Белых ведьм пламенем любви сжигают

— Жениффер Бонифас, — Энио Кордиа расплывается в мерзкой ухмылке, распевая имя. Амбер извивается, дергается, в безуспешных попытках выбраться из-под тела женщины, как муха рвется из плена черной вдовы, но руки прижаты к изголовью кровати, а ноги осëдланы бëдрами колдуньи. Угольные волосы ведьмы падают на лицо Амбер, пачкая грязью со спутанных кос.

— Она занимает особое место в твоем сердце, — продолжает монолог женщина, упирая ноготь в грудь и хищно проводя языком по острым клыкам, звонко ими клацая.

— Подлая, лицемерная, трусливая Жениффер. Отрицает насилие и надеется что люди научатся любви. Просто смешно! — каждое слово колом вбивается в голову Амбер, вызывая нестерпимую боль. — Неужели, ты думаешь, она способна на любовь, когда ее сердце заполнено исключительно страхом посмотреть правде в глаза? — прискуливание ведьмы, вместо знака препинания, сводит зубы. — А что насчëт Вана? — имя последнего она произносит с рычанием, придвигаясь вплотную. —Не боишься, что он, такой поверхностный в чувствах, заберëт твою принцессу, которой ты мир готова преподнести к ногам? — мерзкий, зловонный запах изо рта забирается в легкие. Комок тошноты распирает глотку. Насмешливое лицо парня мерцает перед глазами мысленным вихрем.

— Закрой свой рот! Захлопни свою пасть, chienne^(сука)! — предложение прерывается хрипом. Хватка на шее перекрывает доступ к кислороду. Амбер выдëргивают из кровати, еë ноги жалко болтаются в воздухе. Надежда ударить противницу поддых ютится в грудной клетке, которая пылает от гнева и недостатка кислорода. Желание распороть податливую плоть, чужие внутренности выпустить наружу, разгорается с новой силой. Кровавая картина приятно греет душу.

— Манеры. Мане-ры, — мурлычет Кордиа. Приторно нравоучительный тон бесит до ломки.

— Твоя дерзость любопытна, мы бы с тобой сладили. Всего лишь перенаправить ярость на иное общество и вот — славная охотница… на инквизиторов! — она смеëтся над собственной иронией.

— Как славно. Как славно! Мы уничтожим их вместе! Союз охотницы и темной ведьмы, ах! Как хорошо! Присоединяйся ко мне, — голос сходит в змеиный шепот, когти чертят кровавые узоры на шее.

— Больше не придëтся страдать, обещаю. Я точно с достоинством смогу отплатить за помощь, ведь вижу тебя насквозь. Все еще хочешь Жениффер? Я буду твоей Жениффер.

Лицо ведьмы ломтями мяса отслаивается. Вонь жжëнной кожи отпечатывается в памяти и перед Амбер на секунду возникает столь милое сердцу лицо.

Девушка сваливается на пол, расшибая колени в кровь. Хватает заряженный арбалет и молниеносно жмёт ведьму к стене, упирая остриё болта в ярëмную венку, пульсирующую так заманчиво. Наваждение проходит, и вновь перед глазами пара невинно хлопающих хищных зрачка, окаймленных радужкой блевотно-желтого цвета.

— Никогда, — скалится охотница.

— Не предашь своë сердце? — смеëтся ведьма. — Милая Амбер, его разорвут на части. Так много возможностей его втоптать в грязь, даже у меня что-то внутри ноет от горечи. Тебя увезëт в другой город и запрет в сарае собственный отец, узнав в кого ты влюблена, а люди начнут охоту и заставят смотреть на тлеющее тело твоей ненаглядной. Она разве достойна твоей жертвенной любви? А что если Жениффер уже избрала Вана, и твоя готовность умереть за нее напрасна? Ни одной минуты близости, а в голове столько мыслей о том, как обречь себя на смерть ради недостойного человека.

Амбер в смятении смотрит на Энио. Ярость и печаль борются за первенство в ее душе, а глаза выражают безумие.

— Если хочешь убить меня, будь честна перед собой, убей и ту, кто ведет тебя за нос и обрекает на страдания, куда более сильные. Ты ведь знаешь, она тоже ведьма и нас принято фитилëм ставить в пламени ненависти. Я лишь предлагаю иной путь.

Амбер спускает тетиву. Болт вонзается в доску с оглушительным треском. Вокруг пеплом кружится то, что напоминало о присутствии колдуньи секунду назад. Арбалет сыплется в руках углëм, пачкая пальцы черным. Слова, выводимые невидимым пером, расписывают ладони. Грязь! Грязь! Грязь! Свечи гаснут, полумрак проглатывает комнату.

Ведьма сбежала, оставив Амбер с грязными чувствами: всепоглощающей ревностью и злобой, которые вытекают из кровоточащей любовью грудной клетки.

***

— Чëртова Кордиа! — раскрасневшаяся Амбер забирается в открытое окно. «Чем ты думала»? — мысленно спрашивает она у себя самой чуть позже. — Вламывается ко мне в дом посреди ночи, устраивает погром, да и ещё пытается переманить на свою сторону,

— девушка в бешенстве размашисто жестикулирует, демонстрируя свое негодование неприличными жестами.

— Mon dieu^(Боже), Амбер! — Жениффер подскакивает с пола, резко сметая ковром меловые символы. На ее плече недовольно ухает сова с подбитым крылом.

Бонифас подбегает к подруге, быстро перекладывает со стола склянки с травами и надтреснутую банку со светящимися кореньями. Протягивает освобождённую руку, стараясь помочь не перевернуть стол, и ловит охотничью шляпу, слетевшую с несносной каштановой головы гостьи.

— Тише, тише, — Жениффер касается плеч Амбер, желая усмирить гнев охотницы.

— Ауч! —отскакивает та, шипя от боли.

— Извини! — отсранятеся Бонифас, замечая проступающую сквозь ткань кафтана, кровь.

Под еë извиняющимся взглядом хочется смолой растекаться, застывая в неестественных формах, вслед пробегающих заботливых глаз, но злость еще не отпустила Амбер, и та хищницей смотрит в стену, желая успокоиться как можно быстрее и не причинить вреда возлюбленной.

Жениффер отходит, сажая птицу на массивный сундук в углу комнаты.

— Я могу снять? — Жениффер показывает на куртку, возвращая внимание к гостье.

Амбер кивает, позволяя оголить огрубевшие руки. Они исполосованы внушительными ранами, покрыты смесью запëкшейся крови и вязкой болотной грязи. Амбер морщится вспоминая противную хватку ведьмы, чувствуя как еë ядовитые слова пробираются под кожу, «она тебя не любит, не любит», заменяя текучую кровь в венах сухим фосфором, прожигающим больным светом потускневшую кожу.

— Тебе срочно нужно это обработать, — выносит вердикт Жениффер, звеня браслетами и закатывая рукава блузы. Она направляется в кладовую, в поисках очищенных повязок и настоявшихся лечебных отваров.

Скрип дубовых половиц — альт, а скрипящая вдалеке дверца шкафа — писклявое сопрано. Все вокруг будто вот-вот завоет отвратительнейшим хором, а самой первой вокалисткой будет Амбер. Но она молчит, стоит в прострации и гипнотизирует кровоточащие руки, на которых узоры секундных касаний вычерчены морским стеклом, осыпавшимся с желаемых пальцев. Зуд под кожей неумолим. Взаправду стекло, циркулирующее чувством в теле. Чарующее, но в перемешку с остриями неомытых камней — ранящее. Ощущение, будто ступаешь по морскому дну. Царапаешься, но продолжаешь идти, вопреки осторожности, стремясь к глубоководью, которое подхватит прозрачными руками и унëсет к горизонту. Но Амбер не всплывает, она задыхается. Ей нужно вынырнуть из-под толщи сдерживаемых чувств, напротив, выплеснуться на берег. Биться! Биться! О пустые пещеры, затапливая их во месть душевной боли и отступить, когда станет легче. Она устала, и было ошибкой являться в дом Жениффер. Грëбаная импульсивность. Лучше бы на изгороди навернулась, сломала кости, но никуда бы не шла. Невыносимо.

Жениффер возвращается быстро, усаживает Амбер на кровать, не заботясь, что ее чистое постельное бельё будет запачкано. Аккуратными движениями открывает шкатулку. Достает промоченные бинты, мазь, пахнущую еловыми шишками, аккуратно раскладывает перед раненой. После, тянет руку к прикроватной тумбочке, на которой нарезаны ломтики засахаренных фруктов. Жениффер протягивает сладость Амбер, прося открыть рот. Та слушается, и десерт тут же блаженно тает на языке. Раскусанный глюкозный камуфляж, в сочетании с зелёным яблоком, перекрывает оковами кисло-сладкого дуэта болевые ощущения, которые отступают под градом сыплющихся осколков умиления от заботы возлюбленной. Помимо всего, заглядываясь на Жениффер, сливочный ликëр вспоминается. Амбер уверена, если решится укусить еë шею, ключицы, плечи, метки оставить по всему телу… Она готова поклясться, что ощутит на языке именно такой, еë вкус. В этом вся Бонифас. Сладкая, манящая, до помутнения разума. Башню срывает, ровно как от алкоголя, но вместо вещества — любовь. Амбер явно перебрала.

Нежные пальцы Женниффер скользят по ладони, вдоль линии жизни. От легкой щекотки сводит внизу живота нестерпимо. Амбер жмурится, стараясь окончательно не рассыпаться звездами.

— Кордиа тебя не собиралась щадить. Чудом не убила, — Бонифас смачивает хлопок в растворе и точечно касается порезов, гневно сщуривая глаза. Амбер прикусывает щеку чтобы не всхлипнуть. Щиплет.

— Не думаю, что ей была бы польза от трупа.

— Так значит это — Жениффер кивком указывает на кровоточащие порезы —называется смиловалась? — ухмыляется и задумчиво пощипывает худющий бок, проводя пальцами вверх по выпирающим рëбрам. — Чего она из тебя потрошила?

— Матерный стих, —на выдохе, смутившись, выдаëт Амбер, отворачиваясь в сторону. Терпит бегущие мурашки по телу.

Жениффер смеется. Ее волнистые, темные локоны раскачиваются в такт смеха.

— Да ну не смешно, —фыркает Амбер. — Мне больно было. Ты вот каждый раз просыпаешься под ударами когтистых лап?

Бонифас смотрит в сторону совы, моргающую крупными золотистыми глазами.

— Раз в пару дней точно.

— Культурой в такие моменты блещешь?

— Не блещу.

— Ну вот и все, — раненая отмахивается и шипит, когда мазь начинает нагреваться и пузыриться, изгоняя болотную заразу.

Жениффер наклоняется и тихонько дует на порезы, лицо в миг становится серьёзным.

— Ты хотела о чём-то поговорить?

— Нет, — отрицательно машет головой Амбер, привирая.

— Тогда зачем пришла?

Амбер удивлённо смотрит на сосредоточенную Жениффер.

— У меня половина тела в мясо, как думаешь?

— В этом и странность, ты всегда пренебрегала лечением.

А теперь тушуется и неловко улыбается.

— Никогда не поздно изменить привычки?

Но Жениффер качает головой, показывая, что она ни слову не поверила. Терпеливо ждëт, давая девушке время все обдумать. Признаться в настоящих мотивах. Она знает, что Амбер не из тех, кто открыто заявит о том, что ее душа прямо сейчас растерзана в клочья, а сердце исполосовано шрамами, и они, как зараза, расползаются по всему телу трещинками. Ноют под рёбрами, позвонками, коленными чашечками. Девушка будет верить, что хорошо прячет свои тайны, под вуалью неуклюжего вранья и смеха, тогда как в небесно-голубых глазах будут читаться мольбы о помощи. Жениффер знает, что Амбер боится своих чувств, которые так очевидно разрезают каждый сантиметр кожи, каждое волокно испачканной одежды, в попытках еë коснуться. Она боится открыться той, которую любит до беспамятства и не догадывается, что Женниффер, до кружащихся узоров на полу, будто маятник на часах, шатается из стороны в сторону от переизбытка взаимных чувств. И тоже ничего не предпринимает, потому что…

Они обе боятся спугнуть друг друга сердечной истомой.

И обе боятся посторонних тревог и страхов, которые прячут и кроют под грудой безделушек: колец и бус, браслетов и серьг, под пестрыми тканями, и конечно же, под наигранными улыбками.

— Знаешь, это была самая безобразная ночь с женщиной, — начинает издалека Амбер, уводя взгляд в сторону. — То ли с мокрой псиной лежала, то ли со сдохшей крысой, —надеется что Бонифас сейчас расмеется, сменит серьёзный характер разговора, но в ответ получает:

— Амбер, я хочу знать правду.

И в этот момент все надежды рушатся. Взгляд Мур меркнет, устремляется куда-то в ноги. В самом деле, кожа ботинок так интересно истрескалась. Девушка тяжело вздыхает.

— Кордиа пыталась убедить меня, что твое миролюбие, — самая большая глупость на свете и оно тебя погубит, — губы сжимаются и подрагивают, а глаза поблескивают. — А еще, что ты меня оставишь, — еле слышно шепчет Амбер и давит на глазницы, пытаясь остановить слëзы. —Прости. Я правда не хочу в это верить, но мне кажется, что я теряю нечто важное в своей жизни, кажется что тебя. Вся эта погоня за головами… Она сводит меня с ума! Я понимаю что переживания глупы, я не верю им… но… Ты же правда не оставишь меня? — голос подводит, а пальцы комкают платье Жениффер. Амбер стыдно проявлять слабость характера. Ей было бы лучше молчать. Но язык сам говорит, делиться болью.

Амбер не понимает, зачем, если знаешь конец болезненной любви, хранить надежду? Почему дыхание все еще продолжает сбиваться при виде нахмуренных бровей у собеседницы? Почему от острого

взора переливчато-чёрных глаз, так сильно сердце сжимается?

— Мне так страшно, Жениффер. Во мне столько чувств, эмоций и мыслей, разнородных, несовместимых, столько сомнений, а Энио приходит и ворошит это дьявольское гнездо, — в голосе скрипит отчаяние.

Бинт туго стягивает запястье. Бонифас молчит, пытается быстро завязать узелок, попутно сплетая в предложение нужные слова. А Амбер смотрит на ее приоткрытые в чрезмерной концентрации пухлые розоватые губы.

— Она знала кого может заставить сомневаться, а потом переманить. Мне стыдно. Я даже в какой-то момент начала соглашаться с еë словами, — плечи Амбер сжимаются, а рука выпутывается из хватки, развязывая узел повязки, теперь свободно висящую на кистях. — Я так напугана, — проступающие слезы поблескивают росинками.

— Признаться в своих слабостях, — есть показатель сильного духа. Не знаю более стойкого нрава, чем твой, — выдерживает паузу Жениффер. — В твоих словах нет ничего постыдного. Я понимаю тебя, принимаю твои эмоции. Трудно, скрывая эмоции, держаться особняком. Тебя не отпускает еще один вопрос, — она касается колена Амбер, чувствуя ее дрожь, строго смотрит в глаза, желая безжалостно выпотрошить все отравляющие тайны и обезвредить их псевдо-магическим «выслушать».

— Вы с Ваном. Кем вы друг другу приходитесь?

Вопрос разящей пулей вылетает изо рта, а Амбер мысленно отвешивает себе пощëчину. Еë чувства сейчас так очевидны. На искусанных губах появляется новая трещинка.

— Он мой друг, — Жениффер снисходительно улыбается и подхватывает повязку, предпринимая вторую попытку скрыть израненные руки пострадавшей. Амбер нервно слизывает кровавую каплю, текущую из ранки, пока алый не окрасил стерильную повязку. — Ты разволновалась из-за слухов? — Бонифас сжимает ладонь.

Эмбер сдержанно кивает.

— Тебе стоит перестать верить им. Если соседским старухам хочется поскорее кого-то свести, пусть разбераются со своими дочерями, — сплëвывает с отвращением Жениффер, вспоминая липкие взгляды маленьких подслеповатых глаз старушек.

Но ревность верой кормить не нужно, она сама сожрëт органы и не подавится, а одинокое сердце разрыдается в бессилии, оставленное на десерт

— Дело не в слухах. Я не хочу тебя потерять. Не хочу чтобы тебе причинили боль.

«И не хочу, чтобы тебя любил кто-то кроме меня, потому что на самом деле никто не способен сравниться с силой моих чувств к тебе. Им незачем лгать и притворяться, что ты любовь всей их жизни, ведь я знаю, что никто не затмит ритм моего любящего сердца.»

— Ты не доверяешь Вану, верно?

— Он сын инквизитора и я очень боюсь за тебя. Он угроза нашей тайне. Прошу, не отталкивай меня, чтобы не произошло. — Амбер поддаëтся вперёд, будто готовясь в последний миг ухватить запястье уходящей Жениффер, прижать еë к груди и приковать намертво к своему телу.

— Не оттолкну.

Душевная клятва, скрепленная торжественным звоном фанфар — лязганьем вил за окном. Признание сердца, отточенное барабанной дробью — топотом ног убийц. Вой злобы — дирижёр любовного оркестра.

Жениффер некому доверять и Амбер одна, напротив неë, обнажила свое сердце.

Бонифас не понимает как так сложилось, что ее истинное обличие, такое прекрасное и чистое, необходимо скрывать. Почему люди не принимают ее живую натуру? Гневный вопрос несёт в себе ужас от осознания несправедливости. Жениффер не сможет признаться сейчас Вану, кем она является на самом деле. Не сможет и другим членам охотничьего отряда. Изобьют, уничтожат. В ее памяти слишком хорошо отложились воспоминания, как влюбленный в неё дворовой мальчишка от обиды обвинил Жениффер в совершении приворота. Еë родителям пришлось отвести свою дочь в церковь, чтобы кюре проверил ее тело на шрамы, символы и печати. Ее платье по ощущениям будто против воли разорвали и грубыми морщинистыми руками, липко касались груди, поясницы, живота, пока отец не взбесился, не вломился в каморку и не схватил инквизитора за ворот чёрной сутáны, в стремлении задушить гада. Внутренняя сторона бедра жглась адским пламенем, родимое белое пятнышко сжирало кожу невинного ребëнка. В тот день, вместе со слезами, маленькая девочка проглотила страх, навечно поселившийся противным комом в горле, мешающим дышать.

А сейчас Жениффер смотрит в преданные глаза напротив и страх отступает.

Одной Амбер, которой одной ей был доверен пожароопасный секрет. Жениффер Бонифас белая ведьма. И девушка не расправилась с предательницей сразу на месте, презрительно сплюнув в сторону заколотого трупа. Не раскрыла роковую тайну ближайшим охотничьим угодьям, раз руки дрожат лично занести клинок над смиренно подставленной головой, ведь дело принципа убить лживую напарницу чужими-своими руками, лишь бы сделать вид, что она сама не под действиями любовных чар. Только бы трусливо сбежать, бросить своë достоинство, лишь бы сберечь бледные от недоедания лоскуты ткани и не подвергнуть их ударам отцовского хлыста. Инстинктивно запрятать грязные фантазии, сделать вид, что еë сердце вовсе не захлёбывается кровью любимой, а язык не слизывает с еë обмякшего тела каждую алую каплю в извращенном экстазе, в надежде что раны затянутся.

С детства Амбер твердили, что ведьмы опасны. Крëстные пугали еë жестокими описаниями из сказок, где очередная ведьма обгладывала косточки неспасшихся Гензель и Гретель. В еë кошмарах изуродованные женщины роились стайками вокруг маленьких девочек и мальчиков, шипели и кряхтели, высовывая раздвоенные языки, загоняли малышей в угол и костлявыми руками тянулись к их пухлым щекам. Повзрослев Амбер поняла, что от ведьмы или из-за ведьмы, ты умрёшь в любом случае. Боишься — станешь самой желанной жертвой хищниц-паразиток, сосущих кровь, подобно комарам. Охотишься на нечто, подобное двуногим зверям, грозное и жестокое — однажды за углом, сгнившие цепкие пальцы обхватят твою шею булькающую алкоголем и удушат под уханье утробного смеха. Защишаешь светлых и невинных красавиц, спасающих жизни своим Божьим даром — петля обхватит твою шею, сгорающую от желания утопиться в вине из-за горькой несправедливости. Веревка будет трещать под весом твоего тела и в конце концов, ты помрёшь, под улюлюканье гневливой толпы. Что же это получается, остаëтся только смириться со глупостью Бога, который веровал в людей и решил дать им возможность самим вершить суд?

Не каждая ведьма детоубийца, не каждая людоедка, но человечество — жертва страхов и предубеждений. Люди стремятся к логике нравов и не понимают, что ведьминская душа, как и человеческая, не поддается арифметике. Именно поэтому людям куда проще закрепить в газете скандальный заголовок, и читатели со страху припишут все грехи темных ведьм, и белым, и красным, и серобуромалиновым колдуньям, а если таковых не существуют, они придумают новые образы и обезобразят в оправдание трусости, только бы ограничить размышления о движущейся природе естественности. Чья воля людям не подвластна, чего они боятся, то они с ублажающей их жалкое сердце кровожадностью изводят.

В этом хаосе Жениффер храбрится, взращивает стержень в себе, чтобы противостоять застоявшимся обычаям, чтобы учиться справляться с трудностями в одиночку, но чувствуя мимолетные касания Амбер, наблюдая пылающие смущением щеки и считывая щенячью преданность в глазах, ей хочется посадить себя на цепь и пасть ниц подле любимой. У сапог, испачканных в крови врагов, растерзанных во имя неë.

У Жениффер любые страхи меркнут и ее плечи расслабляются, освобождаясь от клейма «отброска». Напускная холодность и спокойствие рассыпаются в глупой влюбленной улыбке, а эмоции, раньше замкнутые в оковах, охватывают ураганом грудную клетку. Собственная боязнь меркнет, когда она видит Амбер, которой хочется раскрыть все секреты, зарытые в клочках исстрадавшейся души. С ней Жениффер не жертва конченого мира, она и есть мир. Они обе — необъятное звездное пространство, обе — два брошенных на дороге астральных котёнка, которые не отыскав приюта в семье, наивно продолжали его искать в незнакомых людях, несущих над головами факела смерти. Как итог, судьбы нашли дом в друг друге.

Бонифас видит во взгляде возлюбленной всемирное понимание и сострадание. Сердце быстрее ребра ломает.

— Ты напугана. Боишься что все снова повторится, — проницательно утверждает Амбер, и кончиками пальцев касается руки Жениффер. Та вздрагивает, но не отстраняется.

— Жениффер, я ценю твоё доверие и истину узнают только через мой труп. Никто не посмеет причинить тебе боль, пока я здесь, в этом аду вместе с тобой. Я рядом, и если какой-то глупец решит поднять на тебя руку, будь Ван или кто-либо еще. Да пусть все человечество восстанет! — Амбер переводит дыхание и касается корпуса арбалета намекая. — Запомни, твои враги — мои враги. Но мне нужна твоя помощь, необходима твоя ярость и магия, эти завораживающие искры. Звери боятся огня, бегут от него, но сам Мир нуждается в твоем пламени, разжигающим человеческие сердца, нуждается и в светлых магах, которые осветят дорогу в будущее, подобно полярной звезде. И знаешь… Ты самая яркая звезда из всех, особенно для меня. Пожалуйста, давай бороться за нашу свободу вместе.

И замолкает. Девушки смотрят друг другу в глаза, ловят беззвучные слова признания в них.

Жениффер целует сбитые в кровь костяшки Амбер, переплетая пальцы. Ощущение пухлых губ на коже обжигает.

Это действует на Амбер как спусковой крючок механизма, что так упорно пытались починить, сложить в цельную конструкцию, но одна деталь упорно вылетала с орбиты.

И Амбер срывается. Целует в щеку и как ошпаренная отстраняется, с тем самым выражением лица, что присуще ей каждый раз, когда она желает убежать и сбегает, но сейчас позади неë только стенка кровати, а ноги не слушаются, чтобы подняться.

— Извини, — одними губами шепчет. Сжимается, понимая, что перешагнула черту. Лично поставила подпись в смертном ордере, и заранее приняла избиение отца. Гематомы вот-вот поплывут по незажившему телу.

Жениффер же считает сейчас или никогда. Она лишь думает «надеюсь ты простишь меня», как в предыдущие разы, когда тянула Амбер вслед за собой, обрекая на мало той желанные приключения, лишние ссадины и переломы, но в конечном итоге они вдыхали свободу, от которой стали зависимы обе. Жениффер обхватывает ладонями впалые щëки и целует в уголок рта, быстро, смазано, ожидая, что Амбер выберется из хватки, обматерит, возмутится. Не от невзаимности чувств, нет, а от страха быть разбитой на части и в конечном итоге не собраться обратно. Но та лишь замирает, промаргивая, скопившиеся в уголках глаз слëзы. Жениффер тянет момент близости, касается лба лбом и дышит размеренно, боясь, что даже неритмичным дыханием сломает их хрустальное притяжение. И наконец чувствует ответный поцелуй, секундной робостью касающийся мечты и последующий изголодавшийся от страсти укус. Дышать становится тяжелее, грудь разрывает светлым, неосязаемым. Руки хаотично метаются, не зная как покрепче схватить это нечто под названием «счастье». Оно причиняет телу боль, которое не способно держать радость в себе. Слишком много, чересчур. Оно выплескивается озером темных зрачков, расплывающихся нежностью, мурашками по спине, крошащих позвоночник, узлами в солнечном сплетении, мешающим вбирать кислород. Непослушный язык неразборчивым шепотом сипит тихое «не отпущу чудесное». Пальцы проводят линию от шеи до ключиц, ниже. Амбер замирает и на мгновение встречается со взглядом Жениффер.

Ответом на безмолвную просьбу служит согласное мычание-полустон. Амбер со всевозможной нежностью и осторожностью в еë помутненном страстью разуме прикусывает кожу на шее, извиняюще зализывая покраснение, пуская мурашки по спине любимой.

В голову бьет приторная сладость сливочного ликëра.

***

А за окном по улицам Франции, змеёй извивается толпа разодранных, кроваво-древесных рубах, измазанных в саже и помоях. Грохот открывающихся ставень провожает шествующую толпу. В центре движения медленно катит деревянная телега, с набитым смертниками брюхом. Скрипя и кряхтя, оно урчит болезненными стонами заключенных. Суровые стражники сдерживают натиск любопытствующих, прижимая их к стенам. Ритм ударов в медные тазы особо радостных зрителей перебивает всхлипывания напуганного маленького ребенка и скулеж собаки, затоптанной ботинками в неразберихе.

В безумствующей толпе мелькают черные балахоны. Монахини несут в руках бутыли с вином и ароматно пахнущие буханки хлеба. Люди расступаются, еще сильнее стремясь слиться воедино с кирпичной улицей.

Лязг засовов и скрежет ключа в замочной скважине снимает дрëму, нос продолжительно втягивает манящий запах еды. По очереди, каждого смертника подзывают к выходу, заковывают и выводят на брусчатку. Босые ноги неприятно колет камнями.

Тело Энио Кордиа напрягается. Она тоже ждет возможности увидеть свет, ощутить дуновение ветра, но в последний момент, перед ее носом захлопывают дверцы, и она остается одна в полной темноте, настороженно вслушиваясь в возгласы снаружи.

Аббат стоит на возвышении у фонтана и распоряжается монахинями, одна из которых раньше остальных подходит к смертникам и подаëт самому ослабленному из них хлебную мякоть, разжимая отказывающуюся работать челюсть. Вино льется мимо рта, удачливыми каплями смачивая кончик языка. Заплывшие глаза паренька благодарственно заблестели влагой.

— Не задерживайся, — приказывает настоятель, монахиня отходит. Другие же, черными бабочками разлетелись в стороны, также делясь животворным пойлом и яством с оставшимися обречëнными. Едва коснувшись кожи ветром, погладив щеки угольными крыльями, они тут же отстранились, кружась в потоке жуткого танца. Руки заключенных слабо потянулись следом в мольбе об еще одной крошке хлеба, но им пришлось быстро спрятать посиневшие пальцы под грудь, получив немилосердные удары древками копий по кистям. Один из стражников отходит и что-то вполголоса уточняет у инквизитора. По толпе прокатывается ропот. Надзиратель, с вином и хлебом под боком, посмеиваясь, с грохотом открывает двери повозки и запрыгивает в неё. С язвительным выражением лица он водит перед носом Энио Кордиа хлебом. Ведьма рыча, резко поддается вперед. Стражник даже не отшатывается. Надменно, он брызжет вином ей на лицо, наблюдая, как рот колдуньи открывается и закрывается, как у рыбы, в попытках языком дотянутся до заветной влаги. Вместо этого, кровь стекает по подбородку, а внутри шевелится нечто вызывающее отвращение. Не желая более смотреть на столь неприятное зрелище и насладившись страданиями, надзиратель выпрыгивает из телеги расставляя руки в стороны, победно размахивая полупустой бутылкой, разбивая ее на радость толпе, которая разразилась злорадным смехом и улюлюканьем храбрецу.

— Казнить ведьму! Сжечь чёртову шлюху! — скандирует толпа, раскачиваясь из стороны в сторону.

Инквизитор одобрительно кивает своим мыслям и властно поднимает руку, требуя тишины.

— Граждане, Ваши молитвы были услышаны! Сегодня мы наконец казним еще одну ведьму. Еë имя Энио Кордиа!

Толпа одобрительно гудит.

— Она вселяла в людские сердца страх, но в этой борьбе Добра и зла, Света и Тьмы, Бога и Дьявола, в конце концов мы победим его!

— Как посланник Божий, я готов положить свою голову на плаху, но истребить весь земной грех, мы не будем бояться. — его руки сжимают Молот ведьм и устремляются к небу в изощренной библейской клятве.

— Но перед этим, помолимся за упокоение душ тех, кто пал от чар колдуньи, сдался и более не способен противиться дьявольскому соблазну.

Толпа пристально следила за тем, как следовали к виселицам приговоренные. С открытыми ртами наблюдала, как петля захватывала шеи смертников и заботливо гладила нежную кожу, обнадеживая, что она не подведёт и точно лишит легких воздуха.

Из толпы раздались горькие всхлипы и крик.

— Постойте, там мой сын! Мой сын!

Раздалось шарканье ног позади толпы. Люди расступились перед матерью.

— Отпустите его, прошу! Он невиновен!

Глаза матери, полные слез, встретились с затуманенными глазами сына.

— Прошу, — взвыла женщина — он ведь еще слишком молод, наивен — мать упала на колени с ужасом смотря на сына вошедшего на помост.

— Наша задача — выявить зло и очистить душу, заблудшую в неверии, тем самым спасти её от вечного пламени. Матушка, не оспаривайте решения Господа, Он милосерден и лишь желает избавить вашего сына от ведьмовского греха, — хладнокровно отвечает кюре, нетерпеливо потирая руки.

— Ложь! Неужели нет способов снять проклятие не лишая его жизни? — с надеждой вопрошает старуха. Аббат лишь качает головой. Женщина хмурится, противится правде и проворно, развернувшись на истертых временем туфлях, подбегает к связанной Энио.

— Ты, — она тычет пальцем в лицо приговорённой, — сними заклятие, сними его! — руки трясутся толи от ярости, толи от старческого тремора. — Язык отсох? Совести хватает лишь молчать? — она хватает массивный камень с тротуара, целясь прямиком в нос ведьме.

И Энио распахивает пасть. Изрыгивает кровь перед изможденной тревогами женщину, еле сдерживающую слезы. Острые зубы ведьмы выбиты, а в центре кровавого жерла ломоть бесполезного мяса. То что ранее называлось языком осталось в грязной, полной нечистот, камере пыток.

Толпа воодушевленно скачет, размахивая кулаками, скуля, визжа, хрюкая неподменной радостью от страданий чужой. Наконец-то инородное тело выковыренно, осталось совсем немного потерпеть и гнойник совсем затянется. Старушка оглядывается по сторонам, в безумной надежде вертит глазницами, вверх-вниз, влево-вправо, ищет немую статую, стоящую как прежде, не примкнувшей к стадной вакханалии, но все извиваются, слепливаются в единую массу и плюются ненавистью.

Глаза несчастной матери широко распахиваются, слезы текут по иссохшим морщинистым щекам:

— Нет, нет, — бормочет несколько раз и пятится назад. — Это не Он жесток. Этого не заслуживает мой сын. Никто не заслуживает.

— Уведите ее, живо! — раздраженный аббат сжимает и разжимает кулаки. Глаза наливаются кровью.

Надзиратели послушно уводят обезумевшую мать с площади, грубо вышвыривая прочь за пределы церемонии.

Энио медленно прикрывает глаза, жмурится от боли в мышцах и от цоканья костей, протыкающих органы трескающегося по швам кожаного мешка.

Слезы боли скатываются по еë щекам, одиноко падая на тротуар.

Эхо упавших капель разносится по затихшей площади. Каждый зритель затаил дыхание, напрягая слух. Наблюдая за подносящим огонь аббата. Хруст факела. Последний пылающий вздох. Крик.

***

Жениффер стоит на пустой площади. Свеерлит взглядом пепел Энио Кордиа. Бонифас уже не оглядывается вокруг, опасаясь лишних глаз, не стремится скрыться в каменных стенах. Внутри неë бушует сильнейший пожар, а спичка, брошенная на удачу в ее жизнь, Амбер, стоит рядом и шепчет прощальные слова ненавистнице, которая также как и они, стремилась к свободе живой натуры.

В эти минуты Жениффер осознает. Она больше не может прятаться в шкуре безвинного ягнёнка, тихо блеющего в самовозведенном загончике страхов. Ее взгляд падает на тысячу раз разбитую вдребезги, но вновь собранную Амбер, и силы наполняют ее слабый дух. Жениффер касается плеча охотницы и разворачивает еë к себе.

— Амбер, я больше не собираюсь бояться. Мне хочется за тобой бежать, целовать, дрожа от адреналина и чувств, пока за спиной горят недруги. Целовать назло твоему конченому отцу и кричать, раздирая горло, что я люблю тебя. Ты мой смертный костëр. Белых ведьм пламенем любви сжигают.