Ванда забывает, каково это, когда чужие руки греют. Случайные или дружеские, любые прикосновения – лед, лед и еще больше льда. Она – промерзшая земля на ноябрьском кладбище. Она – три метра вниз под собственными заляпанными грязью сапогами – все то, что осталось от брата, бросившего ее доживать за двоих.

Комната, в которой больше никто не живет – вот теперь ее душа. Горы сожженных фотографий как проклятье памяти. И с каждой, покрывшейся пеплом, обугленной по краям – вымученная улыбка брата в момент его ненужного, как всегда, геройства. Она не видела ее, но знает, как та выглядит.

Каждый день по утрам видит в зеркале, треснувшем, словно сердце.