Примечание
я дарю тебе одиночество,
на стекле в твоем отражении.
Вокруг — точная копия королевской сокровищницы. Шерлок уверен в этом, хоть был тут совсем давно, ещё в детстве, когда родители упрямо закрывали глаза на происходящее и стремились растить сыновей нормальными. Не получилось. Один чуть ли не живёт в своём мрачном, по периметру обитым дубом кабине, уныло решает, кому из посягнувших на национальную безопасность стоит пустить пару пуль в затылок, тоскливо потягивает недешёвый коньяк посреди слишком длинных ночей. А второй…
Второй стоит на коленях в куче битого стекла на каменном полу. Он лишь кратко хмурится, когда по коленке расползается новая царапина, не дергается, не порывается встать. Какой в этом смысл, если боль всё равно не ощущается? Редкое дыхание особенно громко отражается от древних стен, лишний раз напоминает, где он сейчас на самом деле.
Шерлок упрямо вскидывает голову, смотрит вверх, жадно и злобно ловит индифферентный взгляд. Мориарти придерживает его подбородок пальцами, едва ощутимо, будто бы даже ласково, хотя о какой нежности можно говорить, когда ради этого жеста у его ног в луже собственной крови второй час сидят. Холмс, как всегда, о чём-то рассказывает шепотом, сбивчиво и спешно, будто здесь время тянется не по его собственным законам. Для него эти акты коммуникации через самоповреждение — редкость, но если уж ступать по осколкам босыми ногами, то задерживаться до победного. Пока не захрипишь, пока не выльешь всё, что накопилось с последней встречи, пока воспалившееся сознание не вытолкнет в реальность в самый последний момент.
Джеймс меняется с каждым новым посещением. В первый раз он так и не шелохнулся, просто внимательно следил за тем, как Шерлок шагами измеряет комнату музея, как изучает прохладные стены и молчит. Во вторую встречу, когда его гость решился наконец-то шагнуть ближе, он встрепенулся, колко подначивал после каждого движения, смеялся так странно, скрипуче, будто был старой куклой. Мориарти то громкий, развязный, то холодный и смурной, то рад встрече, то злится от нахождения взаперти.
Холмс брезгливо отодвигает пяткой крупные осколки со своего пути, но сильно это ситуацию не изменяет: его ноги подкашиваются от многократных острых зубьев, которые степенно охраняют полноправного хозяина комнаты. Шерлок слишком взрослый, чтобы быть Каем, но по привычке рассматривает блестящие пластинки, в качестве лёгкой загадки составляет их в хлёсткие слова, рассеяно оглядывает бриллиант посреди всего хаоса. Он мог бы расчистить дорогу руками, да даже не приближаться к Мориарти вовсе, но правда в том, что он горячо жаждет этого.
Ему нравится подолгу молчать, нравится цепляться за призраков в своём сознании, нравится покрывать колени сотней мелких и ноющих ранок.
Шерлоку всегда любопытно, в разных комнатах существуют разные Мориарти или все лица принадлежат только одному злодею-консультанту, который сначала его умоляет скорее умереть в окружении мягких стен, а потом так отчаянно пытается вернуть в реальность уже совершенно в других декорациях. Он бы рад проверить, да только перед уходом накрепко двери закрывает, даже по коридорам своей памяти не позволяет путешествовать, боится, что Джеймс ускользнёт, вырвется в реальность. И тайно этого желает.
Неправильно тратить пространство в своём мозге на столько копий, но пристанища Мориарти разбросаны по всем чертогам разума.
Есть комнаты в которых Шерлок чувствует себя победителем, там Джеймс сидит на цепи или расхаживает вокруг мягких стен. Злобный, грубый, отчаявшийся, но по большому счету безобидный, Холмсу его иногда даже жаль. Он спускается в самую глубь дворца мыслей и замирает у плотной двери, садится на пол, стену спиной подпирает, слышит, что пленник от скуки скребется. Шепчет проклятья, скалится, всё пытается расшатать стальные звенья, разорвать пожелтевшую рубашку. Эти визиты смысла не имеют Мориарти как загнанный зверь, проку от него никакого, только бесконечное чувство тоски, от которого Шерлок потом ещё долго не может отделаться, а потому по своей воле не стремится в них попадать. Сумасшедший покойник лишь странная вариация, которая за свою свободу бьётся сильнее остальных. Этот Мориарти вернее всех прочих знает, что со смертью Холмса остановится и его ничтожное существование, а потому из тоннеля со светом на другом конце хозяина чертогов нужно вытаскивать любой ценой.
Есть комнаты, где Мориарти явно побеждает, где говорит развязно, приказным тоном, будто поучает мальчишку-сорванца, такой криминальный гений всегда в себе уверен, нетерпелив. Холмс любит эти колкие замечания, надуманный флирт, на пару минут он даже верит, что перед ним настоящий, живой Мориарти. Всё такой же, ничуть не изменившийся, шумный, резкий. Правда, тот одет старомодно, но разве это имеет значение, когда тебя заваливают тысячей фактов, выуживают из подсознания строки, которые ты и сам позабыл. В прошлый раз Джеймс ему декламировал Шекспира, что-то из утерянного и неизданного, Холмс даже заслушался, расслабился в кресле и сквозь полупустые веки посматривал на своего персонального профессора.
Джим почему-то такой же на крыше, в их последнюю встречу. Это редкая комната чертогов, которая находится снаружи основного здания и потому самая обособленная, почти пустынно-отшельническая. Ни один из них не боится скорой встречи, наоборот, ощущение это подстегивает обоих, бессмысленные речи сокращает вдвое, даже посторонние шумы улицы стирает подчистую. Шерлоку кажется, что он посреди испорченной фотографии, на которой фон выгорел до состояния белёсых полос, даже ветер не смеет появляться, чтобы хоть создать видимость реальности. Мориарти по-прежнему надломлено смотрит всю их встречу, часто-часто моргает, чтобы скрыть подступающие слёзы, а потом стреляет себе в голову. И всё равно выходит единственным победителем.
Как и из зала суда, где Шерлок раз за разом испытывает новую тактику дачи показаний, как и из тёмного бассейна посреди ночи, где всё могло закончиться за секунду, как и из гостиной на Бейкер-Стрит, где потом ещё долго остывает недопитая кружка чая.
Есть комнаты, где побеждает уже Шерлок. Он с интересом наблюдает за тем как дёрганный подросток пробирается в раздевалку, торопливо перебирает содержимое шкафчиков и наконец-то из груды вещей выуживает пару кроссовок, спешит забрать единственную улику так сильно, что даже не сразу осознаёт как врезается в другого подростка на выходе. Совсем юный Джим жадно хватает воздух ртом, дрожит, ведёт плечом, будто пытаясь получше замахнуться, но ему в ответ лишь добродушно улыбаются и позволяют скрыться где-то в длинном коридоре спортивного комплекса.
Видимо, Мориарти всё-таки один, он путешествует сквозь комнаты, меняет свой облик, но неизменно подстраивается, появляется именно таким каким его должен увидеть Шерлок. Не хочет, не мечтает, не требует, именно должен. Холмс предпочёл бы появляться лишь в нескольких комнатах, снова и снова не выбивать из угасшего противника слова, не злится от невозможности выиграть партию игры, не чувствовать всё слишком явно.
Есть комнаты, в которых они равны, в которых время тянется по-особому и нет ни единого лишенного шороха, потому что посторонние звуки мешают наслаждаться хриплыми стонами. В этих комнатах они делят постели, иногда столы, ещё реже — упираются в почему-то кривые бетонные стены. Мориарти здесь щедр на ласки, признается в любви своеобразно, по-своему, но восполняет горячими поцелуями с лихвой. Холмсу нравится. До безумия, до мурашек, до дрожи. Ему нравится пробовать всякое. Не пошлое, не жестокое, не грязное и развратное. Шерлок предпочитает переплетать их пальцы, покрывать бедра и низ живота мокрыми и громкими поцелуями.
У Джима в эти секунды в глазах загораются огоньки, яркие-яркие, совсем идентичные тем, что можно было обнаружить в первую встречу. Он дышит сбивчиво, ненароком царапает чужую спину, когда пытается за волосы притянуть ближе к себе, но поцелуем губы так наградить и не успевает — резко прогибается в спине, неразборчиво мычит и вскидывает бедра, голову на подушку откидывает. Шерлок и наслаждается и параллельно мучается от того как саднящее что-то, похожее на едкий песок проходится сначала по горлу потом по ребрам потом резко утекает к паху. Мориарти под его требовательными поцелуями мечется, не сторонится, наоборот — шею подставляет и бесстыдно просит не останавливаться, то ли выстанывает, то ли выскуливает проклятья Шерлоку прямо в ухо, целует в висок и грозится уничтожить, если тот вдруг хоть на секунду затормозит и передумает.
Если ради этих секунд нужно перепробовать весь арсенал Уиггинса, то списку придётся стать непозволительно длинным. Если две минуты поцелуев можно получить за раскрытое дело, то преступность будет уничтожена к утру. Если нужно выстоять на коленях несколько часов и сдерживая слезы каяться во всех своих грехах словно на исповеди ради заинтересованности фантома, то он готов снова и снова хоть на животе проползать по осколкам, хоть под ногти себе их впускать и глотать горстями.
— Я так соскучился, — Шерлок устало присаживается рядом с троном, прямо на мантию, которую его единственный желанный собеседник вальяжно расстелил специально минутой ранее.
Мориарти отстранённо улыбается и поглаживает кудрявые волосы.