— Я, кажется, запутался, ada... — непрошенные слезы жгут глаза, опаляя щеки. — Натворил много, очень много глупостей, нарушил все запреты, которые только можно и еще сделал горы всего, чего не должен был.
Ветер треплет волосы, он до скрипа сжимает зубы, прикусывая губу.
— Мне плохо, ada. Страшно. Я боюсь, ada. Боюсь, что опять сделаю что-то непоправимое, не справлюсь, разочарую их всех, подведу тебя.
Тоненькая струйка крови тянется по подбородку, кулаки со всех сил сжимают свежую зеленую траву, выдирая ее с корнем.
— Знаешь, почему-то так больно вдруг осознать, что ты - ничто. Самое обыкновенное, заурядное ничтожество, неспособное ни на что путное. Просто глупый ребенок, который по собственной наивности и глупости решил, что способен играть в игры взрослых.
Каждое слово дается с неимоверным трудом, будто вырываясь из его груди с кровью и ужасающей болью.
— Я сделал кое-что непоправимое... На самом деле я много чего сделал и...я боюсь, ada, боюсь, представляешь? Очень-очень сильно боюсь того, что я опозорил тебя, подвёл, разочаровал. Я недостойный наследник, отвратительный лидер и ужасный сын... Я...
Он горько улыбается сквозь слезы, градом катящиеся по щекам, и поднимает лицо к небу, голубому-голубому, светлому, ясному, такому привычному. Родному.
— Я устал, ada. Устал. Устал быть сильным, устал улыбаться, притворяясь, что все хорошо, что все под контролем, что я справляюсь... Нет, ни черта я не справляюсь, ничего уже давно не под контролем. И еще я устал врать. Верить устал. Знаю ведь, что ничего не изменится, не будет этого прокля́того счастливого финала, о котором так любят петь в сказаниях...
Голос постыдно срывается в хриплый шепот и он заходится в приступе сдавленного смеха, пряча лицо в ладонях.
— Я запутался. Потерялся. И, кажется, все же сломался... Я... прости. Прости, ada, я не стал тем, кем ты хотел меня видеть. Не смог. Я никогда не стану таким, как ты. Идеальным. Идеальным королем, полководцем, советником, другом...
Он прижимает колени к груди и опускает голову, позволяя светлым волосам заслонить, спрятать лицо. В сердце отчего-то отвратительно щемит и ему вдруг кажется, что где-то там, внутри что-то с хрустом ломается, разбиваясь на мириады маленьких частиц.
— Мне больно, adar nin, очень-очень больно... Почему ты не можешь прийти и забрать эту боль? Почему не можешь вдруг появится из неоткуда, улыбнуться этой своей снисходительной улыбкой и одним взмахом руки решить все мои проблемы? Почему не можешь просто прийти, не можешь вернуться? Почему, зачем, ты бросил меня, пусть и хорошо знал, что я не справлюсь со всем этим в одиночку?
Во внезапном припадке ярости он бьет кулаком по камню, а после еще раз и еще, разбивая в кровь пальцы. Царапает ногтями, и кричит, воет раненным зверем и плачет навзрыд, размазывая кровь и слезы по лицу.
— Почему ты не можешь спасти меня, ada?...
Он трясется на холодной земле, обнимая себя за плечи и с трудом подавляя хриплый крик, а глаза отца, невыносимо изумрудного цвета равнодушно взирают на него с маленького портрета на каменном надгробии.