнял её и поцеловал страстным, жадным и требовательным поцелуем. Но не прошло и пяти секунд, как Филипп почувствовал сильную боль в челюсти от удара кулаком Фьоры. Вскрикнув не столько от боли, сколько от неожиданности, граф схватился за пострадавшую часть своего лица, а Фьора тем временем потирала ушибленную кисть, оглядываясь по сторонам.

— С публичными девками на улице так себя вести будете, — яростно зашипела Фьора, как рассерженная кошка, — но не со мной!

— Что?.. — не сразу оценил Филипп ситуацию.

— Может быть, какая-нибудь наивная и недалёкая особа упадёт после этого в ваши объятия, но только не я!

— Фьора, вы не поняли, я… — предпринял Филипп неловкую попытку извиниться, но Фьора перебила его:

— А что я не поняла, мессир? — спросила она его с горькой и злой усмешкой в голосе. — Что, кроме как для мимолётных интрижек, я ни на что другое не гожусь? Что я дешёвка? Это вы мне хотели дать понять?

— Фьора, вы не так всё поняли…

— Да всё я прекрасно поняла! Не надо из меня дурочку делать, не надо! Я нужна вам только на время. Так, последнее приключение перед отъездом, о котором вы скоро забудете! А на меня и мои чувства вам глубоко наплевать! — выкрикнула Фьора гневно в лицо Филиппу эти обвинения. — Я считала вас другим, хорошим и порядочным человеком, но ошиблась… Вы ничем не лучше Марино Бетти! — Поняв, что невольно проговорилась, Фьора зажала себе рот рукой.

— Что ещё за Марино Бетти? — спросил он вдруг резко посуровевшим голосом.

— Не ваше дело! — грубо ответила ему девушка.

— Раз уж заикнулись, так говорите всё.

— Да что вы ко мне со своими вопросами пристали? Это не ваше дело, так что отстаньте от меня! Уж точно я не хочу об этом говорить с вами!

— Для вас это так тяжело? — спросил он девушку с искренним участием, смягчившись.

Фьора несколько раз кивнула и прильнула к нему, спрятав своё печальное лицо у него на груди, а рыцарь с какой-то неловкой нежностью гладил её по спине одной рукой, чтобы успокоить, а обнимал другой. Лишь по нервно дрожащим плечам девушки Филипп понял, что она плачет.

— Фьора, — несмело обратился он к ней, — если мои действия были оскорбительны для вас, простите… Я не смог себя сдержать, вы меня с ума свели, и я не считаю это оправданием. Фьора, пожалуйста… Я не хотел нанести вам обиду.

— Вы не виноваты, — бросила ему Фьора с горечью и сердитым упрямством, — вам откуда было знать, что у меня был негативный опыт общения со своим покойным крёстным?

— Но не станете же вы отрицать, что я виноват перед вами?

— Вы? — едко спросила Фьора, вскинув голову. — Вы пытались принудить меня силой к близости шесть лет назад, впечатав в мой письменный стол, воспользовавшись отсутствием в доме других взрослых? А мне тогда было всего одиннадцать лет… Не попадись мне в тот день нож для заточки перьев, которым я ранила Марино в плечо… — голос Фьоры сорвался и дрогнул. — Пока он вопил от боли, я успела сбежать и не появлялась дома, пока моя наставница Леонарда и подруга Хатун не вернулись с рынка… — рот Фьоры словно корёжил горький смех. — А потом я пришла ночью к Марино в спальню и угостила отравленным вином, от чего он и умер. Такая, вот, весёлая история, мессир де Селонже, — заключила отнюдь невесело Фьора, грустно усмехнувшись.

— Я могу понять вас, но почему вы ничего не сказали вашей наставнице Леонарде или отцу? Почему от них это скрыли?

— Кто бы мне поверил? Списали бы всё на слишком буйное воображение, присущее возрасту, как взрослые обычно делают — и всё. Я ещё за Хатун боялась. Марино ведь мог и на ней зло выместить от того, что со мной ничего не вышло, а Хатун гораздо слабее меня… Вот такие скелеты в шкафу может хранить девочка одиннадцати лет…

— Так вот почему я получил вашей прекрасной и нежной ручкой в челюсть… Должен заметить, удар у вас хороший.

— Правда?

— Но не повредят тренировки.

— Знаете, мессир де Селонже, я даже вам благодарна… — вдруг вырвались эти слова у Фьоры сами собой.

— Но за что же? — искренне недоумевал молодой человек, поглаживая дрожащие руки Фьоры.

— Вы первый, — после священника, разумеется, — кому я смогла поведать свою постыдную тайну, и кто не оттолкнул… не отвернулся от меня… — с чувством небывалого облегчения от многолетнего груза, Фьора смотрела прямо в глаза Филиппу и улыбалась. — Я ведь даже отцу с Леонардой, Кьяре Альбицци и Хатун боялась признаться…

— Но не побоялись признаться совершенно чужому для вас человеку, — справедливо заметил Филипп, погладив Фьору по щеке. — Почему же?

— Потому что мою тайну вы увезёте с собой, когда покинете Флоренцию. Вы не из болтливых и то, что вам доверили, не разгласите, потому что не способны предать…

— Читать чужие мысли без разрешения не очень-то вежливо, — шутя, упрекнул мужчина свою собеседницу, чем невольно заставил её улыбнуться.

— До свидания, мессир, — проговорила Фьора, высвободившись от него, — спасибо за то, что выслушали… Хатун, — обратилась девушка уже к татарке, — мы идём домой, а то нас Леонарда хватится.

Фьора и Хатун покинули церковь, а Филипп, пребывая в полном смятении, упал на колени. Над ним в слабом свете двух свечей улыбался лик какой-то святой. Не в силах собраться с мыслями, потрясённый, молодой человек не мог вспомнить, что это за святая, но машинально принялся ей молиться.

*****

Хатун шла позади и несла часослов с подушечкой. Фьора, прижимая руки к груди и улыбаясь, шла по заснеженным улицам своего родного города, ощущая приятное тепло в каждом сантиметре своего тела и какое-то непонятное чувство, смутное и не осознанное. Чувство доверия к таинственному посланнику.

Другими глазами теперь смотрела она на всё, что её окружало. Фьора восхищённо смотрела по сторонам, словно желая, чтобы наслаждение от внезапно ставшими яркими красками, которыми заиграла вновь для неё жизнь, никогда не померкло.

Фьора жадно всматривалась в синее ясное небо над её головой, подставляла довольное личико ласковым и робким солнечным лучам. По-другому она смотрела теперь на тающий под солнцем и темнеющий снег…