винные ночи

Приятный вечер с бокалом изысканнейшего вина в компании близких это почти настолько же потрясающе, как разгар кровопролитной войны или появление смерти на фоне алого заката перед самым началом битвы. Большая заслуга в этом у Диониса — в его виноградниках делают исключительно лучший алкоголь, так что пьянеть от столь вкусного красного, — к тому же неразбавленного, — еще замечательнее. А еще он всегда найдет, что сказать, пока Арес с наслаждением потягивает из бокала так похожее на кровь вино; говорит не всегда приятное и нужное, но крайне красноречивое и завораживающее. Этим брат может временами одурачить его: оскорбление или упрек он маскирует так искусно, что у бога войны не возникает даже тени сомнения насчет сказанного.

Афродита в такие моменты, глядит на то, как любовник ни черта не понимает, и хихикает, прикрывая хитрую улыбку ладонью, увешанную перстнями; пока Арес сравнивает ее вопрошающим взглядом, богиня любви смотрит на Диониса, что нескрываемо скалится ей в ответ. Война чувствует себя сконфуженной, поэтому аккуратно переводит тему, пока Артемида, сидя чуть поодаль, огорченно качает головой. Он знает, что богиня охоты не привыкла к подобному общению, — для нее свойственно говорить прямо и держать лицо, — и это, наверное, единственное, что огорчает его в такие вечера. Арес уже думает придвинуться ближе к сестре, чтобы утешить добрым словом, но она отстраняется, не желая, чтобы он ее трогал. В его мыслях нет ничего серьезнее объятия за острое плечо, но Артемиде этого не объяснишь — знает слишком много обо всех, кто находится с ней в одной комнате, и не доверяет ни единому слову бога кровавых боен.

— Что же с тобой, сестра? Ты не в духе. Расскажи, что тяготит тебя, что даже с нами ты не можешь отдохнуть, — в его руках кувшин с вином появляется так скоро, что со стороны это показалось бы волшебством.

— Не придуривайся, будто бы не знаешь, как я отдыхаю. Налей лучше вина, Арес, да задай тон беседе, чтобы заинтересовать слушателей.

Арес доливает пьянящий напиток в пустующий кубок охотницы, который она любезно подставляет ему с усталым выражением лица; он бы даже сказал, что с отсутствующим. Каждый раз, когда они собираются, Артемида не выражает никаких ярких эмоций ни в разговоре, ни на лице. Это несколько огорчало божество кровопролитной войны, для которого очень важно было понимать, о чем думает его оппонент, а сестра была едва ли читаема. Единственное ее выдавало, и было оно куда важнее слов — взгляд в неопределенное направление, когда она прикасалась губами кубка, давая понять, что продолжать не намерена.

Арес незаметно хотел проследить за взором ее темных глаз, но понял, что Артемида перевела их, потому как рассматривать Гермеса, распивая вино, последнее, что стоит делать на их собраниях. В брате объективно нет ничего привлекающего взор, и богиня охоты знает это. Позже Арес понял, кто же так притягивал внимание сестры, которое она отчаянно сменяла из-за него, пряча свои намерения в отражении вина.

— Ей-ей, Арес, дружище! Что еще за широченная улыбка? Я еще не закончил повествование своего рассказа, а ты уже довольный, словно в тебе бутыль амброзии!

Белоснежные зубы Войны прячутся за темными губами, но глаза продолжают сверкать. Арес смотрит на обнаженную деву, укрытую полупрозрачными вуалями, что лежит в обмякшей позе, уже захмелевшая, и беззаботно говорит с Артемидой с улыбкой на лице. Подняв алые глаза чуть выше, наблюдает, с каким упоением последняя смотрит на его любовницу, как откровенно в ее очах сияют спокойствие и восхищение, с каким трепетом она отвечает женщине… Арес наконец узнал, на кого сестра смотрит с теплотой и желанием. Афродита, ну конечно же.

Богиню любви любят все, как бы иронично это ни звучало:

Артемида, украдкой поглядывающая на нее и заглушающая боль неразделенной любви вином.

Дионис, всегда сидящий около Афродиты и бессовестно говорящий о том, о чем любой другой постеснялся бы даже подумать.

Гермес, выпивающий из ее кубка все вино, а после глупо улыбающийся и смеющейся вместе с ней.

Аполлон, докучающий своим обществом и пытающийся добиться ее расположения.

Гефест, что никогда не хмурится при супруге и понимающе кивает, когда она забалтывает его о неважном.

Он сам, смотрящий в ее яркие глаза с уважением и снисходительностью, обреченный на одиночество.

Они никогда не давали друг другу никаких обещаний хранить верность и всегда были абсолютно свободны в своих отношениях, но что-то все равно отдавалось в сердце Ареса колкой болью. Может, ревность? Нет. Что-то менее очевидное, лежащее под поверхностью.

Кубок в руке Войны опустошается за раз. Он просит слуг налить им еще, пока Гермес увлеченно рассказывает нелепые ситуации из собственных будней. Неужели боги должны обсуждать столь скучные и заурядные вещи? Даже ему надоедает говорить про войны, пытаясь найти интересную олимпийцам тему для бесед, но Гермес случай особый. Без разницы, о чем говорить, лишь бы рот не закрывался — логика идеального персонажа для собраний, длящихся всю ночь. Арес разочарован, но на лице его зияет присущее ему спокойствие и статность; только не улыбается, как прежде. Неожиданно он чувствует на своем плече тяжесть и тепло, и он узнает, кто посмел прервать его мысли столь наглым образом.

— Торопишься куда-то?

Дионис оказался подле него незаметно, но, как всегда, обозначил свое присутствие выразительно и несколько эпатажно. Приобняв брата за шею, он тянет его к спинке софы; спина чувствует мягкую обивку и расслабляется. Арес глядит на бога вина из-под длинной челки, холодно блеснув алыми глазами в теплом полумраке. Пухлые губы расплываются в улыбке, озарив зубы; в этом жесте нет искренней радости и благожелательности, лишь лесть и вынужденная любезность.

— Только напиться. Привози с собой в следующий раз больше вина, Дионис, и мы как следует отпразднуем нашу встречу. Не забудь про вести, не важно, добрые иль плохие.

Арес допивает остатки со дна кубка, пока брат заливается громким низким смехом. Он хлопает его по плечу несколько раз, выдыхая из себя остатки веселья, и Война смиренно выдерживает этот ненавистный ему жест, из вежливости. Была бы возможность, он бы воткнул свой меч брату в шею, залив глотку кровью, и с упоением слушал бы, как хохот переходит в предсмертное кряхтение. А после — сладкая тишина. Но, к сожалению, боги не умирают так просто.

— Обязательно, дружище, обязательно! А ты прибереги для нас захватывающих историй с фронта, будь добр. Слушать бредни Гермеса смертная скука. В следующий раз не дадим открыть ему рот.

— Хоть в чем-то мы согласны.

Слуга вновь подходит с кувшином; Арес улыбается краешком рта, чувствуя на себе неприятный взор Диониса. Улыбка расползается по его лицу. Он поворачивается к брату, заглядывая в, — с виду, — радостное лицо. Божество войны ощущает на языке не только сладость вина; месть, пусть и маленькая, вкушается так же хорошо, однако до уровня напитков Диониса, к сожалению, не дотягивает. Но Арес чувствует, что скоро сможет распробовать ее вкус полностью, и ни одно красное сладкое не сравнится с этим смаком.

— А ты сегодня не в духе, да? Потому так торопишься опьянеть, хитрый лис-…

Пока Дионис о чем-то лопочет с полной уверенностью, Арес наклоняется к его точеным щекам, все еще улыбаясь своей небольшой победе. Целует смуглую скулу смело, но без напора, удерживая лицо брата правой рукой, чтобы не смог убежать. Дионис застывает, — Арес застал его врасплох, — но никакого сопротивления не оказывает. Бог войны отстраняется, с торжеством заглядывая в озадаченное лицо олимпийца.

— Мне скучно, Дионис. Я, может, и хитрый, но кто лис, так это ты. Любишь совать свой нос, куда не надо.

Дионис сохраняет молчание, а чуть погодя, словно обдумав слова брата, хохочет громче прежнего, и Арес слышит, как нервно он это делает, сжимая оголенное крепкое плечо войны сильнее. Задел его, и сделал это прямолинейнее, чем божество вдохновения и экстаза. Однако Дионис также отожествление театра, притворства ему не занимать — скрывает негатив он намного лучше воинственного Ареса.

— Удивительно, как мы с тобой похожи, братец, ведь я подумал то же самое про тебя. Однако веселиться ты не умеешь. Твоя любовница, в отличие от тебя, не заставит заскучать. Благодари ее за то, что сегодня я добр к тебе.

Арес переводит взгляд на Афродиту — та лежит, болтая с Аполлоном и Гефестом, окруженная менадами. Будь воля Диониса, здесь были бы и сатиры, однако никто этих существ не жалует, а оттого они поодаль от главного застолья. Будь они здесь, — думал Арес невзначай, — божественные собрания были бы намного интересней. Однако, как бы ни была заманчива идея вакханалии, мысль о воплощении ее в реальность вызывала отвращение даже у самого неистового воина Греции.

Завидев взгляд Ареса, Афродита лукаво улыбается ему, чуть склонив голову. Белая улыбка блестит на лице цвета земли в ответ. Она любовница не только для кровопролитной Войны, но Дионис тактично решил опустить это, чтобы не прозвучало оскорбительно. Снисходителен даже в споре, что искренне поражает Ареса.

Он вновь глядит на Диониса, что с укором впился темными глазами в профиль брата. Слишком близко они сидят, несмотря на то, что слишком отстранены друг от друга психологически. Божество войны чуть склоняет голову навстречу.

— Ты тоже тот еще кадр, Дионис. Не веселишь, а докучаешь. — Кучерявая челка повисла над лицом Ареса белой вуалью, скрывая тень презрения на правой стороне лица.

— Это я-то?! — изумление выступает на его лице морщиной меж бровей. Он оскорблен словами Ареса, последнего это удовлетворяет: не всякий бог сможет так нагло заявлять о том, что Дионис не умеет занимать разговором. Если бы божеству войны сказали, что он не умеет воевать, это было бы огромным ударом по самолюбию олимпийца, однако Аресу в адрес Диониса это позволительно. По крайней мере, он так думает. — Вздор! Я сказал тебе не перегибать палку, только что! Тебе проблем мало?

— Повторю: мне до безумия скучно, и ты ситуацию своей компанией не улучшаешь. — Тон олимпийца ровный и холодный, как клинок меча. Он давит на Диониса сильнее, с забавой смотря на то, как брат сопротивляется, отчего хочется сказать больше. — Наоборот — болтовней своей еще больше настроение портишь.

Лицо божества вина каменеет в досадном выражении, в глазах тлеет ярость, что вкупе с обидой ярко сияет в тенях его смуглого лика, и направлен его тяжелый взгляд на брата, что с ухмылкой принимает его эмоции, смакуя, как вино.

— Вижу, ты и вправду не в расположении духа, раз осмелился в этот чудесный вечер испортить мне настрой, забавы ради. Не стоит испытывать мое терпение, дорогой Арес.

— А то что? — улыбка на лице бога войны медленно превращается в оскал, — Заболтаешь меня до смерти?

— Уже было дело, вполне вероятно, что может повториться. Но я бы не советовал возвращаться к тем воспоминаниям. Хотя твое лицо в тот момент, когда я объяснял, почему ты свинья, смотрелось просто великолепно! Грех такое забыть!

Дионис широко улыбнулся, вспомнив события давнего вечера, с упоением смеясь. Арес тяжело вздыхает, отстраняясь от брата и проводя рукой по лицу, словно великий мученик. Сплошное унижение. Никакого азарта! В этом тучном теле нет ничего, кроме спокойствия, вина и желания получать удовольствие. Дионис оказался слишком предсказуемый сегодня, что огорчает Ареса, и вместе с тем войну радует, что брат не будет его трогать до конца вечера.

— Говорю же, сплошная тоска с тобой! Даже угрожаешь не интересно.

Дионис отпивает вина из кубка, окидывая Ареса безрадостным взглядом.

—Ты глубоко ошибаешься, брат, скука попортила тебе весь вкус удовольствия от сегодняшнего вечера.

— Так покажи мне, каков он, и тогда, я, может, поверю тебе.

Уголки губ все еще подняты, но уже не так очевидно, как несколько мгновений назад. Арес смотрит с вызовом в фиалковые очи Диониса, провоцируя того сделать что-нибудь незаурядное. Последний поддается, но все так же без азарта. На лице Диониса проявляется решимость, но во взгляде читается утомление. Он отворачивается от брата, направляя свой взор к сидящим в хоромах; чуть погодя вновь глядит на Ареса с присущим ему оптимизмом и идиллией.

— Веселье познается в хорошей компании, Арес. Сегодня здесь собрались наши близкие и верные друзья. Прекрасные боги и богини, с которыми мы прошли чрез многое, и нам предстоит еще многое впереди. Выпьем же, мой брат, за благо Олимпа и целостность нашей прекрасной семьи!

Кубок в руках Диониса настолько большой, что его целесообразнее назвать чашей, да и вина в нем вдвое больше, чем вместил бы в себя наполненный до краев кубок бога войны; но, к счастью, его напиток разбавлен. Научив людей этой простой хитрости, бог вина и сам не гнушался смешивать собственный напиток с водой. Остальные тоже придерживались этого негласного правила, и только Войне было плевать на него — для него разбавленный алкоголь терял свой истинный вкус, а значит, и смысл; к тому же, вино неосознанно напоминает ему кровь, потому пить его в чистом виде доставляло ему особое удовольствие. Однако употребляет Арес не разведенное в намного меньших количествах, чем Дионис; вот кого точно можно было назвать пьяницей помимо дядюшки Посейдона, так это брата.

То, как ловко он заставил брата следовать его вызову, лишь еще раз доказывает истинность слов Ареса; чувство превосходства все еще теплится в его груди, однако податливость Диониса его ожиданиям несколько расстраивает. Он поднимает свой сосуд навстречу, и металл ударяется друг о друга, оставляя в дурманном воздухе комнаты звонкий мимолетный звук. Они уже думают отпить, как из ниоткуда появляется Афродита, что, протянув руку с пустым кубком слуге, хитро смотрит на обоих.

— Хороший тост, Дионис; впрочем, ты как всегда! — она говорит громко, чтобы все обратили на нее внимание, а после, когда все глаза в комнате были направлены на ее обнаженную фигуру, высоко поднимает наполненный вином сосуд в воздух, восклицая: — За дружбу и единство!

Хор голосов прошелся по комнате оживленной колесом:

— За дружбу и единство!

Все опустошили кубки, в том числе и Дионис, за миг осушивший примерно пол-литра вина из своей чаши; и ведь даже бровью не повел! Прирожденный алкоголик, сказал бы Арес, но он глотает эту мысль вместе с виноградом, давая волю случаю. Брат чуть склоняется к нему, понизив голос.

— К слову, не выкидывай больше таких фокусов с поцелуями у всех на глазах. Омерзительно.

Дионис подзывает менаду с кувшином в руках, и та наливает ему вина по новой. Он праздно восседает с важным видом, держа кубок между толстых длинных пальцев; меж тем Арес тихо усмехается, чуть опустив голову.

— Так ты не любишь публичность, мой дорогой брат? Совсем на тебя не похоже, — война хмыкнула, улыбаясь краешком губ. — Хорошо, я запомню: только наедине.

— Ты!-... — пафос на лице тает, щеки Диониса краснеют, то ли от ярости, то ли от смущения, густые брови косит от раздражения. — Прекращай нести чушь! Я сказал, что мне это противно.

— Узнаем ночью, — шепчет мужчина, прикрыв лицо челкой.

Вино в огромном кубке винодела дрожит, пройдясь рябью по поверхности. Он залпом осушает сосуд, отвернувшись от Ареса; сам же бог войны вновь усмехается, в этот раз — с досадой.

Он оглядывается, останавливая взгляд на каждом присутствующем:

Дионис, выскользнувший из объятий брата, сидит поодаль, развалившись на диване и, склонив голову, с улыбкой слушает музыку Аполлона и речи Афродиты.

Сама же богиня любви расположилась ближе к нему, вальяжно сидя на одном из кресел и рассказывая о философии. Бог вина активно комментирует ее речи, беседа у них проходит оживленной.

Аполлон, как обычно, это бывает, играет на своей кифаре; золото завораживающе отбрасывает блики и тени, представляя собой живое воплощение живописи. Пальцы юноши ловко перебирают струны, мелодичный голос высоко тянет лирику.

Гермес на соседнем круглом диване лежит на множестве подушек, глупо улыбаясь и наблюдая за игрой бога света; Артемида рядом с ним слушала его бессмысленные речи до момента, пока мужчина не отвлекся.

Она смотрит на Ареса с сочувственной снисходительностью, будто бы разделяя его одиночество в этой компании.

Война заглядывает в ее смоляные глаза и смиренно кивает; взор ее неприветливо блестит в теплом полусвете. Она отворачивается к богу торговли с удрученным выражением лица.

Хмель постепенно начинал ударять в голову. Он много слушал и думал, и мало говорил, что ему не свойственно, но всем, кроме Артемиды, не было дела до божества войны; оно и к лучшему. Арес откидывает голову на спинку софы, прикрывая веки. Белые длинные ресницы выразительно выделяются на фоне угольной кожи, однако дальше причудливой челки никто не заглядывает. Ощущение безнадеги сдавливает ему грудную клетку, скука садится ему на шею, не выпуская. Все-таки Дионис воистину не умеет веселить, только веселиться. Осознание пришло с колким ощущением своей правоты в нутре; как бывает, это приносит удовлетворение собой, но Арес не чувствует сего, только уныние от действительности. Все здесь находящиеся с ним в одном помещении донельзя приелись бессмертному воину, наскучили своими речами и действиями. Единственное, из-за чего он всегда приходит сюда, происходит ближе к ночи. До нее, к счастью, оставалось не много. Он представляет, как это будет, рисуя образы под закрытыми веками. В потоке сознания он ловит несколько хороших мыслей.

— Как жаль, что Персефона не с нами. С ней бы можно было поговорить о столь же многом, что и с Афиной, — в голосе его звучит ностальгия, почти граничащая с тоской.

Гефест прыснул со смеху, заливаясь хохотом. Хихиканье подхватывает Афродита, улыбается Аполлон, а замыкает цепь увеселения Дионис, перебив своим звонким низким смехом все прочие звуки. Арес раскрывает глаза, и, подняв голову, неясно бросает взор на улыбающихся богов. Все смотрят на него, и в глазах их читается насмешка и нечто напоминающее жалость, которую испытывают к глупцам, когда они с добрыми намерениями делают только хуже. Под ребрами щекочет раздражение и непонимание, однако лицо его остается непроницаемым.

— Ты! С Афиной! — на выдохе восклицает Гефест, неуклюже пытаясь составить колкость, но хмель противится его намерениям.

— Если беседы с Афиной для тебя — это многое, то твои ораторские возможности крайне впечатляющие! — Дионис искренне ликует, иронизируя сквозь глубокий смех. В его словах Арес слышит снисходительность и издевку. Война поджала губы, сопротивляясь желанию схватить брата за подбородок и свернуть ему челюсть.

— Ты сегодня перебрал с вином, Арес, — с ухмылкой на лице заявляет Гермес, опуская голову на подушку рядом с Артемидой. — Такую чушь сказать в трезвом уме ты бы не смог.

— В чем же я не прав, почтенные? — низкий бархатный тон искажает вопрошающая интонация, делая голос Арес еще ниже. Война едва сдерживается, чтобы в нем не граничило раздражение.

— У Персефоны хватало мозгов не собираться с нами, — совершенно обыденно вдруг заявляет Артемида, ложась с богом торговли на ту же подушку и склоняя голову в сторону расположившихся рядом Ареса и Диониса, — у Афины, благо, тоже. Да и к тому же, вас двоих без надобности говорить не заставишь, даже держа на мушке наших с Аполлоном луков.

— Так и есть! — поддакивает упомянутый, брякнув пальцами по струнам. По помещению на короткий миг проносятся высокие ноты.

Арес оборачивается к ней, внимательно смотря в женское лицо. Оно не выражает ничего разительного, а остается, — как и во все иное время, — стоическим и усталым. Война прекрасно понимает Артемиду в ее чувствах; в мотивах — нет.

— Я слышу в твоих словах укор, сестра. Неужели ты жалеешь о том, что выбрала наше общество? — То, что сейчас появляется шанс поговорить на острые темы, его, несомненно, будоражит, однако он понимает, что с Артемидой такое может не пройти. С Дионисом — да, с Гермесом — да, даже с Афродитой можно было поспорить, но с Артемидой — нет. Разговор с ней это игра в рулетку: никогда не знаешь, когда пуля прилетит тебе в висок. — В этом нет нашей вины: ты была вольна отказаться.

Богиня охоты закатывает глаза, лежавший рядом с ней Гермес замечает это и хихикает. Она не обращает на него внимания, а вот Войну этот секундный эпизод впечатляет.

— Я здесь, потому что я того желаю. Владыка Арес очень любит преувеличивать и неправильно излагать чужие слова. — Она раздраженно выдыхает, подобно Минотавру. — А еще переводить темы.

Она переворачивается на бок, подпирая голову рукой, и с упреком, даже с вызовом, смотрит в алые глаза. Волосы выбились из косы, спадая на ее бледное лицо, и в полумраке пропахшей благовониями и воском свеч комнаты в подобной позе Артемида смотрится просто невероятно красиво. Арес даже находит ее сексуальной, но не дает подобным мыслям житья в своей голове — он питает к сестре лишь братские чувства, с уважением относясь к ее взглядам и к ней самой. К тому же Войне известно, что она никогда не любила мужчин, а если и желала какую-либо женщину, то никогда бы не отдалась ей физически. В каком-то роде ему даже было жаль сестру.

Встала в защитную позицию, настроена на конфронтацию. Арес считывает ее язык тела, и ликует про себя — реакция есть! Он расставляет ноги шире в ответ на ее действия; складки на хитоне выровнялись.

— Я не перевожу тему, Артемида. Я лишь делаю выводы из тобою сказанного.

— Ты слышишь только то, что тебе удобно, пропуская мимо ушей главную мысль.

— Кажется, намечается катастрофа, — между слов проговаривает Гефест, накручивая ус на палец и присвистывая. Афродита оборачивается на него с напряженным выражением лица: он прав.

— И это я преувеличиваю! — всплескивает руками бог войны, усмехаясь. — Сестра, ты своим словам про меня потакаешь, какая ирония.

— Ты разучился вести диалог, Арес, если вообще когда-то умел, — раздосадовано заявляет Артемида, мотнув головой. Выбившаяся из косы копна зелени падает ей на лицо, она нервно поправляет ее, убрав за ухо. Совершенно простой жест похож на кокетство в атмосфере свечей и винного экстаза, но глядя в глаза цвета угля Арес видит лишь презрение. — Брыкаешься от правды, как пойманное в сеть зверье.

Арес смеется, и звучит этот смех крайне странно от переполняющих его эмоций, смешивающихся различными оттенками в грязь на холсте его души. Он видит, как взгляды всех присутствующих богов и менерв, нимф и служек сошлись на нем, — восседающим в несколько агрессивной и уверенной позе, с улыбкой на лице, с дегтем в сердце.

— Смеешь сравнивать меня с животным? Как дерзко, — он сухо усмехается, и нет в этом действе ни капли положительного. — Не тебе говорить о том, как вести диалоги, сестра. Приходишь сюда и все молчишь, словно тебя здесь обидели чем-то. Лесная жизнь обделяет тебя многим.

— Прекрати нести вздор, — цедит Артемида, не поменявшись в лице. — Лес мой дом, и ты не имеешь права зарекаться на его счет.

— Я говорил что-то про него? — недоуменно выгибает бровь Арес, упираясь локтем в ногу и подавшись на нем вперед. — Нет, потому что ты услышала свое. Я ведь совсем про другое говорил.

Он улыбается, Артемида смеряет его взглядом, полным обиды. Однако обмен любезностями на этом закончился.

— Если ты не хочешь обсуждать Афину, ты можешь сказать об этом прямо, а не переходить на личности и грубить, — ровно говорит Артемида, поднимая взгляд к потолку, — Хмель тебя портит, Арес.

— Совершенно верно! — поддерживает с другого конца дивана ее Дионис, поднимая кубок куда-то вверх.

Арес едва хмурится. Взгляд его такой же тяжелый и острый, как и у сестры, если не тяжелее. Если бы переглядывание было полем боя, они бы обязательно поубивали друг друга; кто мечом, а кто — луком. Парирование от нападок Войны оказалось прямой, и вместе с тем, аккуратной атакой по его чести. Откровенней совершенного им над Дионисом, Артемида потешается над братом, ни поведя бровью.

Не изменяет самой себе. Артемида всегда была подобна хищнику: спокойная, снисходительная, и вместе с тем опасная, хладнокровная и жестокая. Она никогда не нападет первой, если в этом нет необходимости, а даже если наступление и неизбежно, то лицо ее неизменно непроницаемо. Словно перед ней не равные по силе боги, а лесная дичь, с которой она расправляется за пару минут, главное сохранять спокойствие. Возможно, эта охотничья жилка и делает сестру холодной и отстраненной, скрывающей свои истинные эмоции под маской равнодушия.

Арес испытывает от ее натуры двоякие чувства, однако преобладает неприязнь. Из-за своего нелюдимого характера с ней сложно договориться или спровоцировать. Артемиду редко когда можно выбить из равновесия, она стоит на своем, поскольку принципиальна, ее гордости и аскезе невозможно противостоять даже отцу. И сейчас это осознавалось особенно ясно. Образ охотницы словно стал ярче и четче, а оттого и слепил.

Но Арес не отворачивается и не закрывает глаза на выходку сестры, нет. Он тоже гордый и не терпит, когда нарушают его душевный покой.

— Так вот какого ты обо мне мнения?.. — удрученно делает вывод бог войны, но выходит не очень уверенно. Поймав себя на этом, он говорит утвердительно. — Разочаровывает, Артемида. У меня даже в мыслях не было тебя оскорблять или причинять тебе зла, а ты так дерзишь брату. Нет, это не дерзость. Это — клевета-.

— Обвинять меня в клевете!… — Артемида хмурится, вставая с локтя. Выпрямив острые широкие плечи, она садится на край дивана, гневно смотря на Ареса в другом углу комнаты. Прямое попадание! Арес немо ликует что наконец зацепил ее на крючок. — Ты не в ту метишься, божество войны! По-твоему, это игра какая-то?

Она хочет продолжить, но Гермес вцепляется ей в бледное плечо, нависнув позади. Война пользуется секундной паузой, продолжив говорить:

— Я не играю с подобными вещами. Для меня весь мир является забавой, — он хищно улыбается, вспоминая обрывки различных кровавых битв, в которых участвовал и к которым приложил руку, — но ближних своих я не трону, можешь не волноваться. Ты первая затеяла это. Твое отношение ко мне предвзято, уж не знаю из-за чего, и я ничего с этим поделать не могу, но, будь добра, не очерняй мое доброе имя ни здесь, ни где-либо еще.

Артемида одаривает его бешеным взглядом; по дуге угольных глаз пробегает искра гнева и тут же растворяется в небытие, подобно угольку, летящему из костра. Она недобро усмехается, и презренная улыбка остается на ее лице, подобно призрачной тени — настолько это неестественно смотрится.

— Ты и сам прекрасно справляешься с этим, Арес. Мне даже руку прикладывать не приходится, — голос охотницы звучит словно из недр души, там, где ныне обитает Аид и Хаос; такой же отрешенный и хладнокровный что и боги Подземного мира.

— А чем ты, сейчас, по твоему занимаешься?! — с издевкой бросает Арес, намеренно пропустив слова Артемиды мимо: слишком оскорбительно их слышать.

— Говорю правду. — холодно заявляет Артемида, стрельнув в него глазами.

— В чем заключается твоя правда? Ты лишь делаешь странные намеки на мои с Афиной отношения, причитая про то, что я не умею вести диалог, когда все совершенно наоборот. С Афиной у нас все в порядке, а вот ты каждый раз, оказываясь здесь, ведешь себя так, словно тебя насильно держат, — отрезвленный тоном сестры, Арес говорит серьезнее, и насмешка постепенно перетекает в недоумение.

Она пьет вино из своего кубка и отбрасывает его в сторону. Посуда с металлическим звоном падает на каменный пол, устланный коврами, громко прогремев, а после с шепотом покатившись вбок. Столь грубый, в какой-то мере манерный жест значит, что богиня охоты в дурном настроении; понять это можно по тому, как редко она это делает и как не соответствует подобный жест ее темпераменту. Арес сияет от радости под маской усталости и отрешенности: вот оно!

Где-то сбоку поддерживает его восхищение, присвистнув, Аполлон; воин чувствует, как все взгляды в комнате переметнулись к ней.

— «Насильно»? Ты головой ударился, небось? — раздраженно чеканит она, хмурясь и с претензией глядя Аресу в лицо, — Единственный, кто пытается здесь всех одруить — это ты. Завел свою песню про какое-то презрение с моей стороны, повторяешь про нападки и обиду, и не останавливаешься! Неужто сам на меня зуб точишь, а, Арес?

Он молча наблюдает за сестрой с легкой, незаметной ухмылкой. Видеть ее в ярости — какая удача! Артемида тоже оказалась подвластной хаосу, о, Зевс! Он горд собой, не смотря на то, что сейчас она проклинает его перед всеми. Плевать! Испить им воды из Леты.

— К чему это все сейчас? Зачем ты вообще на свою пьяную голову вспомнил о Персефоне? — лицо Артемиды морщится, словно от боли, она прячет его за рукой, прикоснувшись к бледной коже. Она медлит, прежде чем продолжить, и голос ее становится спокойней, тише на несколько тонов, но презрение остается вплетенным в слова, как листья лавра. — Трогать необработанную рану нельзя. Вот кто все начал, так это ты. Теперь бахвалишься о какой-то оскорбленной чести. У тебя ее нет, ты неудержимое пламя, что только сжигает все.

В комнате резко наступает молчание. Дионис рядом громко и демонстративно захлопал в ладоши. Арес косится на него, не поворачивая головы — прародитель вина улыбается, с восхищением глядя на Артемиду. Она же на него не смотрит, на Ареса, тем не менее, тоже. Она наконец отворачивается к Аресу боком, глядя на остальных, давая понять, что разговор с Войной окончен. Сидевшие в хоромах с интересом смотрят на нее в ответ, ожидая, чем все это закончится. Никакой амфитеатр не сравнится с распрями богов, и они это прекрасно знают.

Но это только она так решила. Арес напряг мышцы во всем теле, и его сгорбленный силуэт становится прямее.

— Вспомнил про любимую про сестру, чего о вас не скажешь. — он потухшими глазами глядит на окруживших его богов, и те отвечают ему тем же. Он вновь поворачивается к охотнице, — Говоришь про мою честь как-будто смеешь судить меня, хотя такой привилегии нет даже у той, из-за кого этот спор начат. Ты выставляешь субъективное за чистую монету, — возражает он, заходясь желваками.

— Тогда при деньгах здесь все, кроме тебя, — спокойно и даже в некой степени снисходительно говорит богиня охоты, вставая с дивана.

Высокий силуэт Артемиды ползет по полу еще более длинной тенью. Она не спеша пересекает комнату, оказываясь возле Ареса. Шаги ее не слышны, и если бы он не наблюдал за ней, то перепугался бы неожиданному появлению сестры.

Она встает напротив Войны, глядя на него сверху вниз, и вид Артемиды в сей миг выглядит несколько угрожающе — возвышаясь над Аресом, она кажется исполином, что с осуждением смотрит, едва сдерживая свой гнев. Но воин понимает что охотница не предана таким чувствам: в ее глазах нет человекоподобных эмоций, они сияют вечным разумом и презрением.

Арес осознает, что оказался одураченным, и в этот раз неожиданным образом. Это не были проделки Диониса, ставшие уже привычными и в какой-то мере очевидными. Это является нечто новым и захватывающим ему, но жестоким — сама Артемида обвела Ареса вокруг пальца, заставив поверить в ту правду, которую она нашла удобной. Унижение и разочарование накрывают его, когда он поднимает на бледное лицо глаза. Он выпрямляется, но так и не встает; вино и накатившие эмоции делают его тело грузным и неподъемным. С губ срывается сухая грустная усмешка.

— Красиво сказано, да только опять в словах предвзятость, — с иронией бормочет он, качая головой.

— А в твоих все, кроме честности. Оставь ненужные препирания, Арес, — холодно звучит сверху, — Оставь бессмысленные распри и споры.

— Повеселились и хватит, — раздается сбоку, отчетливо рядом.

Мужчина чувствует на плече тяжелую руку, что сжимает его сустав на удивление крепко. Арес оборачивается на брата, что преодолел расстояние дивана и теперь предстает необычайно близко к его лицу. Темные очи Диониса недобро смотрят на него, Война чувствует, как собственное отражение в них чрез миг загорится синим пламенем.

— Вот ведь дурак, какого поискать надо! — с озорством щебечет бог вина, выгибая брови и улыбаясь от удовольствия. — Даже артистов звать не нужно, чтобы так развлечься, достаточно лишь твоего присутствия здесь!

Арес ощущает его горячее дыхание у себя на лице, чует запах вина и туалетной воды, слышит, как глубокий голос Диониса становится все ниже. По пояснице бегут мурашки. Следующие слова дрожат от напряжения и серьезности, и Арес совсем теряет ход событий.

— Однако ты забываешься во время своего шоу. Мы не собираемся терпеть неуважение и оскорбления, что ты продемонстрировал сейчас, от нашего брата. — заключает бог вина, сдавливая темную кожу сильнее. — Послушай Артемиду, она говорит дельные слова.

Его окружили. Божество войны тяжело вздыхает, осознавая уязвимость своего положения; ему никто, совсем, здесь не рад! И братья, и сестра даже не утаивают от него голой, как Афродита, правды. В этой семье он всегда был нелюбимым, но его это никогда не волновало. Сейчас же, оставшись наедине с ними и своими унылыми мыслями, он чувствует себя уязвленным. Одно лишнее слово, и он вновь окажется оскорбленным. Настроение и без того неважное, и усугублять ситуацию Арес не желает. Он грезит о поездке к Лете на следующее утро в стремлении забыть сегодняшнюю ночь, испив воды из реки, и грезы эти кажутся ему как нельзя осуществимыми и эффективными.

— Двое на одного — нечестное дело.

— Мы боремся с тобой твоими же методами, — отзывается Артемида сверху.

— А я уже надеялся, что повеселюсь от души, — уныло вздыхает Арес, прикрывая веки. Белая полоса, проходящая поперек глаз, смыта, и теперь все могут видеть его густые светлые ресницы, но никто теперь не замечает остроты его взгляда, что подчеркивал боевой раскрас.

— Твоя порочная скука не оправдание твоим поступкам. Если желаешь поглумиться над кем-то, то не здесь и не с нами, — большая ладонь божества вина отпускает из своей хватки плоть другого бога, однако Арес все еще ощущает оставшееся чувство давления и тепло его кожи. Он открывает глаза, и перед ним все также лицо брата. Во взгляде Диониса он видит презрение, смешанное с разочарованием, и в груди колет нечто неясное.

Белая голова качается в отрицании. Он всплескивает рукой, отмахиваясь от слов брата, как от мух.

— Порочная, как выразился мой уважаемый брат, скука, результат коллективной безответственности, бездействия и упадка общего духа, — имитировать манеру речи винодела у Ареса получается неплохо, но Дионис, судя по появившимся желвакам на его мощеной челюсти, не согласен с ним. Это удручает.

Тень на фигуре Ареса увеличивается. Он переводит взгляд, и встречается им с Артемидой, наклонившейся вниз. Теперь ее лицо он мог видеть еще отчетливей и ясней, но Арес не имеет смелости разглядывать ее в сложившейся ситуации.

— У тебя еще и совести хватает продолжать вести себя как невежда. Неудивительно, — говоря это, не она сводит с Ареса пристального досадного взгляда. Он видит, как раздражение едва граничит с гневом, отражая в себе красные очи Войны. Затем она переводит глаза на рядом сидящего Диониса, и обида в ее зрачках размякает, подобно хлебу в вине.

Последний вдруг отодвигается от брата так, что бог войны мог увидеть всех сидевших в помещении. До сего он мог поймать взглядом только Гермеса и несколько фиад, теперь же пред его глазами предстают Афродита, Гефест и Аполлон; они тоже прекрасно видят его.

— Зачинщик конфликта и подстрекатель перед вашими глазами, — серьезно, в какой-то мере напыщенно, в стиле Диониса, представляет его Артемида остальным.

Через мгновение между его широко расставленных ног оказывается светлое колено, упиравшееся в обивку дивана, как впивается обычно копье совсем рядом с загнанной в угол добычей, в качестве устрашения. И, стоит отдать сестре должное, в какой-то мере это правда удивляет его. Однако он поднимает голову и заглядывает ей в глаза; Арес всем своим видом показывает, что она не представляет для него угрозы. В действительности, так оно и есть — они все равны, как перед отцом их, так и здесь и сейчас, между собой. Потому защищаться он будет до самого конца.

— Ложь, — уверенный у Ареса только голос. Внутри него все сжимается от нахлынувшей досады и предвкушения, но он не проявляет лишних эмоций; в конце концов, главному воину подобает быть хладнокровным и непроницаемым.

Артемида цыкает, и уже открывает рот, чтобы что-то сказать, как ее перебивает улыбающийся Дионис. Аресу эта улыбка уже так пресытилась, что Войну от нее тошнит; он бы с радостью стер ее с лица брата, но он не нашел других путей, кроме как врезать ему со всей силы. Как показала практика, данный способ действенен лишь на короткое время и несет за собой больше неприятностей, чем кажется, поэтому повторять подобное он не горит желанием.

— Это бесполезно, сестра. Этот болван будет стоять на своем, хоть помоями его облей, хоть подерись.

— О чем я и говорила, — женский голос не звучит удовлетворенно. Смирение отдает досадой и холодом.

— Ну, не печалься! Мы внимательно тебя слушали. Давай теперь развлечем артиста, что подарил тебе дебют, — Дионис, низко хихикая, хлопает божество войны по плечу. — Расскажи ему что-нибудь интересное про охоту, он же так желал послушать незаурядные истории.

Арес резко стряхивает его руку с себя, недовольно прожигая взглядом мягкий профиль. Винодел даже не придает этому значения, зато все с жадностью следят за реакцией воина. На их лицах застывает предвкушение и забава, обратившиеся в легкие улыбки и чуть расширенные глаза. Сейчас их выражения как никогда кажутся глупыми, и Арес желает навсегда забыть их. Мысль о поездке к Лете прочно оседает в сознании, и он не отпустит ее до самого утра.

— Дионис, спешу огорчить, но ничего интересного про охоту я рассказать не могу, — спокойно заявляет Артемида, не сводя с Ареса взгляда. — Сейчас сезон гона, охотиться запрещено. Разве что только на мелкую дичь и пару видов птиц. Но, думаю, интереса это для владыки Ареса не представляет.

— Будь ты в лучшем расположении духа, с радостью бы послушал, — отвечает он, с легкой улыбкой глядя на богиню охоты. Но, судя по взгляду и не изменившемуся выражению лица женщины, она его слова не воспринимает всерьез, словно они и не ей они сказаны. Арес едва сдерживается от того, чтобы зайтись желваками.

От их авантюры веет чем-то неприятным, и Арес знает, что добром это не кончится. В теле чувствуется накаляющийся жар, все сводит от напряжения. Предугадать их действия мужчина не может, и эта неизвестность вводит его в состояние, схожее с тревогой.

— Вот как, — бог вина хмыкает, запуская руку в фиолетовую шевелюру и перебирая волосы с нарочито задумчивым видом. — Мне тоже занять его нечем, представляешь? Говорит, я ему своими речами докучаю — я, бог веселья!

— Не вижу повода для возмущения, когда так и есть, — вставляет в свою защиту Арес, и получает в ответ тяжелый, колющий взгляд Диониса.

— Когда тебя публично корят, следует молчать.

— Какое право ты…

— Он имеет право, Арес. Усмири свою гордость, — не успевает начать бог войны говорить, как раздается вдруг высокий голос Аполлона. Арес метает в юношу пару блестящих в освещении свеч бронзой капель крови. Лекарь выглядит раздосадованным поведением брата, но голос его сохраняет спокойствие. — Дионис больше всех страдает от твоих нападок.

«Это кто еще страдает», думает про себя Арес, хмурясь.

— Как хорошо, когда тебя понимают! — облегченно выдыхает упомянутый, откидываясь на спинку дивана, — Спасибо, что вступился за честное имя мое!

— Ты не заручился поддержкой своими глупыми выходками, — звучит почти над ухом у Ареса, — как и всегда.

— Братья, сестра, — Война смеряет взглядом Артемиду, — к чему эти нелепые деления на «вас» и «меня»? Мы одна семья, мы собираемся здесь вместе, а не врозь. Мы должны действовать сообща, а не воевать друг с другом.

— Отнюдь! Ведь это ты решил, что право возымел на то, — слова Аполлона звучат так лирично, что он почти поет. Если бы поэт ударил по струнам кифары, драматизм в комнате достиг бы своего предела.

— Будь хорошим мальчиком, Арес, не то он отправит тебя веселиться к сатирам, — с усмешкой предостерегает Гермес на фоне. Бог войны не оборачивается к нему. Для него эти глупые комментарии — пустой звук. Как, в общем-то, и все остальное, что звучит не из его рта.

— Будто для него это что-то плохое! — улыбается Афродита, качнув головой в сторону. Розовые кудри на миг трепещут, а после вновь соблазняюще очерчивают ее тело.

— Довольно вам, — серьезно перебивает Гефест, перебирая волосы одной из фиад, будто те являются шелком или драгоценными камнями. — Заняться будто нечем, грызете друг другу глотки.

— Не мы это начали, Гефест, — уверенно заявляет Дионис, закидывая ногу на ногу.

— Пусть отплатит той же монетой, — поддерживает Аполлон, и Гефест, чуть склонив голову в сторону, тяжело и вдумчиво глядит на него. Лицо юного бога, серьезное и несколько недовольное, становится еще суровее под его взором.

Однако кузнец Олимпа не стал возражать; хмыкнув, он продолжает гладить менаду по волосам. Такого предательства от божества огня Арес не ожидал. Как не ожидал и от Афродиты с Артемидой, что окружили его, готовые атаковать. Не ожидал и того, что над ним начнут так откровенно смеяться и, как выразился Дионис, «корить». Терпеть такое неподобающе олимпийскому богу, как и вытворять подобное. Это злит воина еще больше.

— С каких пор вы решили коллективно вершить надо мной суд? Я, по-вашему, преступник какой-то? — с издевкой обращается к собравшимся Арес.

— Военный так точно, — бормочет Гермес в другом конце комнаты, и слова его до ушей бога войны так и не долетают.

— Ты совершаешь подлое преступление, Арес, именно так! — говорит Афродита, привлекая на себя внимание любовника и всех находящихся в покоях. Задрав подбородок, она заявляет, — Ты портишь столь прекрасный вечер своими выходками!

Арес хочет уже возразить ей, как богиня любви встает со своего места, подходя ближе к нему. В руке женщины покоится кубок с дорогими камнями, длинные пальцы украшают множество перстней и колец, прозрачные вуали блестят в свете свечей, а розовые кудри дрожат на ее загорелом теле. Образ богини любви очаровывает, доброе выражение лица располагает, но взор, обращенный к Аресу, предостерегающий и лукавый. На ее лице сияет улыбка, но глаза говорят обратное — еще одно слово, и будут серьезные последствия. Бог войны сжимает зубы, недовольно глядя Афродите в глаза. В светлой радужке блестит пренебрежение. Обмен мнениями успешно проведен и без слов.

Она поворачивается к Артемиде и лопочет:

— Артемида, дорогая, оставь свою месть. Прояви к своему брату чуточку сострадания, ведь он сам на подобное не способен!

— Кто бы говорил.

— Заткнись, — она даже не смотрит на него, улыбаясь Артемиде той обаятельной и теплой улыбкой, из-за которой все живое содрогается и падает ниц перед ней.

Афродита прекрасно знает, как очаровывать даже самых холодных и беспристрастных людей. Она знает их слабости. Афродита знает, что она — главная слабость Артемиды. Богиня охоты просто не может отказать перед столь обворожительной ухмылкой. «Ведьма» — заключение Ареса предстает коротким и ясным, но таит в себе уйму разнообразных эмоций.

— Все-таки, месть — блюдо, которое подают холодным. Не нужно препираться на пару с Дионисом, ты же сама знаешь, что он ничем не лучше Ареса, — ее мягкий голос оказывается убеждающим и в какой-то мере завораживающим. По крайней мере, Артемида выглядит подверженной силе ее слова, — Они с братом одного поля ягоды: горькие и ядовитые. От связи с ними один только вред.

Афродита улыбается богине охоты, чуть виляя бедрами и отворачиваясь от дивана, на котором расположились сводные братья.

— Попрошу!.. — Дионис не успевает возмутиться.

Рот богу вина одним ловким движением руки закрывает Арес, не давая возможности продолжить. Он уже понял, что к чему, и потому не позволит двум зачинщикам крайне мутной авантюры как-либо сопротивляться. Пальцы щекочет вибрация издаваемых Дионисом звуков, но он не убирает ладонь. Дионис с недоумением поворачивает голову к Аресу, в то время как сама Война продолжает глядеть в спину Афродиты с невозмутимым выражением лица. Артемида бросает на них двоих растерянный взгляд из-за внезапного крика бога удовольствий, однако не придает им двоим значения; они всегда вытворяют что-то спонтанное и нелепое. Повернувшись к брату, Арес встречает недоумевающий и взбешенный взор Диониса, на который отвечает хладнокровным блеском и предостерегающей молчаливой угрозой. Экспрессивный на эмоции мужчина дергает головой в сторону, пальцы скользят по щеке и подбородку, оставшись в воздухе.

Арес убирает руку, другой же подносит кубок к губам и выпивает вина. Афродита о чем-то щебечет Артемиде, оттащив — хвала Зевсу, — от него подальше, но он уже не вслушивается — любовница со всем разберется. Он так устал от этих нелепых конфликтов и скандалов, что больше всего хочет вытянуться на огромном ложе и уснуть; никаких утех, разговоров и горячей полемики. Лишь спокойствие, забвение и сладкое удовольствие от долгого сна. Однако Арес знает, что даже такое простое желание для бога войны неисполнимо. Утром его разбудят с известиями о наступающем военном конфликте, хотя он и армия только недавно разгромили вражеское войско. Он будет вынужден в спешке покинуть резиденцию Аполлона, где они всегда собираются, не попрощавшись ни с кем должным образом, чтобы подоспеть к переговорам. Арес знает, что к чему, поскольку это происходит часто — не постоянно, но столько, что стало обычаем. И факт того, что он вынужден метаться, подобно птице в неволе, нисколько его не радует.

Отставив кубок в сторону, мужчина откидывается на спинку дивана и разглядывает силуэт Афродиты сзади: ровная спина, широкие бедра, округлые плечи, украшенная складками талия, упругие ягодицы, отливающая медью кожа…. Ее фигура, столь привычная глазу и уже родная, все еще кажется красивой, как если бы Арес увидел ее в первый раз. Он хочет прижаться к этой спине, обнять ее, целовать нежную кожу, взять в руки пышные ягодицы, впиться в тонкую шею, как зверь в свою добычу. Он весь вечер думает об этом, но почему-то сейчас, глядя на то, как она отвернулась от него, а взгляды окружающих осуждающе направлены на него, Арес чувствует свою страсть погашенной, подобно огню, потушенному водой — дотлевающему, источающему остатки тепла.

Афродита поворачивается к нему с улыбкой на губах. Но это не та улыбка, которую он привык видеть — от нее войне неуютно, тревожно, словно это и не Афродита смотрит на него сверху вниз с прищуром и опасным блеском в глазах. Ее кварцевые очи светятся в полумраке комнаты, и взгляд их направлен прямо на Ареса, неожиданно напрягшегося всем своим существом. Он стискивает зубы, и желваки на челюсти выдают его. Он неправильно оценил обстановку: она вовсе не защищает его. Наоборот, она перехватила из рук Диониса и Артемиды то, что они вот-вот пытались водворить в жизнь.

— Как насчет того, чтобы мы наказали этого паршивца? — чуть склонив голову, Афродита обнажает зубы в улыбке, которая более походит на оскал.

— Это не паршивец, это ублюдок, — громко и гневно возражает сидящий рядом Дионис, с особым отвращением произнося последнее слово. Арес смеряет его острым взглядом, бегает алыми глазами по комнате.

Улыбки расползаются по лицам всех присутствующих.

— И каким же образом богиня любви предлагает нам наказать Ареса? — заговорчески хмыкает Гермес, привстав на локтях и внимательно наблюдая за лицом упомянутого.

Оно остается невозмутимым — нависшие брови образуют тень над глубоко посаженными глазами, что злостно смотрят на бога торговли и с некоторым хладнокровием блестят в плохо освещенной комнате. Даже не всматриваясь, можно заметить, что очи Ареса словно поменяли цвет, засветились, подобно боевому огню. Как будто этот свет идет изнутри и отражает все негодование и ярость бога, что в нем кипят сейчас, в момент подставы. Ему едва удается не выдавать свою злобу и обиду, и чем больше он сдерживает, тем сложнее ему прятать явное; ведь если он пустит все на самотек, Танатосу придется работать сверхурочно.

— Афродита…

Голос войны раздается из самых недр, врезаясь в стены эхом. Он произносит ее имя на выдохе, как если бы прямо сейчас Дионис дал ему в поддых, но в следующий миг его слова, звучащие столь низко, что напоминают рык дикого зверя, звенят от гнева к любовнице. Он поднимает глаза на богиню, встречаясь с взглядом хищника, наслаждающегося муками своей жертвы, и легкие его сводит от бешенства.

— Какого черта?

— У меня возник этот вопрос к тебе намного раньше, — ее тон растягивается, словно она наслаждается дегустацией своего чувства превосходства и эмоций Ареса, как одним из вин сидящего рядом брата, — однако повода спросить не было. Но какая теперь разница? Теперь наша очередь отыгрываться на тебе.

— Как накажем его?

— Учитывая характер Афродиты, то…

— Эй-эй, притормозите! Это не ваша забота, не лезьте! — бас Диониса звенит в воздухе, трещит раздражение в интонации. — Мы с Артемидой и без вас прекрасно справимся, ясно?

Где-то в стороне громко вздыхает Артемида.

— Ты предлагаешь мне в этом участвовать? — она с негодованием глядит на богиню любви.

Афродита поворачивает голову в сторону охотницы с той же теплой и абсолютно беспроигрышной улыбкой, что и до этого. Ареса от этого жеста чуть не передергивает. Она непринужденно смеется, словно происходящее какая-то шутка.

— Можешь просто наблюдать.

Лицо Артемиды мрачнеет. Она хмурится, смотрит на Ареса — их взгляды встречаются, и мужчина чувствует насколько вязкое отвращение застыло в ее темных глазах. Она словно дотрагивается до него руками, полными речного ила, и втирает его в кожу божества войны. Аресу становится мерзко от всей этой ситуации — от нее, от Афродиты, от вина и винограда, от себя самого, ото всех, кто в одном помещении с ним. Это чувство не покидает его и после того, как потускневшие ониксы метятся куда-то за Афродиту, сфокусировавшись на длительный миг. Пройдя круг, возвращаются к богине любви, сверяющей Артемиду в ожидании. Они долго смотрят друг другу в глаза, но для остальных это просто момент. Лишь для Ареса время застывает за секунду перед кошмаром.

— Если решили накинуться на него толпой, как шакалы, то после меня. Это моя добыча.

— Дамы, живей, решайтесь! — тараторит Гермес, активно замахав рукой в воздухе.

Стан Афродиты незаметно напрягается, война замечает это по дрогнувшим на ключицах волосах; он слишком хорошо ее знает, чтобы не углядеть такую деталь. Она еще с секунду смотрит охотнице в лицо, а после пожимает округлыми плечами.

— Делай, что хочешь, Артемида.

Арес вскакивает с дивана быстрее, чем сестра успевает взглянуть на него. Афродита, стоящая перед ним возвышавшейся тенью, теперь смотрит на него снизу вверх. В какой-то мере можно понять, отчего в ней столько коварства — чем меньше размер, тем больше концентрация. Он с неприязнью скользит взором по любовнице и останавливается на Артемиде. Его измученный взгляд в свете свечей выглядит еще более усталым.

— Артемида, нам нужно поговорить.

— Говори.

— Наедине.

Она не успевает возразить. Арес хватает ее за предплечье и тащит к выходу. Походка его быстрая и нервная, как у рядового солдата, но он сам никогда так не ходил; в крови в стремительном потоке смешались алкоголь и адреналин, сбив его с толку. Голова кажется оловянной, тело — предательски непослушным, но он превозмогает это, чтобы остаться целым. Потому что Артемида назвала его «добычей», и это ничего хорошего не означало. Девушка пытается вырвать руку из хватки Ареса, но с воином ей не тягаться, в особенности с пьяным; его ладонь крепко вцепляется в бледную кожу Артемиды, на которой в будущем лиловым расцветет синяк.

Одним движением он распахивает дверь покоев и выталкивает ее в коридор, ловко прикрыв за собой резное дерево. Он нервно проходит вглубь коридора, и резко останавливается, поворачиваясь к богине охоты. Она неподвижно стоит на месте и смотрит на него с недоумением. Теплый свет делает ее лицо болезненным, тени, отбрасываемые свечами на стене, еще больше вытягивают его.

— Не тяни.

Арес делает вдох. Воздуха в доме не хватает; он чувствует себя крайне неважно, его пробирает легкий мандраж, и война ощущает, как нутро раздирает изнутри. Однако лицо его едва говорит об этом — невозмутимость маской застывает на темной коже.

— Твоя добыча? Не много ли ты берешь на себя? — Война вцепляется в лик богини разгневанным взором, сквозь зубы проговаривая ее слова.

— Тебе, стало быть, можно, а мне нет? Где твое чувство справедливости, владыка Арес? — упреки слетают с ее губ один за другим, стрелами вонзаясь в бога хаотичной бойни.

— Справедливость, говоришь? Вы меня сейчас разодрать на части собираетесь, о какой справедливости речь?

— Весомая расплата за твои слова.

Арес застывает на месте, ошарашенный услышанным. О, Зевс! Даже ненавистная Афина была бы справедливее к нему, будь она тут. К счастью или к сожалению, Паллада не участвует в их застольях; возможно, с ней бы возникли куда более курьезные случаи, чем нынешний.

Раздраженно выдохнув, он пытается унять ярость, вскипевшую в крови, как горячее вино. Вдох, выдох, вдох, выдох — Война чувствует отступающий зуд в груди. Нужно договориться. Криками и упреками проблему не решить.

— Сестра, оставь идею мести.

Артемида смеется, и звук, выходящий из ее содрогающейся груди, колеблется. Она сцепляет руки на грудной клетке в замок, с насмешкой смотрит на Ареса. На уголках губ застывает досада.

— С какой это стати?

— Ты уже достаточно сделала для того, чтобы восполнить свое ущемленное эго. Продолжать нет смысла.

— О, еще как есть, Арес. Если ты решился судить за других людей, что они чувствуют, то от Афродиты должна сейчас остаться одна морская пена.

Она очень зациклена на ней, и это очевидно настолько, что Аресу кажется, что он сошел с ума и его воспаленное сознание само создало этот сюжет, раз окружающие не замечают.

— Она играет тобой.

— Что?!

— У тебя отменный слух, Артемида, не притворяйся, что не расслышала с такого расстояния.

Богиня охоты молчит. Тишина висит напряженной пеленой между ними; лишь цикады за окном подают признаки жизни. За дверью тоже удивительно тихо, и Арес догадывается, почему — Аполлон с Дионисом собрали под дверью всех, кого могли, чтобы подслушать их разговор, подобно детям. Тысячелетние боги опускаются до такой шалости — если бы титаны-прародители узнали об этом, то уничтожили бы мир, в котором есть место подобному.

Арес решает воспользоваться тишиной, продолжая гнуть свою линию. Он таит надежду, что если Афродита смогла уговорить ее, то, может, и он в силе.

— Она ввязалась в это, чтобы убить двух зайцев одним выстрелом. Не позволяй себя использовать, просто скажи «нет».

Артемида хмурится, обветренные губы поджимаются, глаза неприятно бегают по лицу брата. Момент, когда она должна принять решение — вот он, и Арес его свидетель. Возможно, жертва ко всему прочему. Он пристально, в напряжении, смотрит на ее отдаленную фигуру, всем своим существом желая, чтобы она приняла его сторону.

Он не представляет, что будет, если она откажет ему. Возможно, он никогда не сможет смотреть ей в глаза с гордостью и решимостью, потому что сегодня у него отнимут их.

— Я говорила тебе остановиться, но ты не слушал.

В груди все опускается. Ее голос, с вплетенной в него обидой и холодом, копьем поражает Ареса, застряв в легких. Он не чувствует собственного дыхания, не может связать и два слова воедино, у него отныне нет ориентации в пространстве. Он слышит лишь звон в ушах и стрекот цикад; силуэт Артемиды потерялся где-то вдалеке, став недосягаемым.

— Поддашься ей? — предвзято вопрошает Арес, нервно улыбаясь. — Станешь следовать каждому ее слову?

Сестра задирает подбородок вверх, с пренебрежением сверяя его своим последним взглядом, острейшим из всех за эту ночь.

— Это не вопрос о ведомых и ведущих, на кону моя гордость. Я не дам тебе так просто уйти, когда ты задел ее.

— Я не задевал твою гордость! — возражает Арес, делая шаг вперед в порыве гнева.

— Обвинил меня в клевете, — Артемида стоит неподвижно, голос ровен и холоден.

— Назвала меня бесчестным! — еще шаг.

— Ввел всех в заблуждение.

— Сравнила меня с животным! — ближе.

— Пытался навязать свое мнение.

— Кто бы говорил! Выставила меня злодеем! — всплескивает руками, двигается еще на шаг вперед.

— А по-твоему, ты им не являешься?

— Нет. Я лишь хотел веселья и зрелищ, — Арес останавливается напротив сестры.

— Ты их получил, Арес. Посмотри, к чему твои желания привели.

Они молчат. Их унисон ругательств затихает, в коридоре воцаряется тишина, что застает их уставшими и злыми, глядящих друг другу в глаза: с одной стороны — с презрением, с другой — с мольбой.

— Не становись обманутой словами Афродиты. Она использует тебя, играясь с твоими чувствами, — низко, вполголоса проговаривает Арес, стоя почти под дверью в покои, куда он не хочет более возвращаться.

Она вздрагивает, услышав последние слова бога войны, словно ими он хлестнул Артемиду по щеке болезненной пощечиной. То, что брат в курсе, сильно удивляет главную охотницу пантеона. Казалось, богиня охоты непроницаема и недосягаема, чтобы ее можно было хоть как-то задеть, но нет в мире существ и вещей без изъянов. Она внимательно смотрит на него, пытаясь разглядеть в его глазах намеки на какой-то умысел, но Артемида все усложняет — его нет.

— Не делай вид, что знаешь меня, — холодно бросает девушка, разнимая замок на груди, впивая руки в бока.

— А я, по-твоему, не знаю, кто ты такая? — Арес довольно скалится. — Я не слеп и не глух, сестра, и все понимаю. И она тоже. И она не постыдится воспользоваться тем фактом, что ты ее-

— Довольно. Заканчивай это ребячество, Арес.

Бог войны недовольно склоняет голову, смотря на сестру исподлобья, обозленный ее отрицанием ситуации. С Артемидой невероятно сложно; даже сложнее, чем с Дионисом. Он прокручивает возможные рычаги давления на сестру, но этот — самый эффективный, и он в шаге от того, чтобы испортить все. Действовать нужно осторожно, иначе он окажется в действительно бедственном положении.

— Я этого и добиваюсь: закончить все это, — спокойно говорит он, пытаясь вкрадчиво и осторожно донести до богини охоты свою мысль. — Я прошу тебя пойти мне навстречу, чтобы разъяснить это недоразумение, пока оно не превратилось хаос. Артемида, я не хотел доводить все до этого, ты и сама это понимаешь. Я не хочу, чтобы в данной ситуации мы с тобой оказались крайними, поэтому давай решим вопрос мирно, без распрей.

Сестра невозмутимо поднимает одну бровь вверх, смотря на Ареса, как на последнего дурака. Он чувствует, как подавленный гнев и несправедливость вспыхивают с новой силой, и нутро зудит сильнее.

— Оказались крайними, мирно, недоразумение… вау. Арес, меньшего от тебя и не ожидала. Я еще раз тебе повторю, если не расслышал с того конца коридора: я не отпущу тебя, пока ты не получишь за свои слова наказания. Можешь говорить что угодно, я от своих слов не откажусь.

Бесполезно. Она непоколебима, как стена Трои, которую никак не разгромить. Отчаяние подкрадывается вечерней тенью со спины, вселяясь в бога войны. Арес берет паузу. Он думает над тем, что ответить, но времени нет.

— Ты даже не дашь мне шанса? — последнее, что он может сейчас сказать; на издыхании, с танцующим блеском волнения в глазах. Он более не ожидает от нее какого-либо положительного ответа, однако спрашивает, пытаясь надавить на сестру.

— Ты упустил уже столько возможностей, что дай тебе сейчас еще одну, ты и не заметишь ее.

Не получилось. Война неслышно выдыхает, вновь отойдя от Артемиды вглубь коридора, прикрыв глаза белыми ресницами.

И правда, как стратег он просто ужасен — до Афины ему, как до бледной луны, застывшей так близко к окнам. Может, он и правда так ужасен, как о нем говорит семья? Он до такой степени плох во всем, что не может справиться даже со своими элементарными обязанностями? Безалаберный настолько, насколько это только возможно — в семье, в бою, в отношениях, в своем божественном начале. Может, хаос — это единственное, что Арес способен порождать? Ворох угнетающих мыслей захлестывает разум Ареса в мгновение, и дышать становится невозможно. Он не знает, почему он все еще ровно стоит, пригвожденный к полу, — может, солдатская выдержка и дисциплина выручают его. Бог войны теперь едва понимает что-то.

— Что ты сделаешь? — обыденно спрашивает Арес, всматриваясь в темноту под веками.

— Ничего, — слышится эхом столь же обыденный ответ.

Война раскрывает глаза, смотря на лицо Артемиды в недоумении. Оно не выражает совершенно ничего: привычное спокойствие и усталость разглаживают все морщины на коже, вновь делая ее молодой девой, которой наскучивает в этом месте. Забавно, но она, кажется, старше всех детей Зевса, — за исключением Гефеста, — и понять это можно лишь по ее взгляду и словам. Руки, агрессивно впившиеся в тонкую талию, ослабляют хватку и ползут вниз; теперь они висят вдоль длинного худощавого туловища. Поза Артемиды показывает все спокойствие, душевную уверенность, и вместе с тем, привычную для нее скромность, что она в себе сочетает.

— В каком смысле? — слегка сконфуженно произносит Арес, смотря на расслабленную фигуру с ощущением нереальности происходящего. Словно он видит призрака, порожденного его пьяным рассудком, или словно он сам стал призраком.

Артемида измученно вздыхает.

— В прямом. Я устала от этого пустого спора, не утомляй в конец, Арес.

— Тогда что ты?..

— Иногда ничего не предпринимать — худшее наказание. Узри это своими глазами.

Арес столбенеет Осознание проигрыша не укладывается у него в голове. Война смотрит на Артемиду с широко раскрытыми глазами, не веря услышанному. Сестра прокрутила копье в его груди, разорвав легкие. Сердце бешено стучит под ребрами, и, кажется, его стук слышен во всем коридоре; ощущение, что сейчас оно пропустит один удар, и мышцу защемит в предсмертной агонии.

«Она не шутит» — единственная дельная мысль в неразберихе его сознания, что он успевает выловить. Он прав — Артемида совершенно не умеет шутить. С ней шутки плохи, и он всегда знал это, но никогда не понимал. Для него богиня охоты всегда была тихим, отстраненным отшельником, что никогда не желала никому вреда. По крайней мере, олимпийцам. Арес никогда не мог признать, что она способна причинить зло кому-либо в семье, — слишком принципиальная для этого. Теперь, грубо вытащив войну за волосы из воды, Артемида показывает ему жестокость реальности: себя, семьи, мира, всего сущего и незримого.

И как же это, черт возьми, больно.

— Верните владыку Ареса обратно в покои.

Схватив за локти, возникшие из ниоткуда фиады тащат Адреса по коридору навстречу богине. Он вырывается из хватки одной, резко дергает руками, подаваясь назад. Изящные девы оказываются вовсе не слабыми, крепко вцепившись в плечи мужчины. Он сопротивляется, но недостаточно; вино бурлит в нем дикой спесью, лишая власти над телом. Они тащат его по мрачно освещенному свечами коридору, оставляя все меньше возможности сбежать. Ноги упорно упираются пятками в плитку в попытках затормозить фиад, но лишь путаются в бессилии и ударяются о подошвы сандалий.

Теперь он действительно чувствует, как сердце скачет галопом в груди, отдавая импульсом по всему телу, до самых кончиков пальцев стоп. Адреналин заставляет кровь кипеть, в горле пересыхает, дышать становится невероятно трудно. Еще немного, и Арес потеряет сознание, он это предчувствует. Он молит об этом, чтобы избежать наихудшего, не встретиться с исходом своих действий, но назло его желаниям этого не происходит.

— Постой! Артемида! — бог войны пытается вырваться, тянется к сестре в отчаянии и мольбе. Бойкий воин теперь стал строптивым мальчишкой, бессильным и слабым, но не сдавшимся. — Что это все значит?!

Она снисходительно смотрит ему в лицо, блестя черными глазами, полными усталости и презрения, в которых Арес разглядывает то, от чего ему становится страшно, мерзко, и от чего его сковывает ужас — жалость. На Войну Охота глядит, как на загнанное в угол животное, что сейчас несут на убой, и от осознания этого внутри Ареса все сжимается. Никто и никогда не смел проявлять к нему таких чувств — война вселяет ужас, страх, вину, радость, экстаз, стыд, смятение и множество других эмоций, и относились к нему также, но никогда так. Никто не имеет права смотреть на него таким взглядом, чувствовать превосходство и сострадание к нему, потому что он никогда не проигрывает. Он не смеет оступаться. Никогда.

— Слышишь меня?! Артемида!!! — низкий голос воина звенит отчаянным возгласом, эхом разнося стенания Ареса по коридорам.

Бог безрассудной бойни подается вперед, неудержимый фиадами, заглядывая Артемиде в лицо. Он вырывается из хватки дионисийских покровительниц, налетая на сестру, как коршун на добычу, протягивая руки к ее острым, бледным плечам. Хочет впиться в них ногтями, тряхнуть Артемиду, чтобы она пришла в чувство и прекратила этот ужас, хочет заставить ее поверить ему и услышать его. Отчаяние, оставшееся от пепла надежды, фениксом восстает праведным гневом и яростью, переполняя его и беря над ним власть. Он почти дотрагивается ее, глядя ей в глаза — холодные, безразличные и полные этой ненавистной жалости, — когда фиады вновь вцепляются в его тело, оттаскивая назад.

Белые кудри растрепались, прилипнув ко лбу, зубы сжимаются до виднеющихся желваков, выделив линию точеного подбородка, алые глаза в полумраке горят огнем бешенства, импульсивно бегая по лицу сестры. Все в его внешнем виде показывает его природу: пылающую ярость, отчаянное вероломство и безумство мятежа. Однако Артемиду этот вовсе не пугает, а, скорее, наоборот — она спокойна, как море в безветренный день, и даже он не тронет ее душу охотницы. Арес сильнее всего разъярен именно из-за этой непреклонности — камень преткновения в этот, казалось бы, замечательный вечер.

Но что-то пошло не так.

— Пустите меня, — рявкает Арес, вновь пытаясь вырваться в неистовой ярости, — ПУСТИТЕ! Прочь! Уберите руки!

Фиады притащили его к двери, и Арес теперь оказывает наибольшее сопротивление, пытаясь уже не столько дотянуться Артемиды, сколько вырваться из плена и просто бежать. Рвануть в окно, сбежать из этого поместья, не жалея своего податливого от вина тела, задыхаясь и стирая ноги в кровь, превозмогая боль и усталость. Бежать без оглядки, бежать до рассвета, бежать так, словно за ним идет погоня. Бежать к Лето. Ведь кошмар наяву, — самое большое унижение в его жизни, падение его чести и величия — и самого Ареса разделяет лишь дверь, одна жалкая деревянная дверь.

Менады толкают ее, и бога войны захлестывает паника. Он импульсивно дергается, пытаясь высвободиться, громко и прерывисто дышит, и сердце его разрывает ужас. Воздуха в легких не хватает, грудь сдавливает, будто придавив валуном, в глазах рябит, мутная пелена предстает пред ним. Арес чувствует, как сейчас умрет.

— Возмездие настигнет тебя, Артемида! — орет Арес и крик его полон ярости, отчаяния и ненависти. Он глядит на отдаляющийся силуэт сестры, невыносимый и столь знакомый. — Я не оставлю это так!

Фиады затаскивают божество войны в покои, и закрывают дверь, отрезая всякую возможность на бегство. Он глядит в расщелину между дверьми, пока Артемида не пропадает за тяжелым деревом с вычурными вырезанными сюжетами. Он оказывается отрезан от нее, и вроде это должно его радовать — они не продолжат конфликт, и все теперь забудут об Аресе и Артемиде на эту ночь, — но он завернул не на ту дорогу. Он сбился с пути, и оказался заблудшим на распутье, напоминающее клубок вариантов, в которых он запутался, оказавшись там, где он сейчас: в конце самой извилистой, непростой тропы, на которой он казался по ошибке, оступившись, погрязнув в болоте и, едва выжив, выполз на обочину пыльной дороги; униженный и уставший, разбитый, напуганный, сомневающийся — Арес испытывает опустошение и сожаление от своего выбора.

А еще страх — неестественный богу, бессознательный, граничащий с первородным.

Бог войны сидит на полу, обессиленный, и не знает, что делать. Он считает себя проигравшим, и это осознание несоизмеримо и чудовищно отвратительно. Оно чувствуется на корне языка мерзкой кислотой, смешанной с горечью и сладостью; оно на вкус как блевота, подступающая к горлу. Ослабленное тело Ареса пробирает мандраж, мысли в голове растворяются в тягучем ужасе и разочаровании — в первую очередь, в себе. Он оборачивается и встречает взгляды всех находящихся в покоях существ на себе. Боги, минервы, служки — каждый из них смотрит на божество войны, и от их взглядов Арес холодеет, будто от прикосновения Деметры.

Алые глаза войны, ярко блестящие огнем хаоса и коварства и так напоминающие кровь, теперь тускнеют под натиском страха, словно сам сын Фобос к тому причастен. Огонь теперь — лишь дотлевающий пепел, который вот-вот погаснет и более не даст тепла. Очи его лихорадочно бегают по каждому богу, и в лицах каждого он видит разные выражения и эмоции.

Тишину, воцарившуюся в помещении, нарушает Афродита. Оперевшись на спинку дивана и выгнув спину, подобно кошке, она зрит на любовника как этот самый хищник; словно Арес в этом спектакле теперь мышь, зашуганная и загнанная в угол.

— Ну надо же, — сардонически протягивает богиня любви, контрастно мило улыбаясь, — Артемида так быстро наигралась с тобой? Жалко: всякий интерес пропал.

— У владыки Ареса не завязался разговор с сестрой, — саркастически отмечает Гермес, отпивая нектар из хрустального фужера. — И на что он только рассчитывал!

«Уже перешли к нектару» — второпях промелькает наблюдение в голове Войны, но оно тонет в бездонном сознании, окутанном десятками сильных эмоций. Арес напился вином еще в самом начале, а ведь совсем скоро подадут крепчайший напиток из всех — амброзию; он не готов будет вместить пойло богов в себе. Ему наверняка и не дадут этого сделать.

— Разве это не очевидно? Он пытался всем нам доказать, что это он прав, — последнее Аполлон произносит с явным пренебрежением и издевкой, будто произнесенное его устами есть самое абсурдное и ужасное из всего когда-либо им сказанного.

— Как успехи, Арес? — буднично спрашивает Гефест, ведя руку по позвоночнику нагой фиады вниз, — По твоим крикам не скажешь, что все складывается хорошо.

Бог войны бегает алыми очами по лицам олимпийцев, метая в них ненавистные взгляды. Правда, толку в этом нет — он все еще сидит на коленях на прохладном полу из камня, опозоренный и уязвленный. Каждое слово подобно игле под кожу, под ноготь, под язык — настолько неприятно, что больно. И он, потерянный, злой, разочарованный, импульсивный, должен быть аккуратен, чтобы иглы эти не скользнули, причинив ему еще большую боль; ходьба по натянутому канату, ощущаемая как по собственным нервам.

Дионис встает с софы, медленно и неторопливо, и проходит через всю комнату в своей манере, — вальяжно и расслабленно, — оказываясь перед Аресом. Жертва обстоятельств поднимает глаза на возвышающуюся исполином фигуру брата над ним, и у него болит шея от того, под каким углом понадобилось поднять голову. Бог виноделия глядит на брата сверху вниз: на губах его улыбка не притворная, а настоящая; в руке огромный кубок полон не вина, а нектара; в глазах не укрыта обида, а танцует торжество возмездия. В темных глазах Арес видит отражение себя: чувство удовлетворения от победы, ликование моментом, эйфория, глумление над пораженным противником. Теперь он оказывается по другую сторону поля боя, занимает невиданную ранее позицию. Осознание того, что война сейчас в ногах самого, пожалуй, невыносимого для него персонажа, вызывает вспышку гнева и сильную тошноту. Он вцепляется в хитон пальцами, ногтями царапая сквозь ткань кожу, но взгляда не отводит — гордость все еще тлеет средь пепла его достоинства.

— Ну как, стало весело тебе, братец? — довольно насмехается Дионис, упирая руки в мясистые бока и улыбаясь, — А я ведь предупреждал, что лучше не испытывать моего терпения. Ну, ничего…

Винодел наклоняется к Аресу, уперев одну руку в колено, а другую протягивая к лицу брата.

— Мы сегодня повеселимся, а заодно покажем тебе, что бывает, когда гневается бог.

Дотронувшись линии подбородка, он ладонью похлопывает щеку Войны несколько раз. От прикосновений Диониса, даже легких и незначительных, кожа горит, как от ожога. От довольного выражения лица и хитрой улыбки брата кровь в жилах закипает и стынет одновременно. Арес чувствует, что попал — эти слова предвещают полный хаос и вакханалию.

И он не может их предотвратить.