возвращение на родину и бесконечные коллажи, созданные с любовью в общественном центре на херкимер-стрит

***

Баки появился на пороге его дома холодной октябрьской ночью. Крупные капли дождя громко стучали по крыше, а ветер завывал так сильно, что у Стива даже нашлось бы прекрасное оправдание, если бы кто-то спросил, почему ему не спалось в четыре утра даже несмотря на смертельную усталость после недельной миссии по зачистке очередной базы ГИДРЫ где-то в Южной Америке, где, впрочем, снова не оказалось и следа Зимнего Солдата. После всего того, что случилось в Вашингтоне в этом году, они с Сэмом хватались за каждую самую маленькую зацепку в надежде отыскать его, и несмотря на неудачу за неудачей Стив был не намерен останавливаться, срываясь в новое место каждые несколько дней, в перерывах возвращаясь в родной ему Бруклин, раз уж оставаться в столице было невыносимо и потенциально небезопасно. Он был уверен, что никто не знает адреса его квартиры в Форт Грин кроме Сэма и, может быть, Наташи, которой каким-то образом всегда были известны все его секреты, но 13 октября в 4.24 утра на пороге его дома появился Баки.

Стив столько раз представлял этот момент в своей голове, что сейчас он не смог сдержаться, чтобы не ущипнуть себя за руку, чтобы удостовериться, что все это ему не снится. Стоя в дверном проеме, он почти не дышал, как будто бы даже самому легкому, но неверному движению будет под силу спугнуть его ночного гостя.

Он не строил никаких иллюзий, прекрасно понимая, что человек, стоявший сейчас напротив него, не был тем самым Баки, каким он остался в его памяти: юным, искренним и таким живым. За эти два года не прошло и дня, когда бы он не вспоминал его: вот он рассказывает остальным коммандос невероятные истории у костра, и только ему известно: правда это или выдумки, вот он улыбается так широко, что, кажется, может затмить целое солнце, пока весь мир рушится вокруг них с ужасающей скоростью, а вот он в палатке, прямо перед их операцией в Альпах, целует Стива так крепко и так отчаянно, как будто бы наперед знает, что этому поцелую суждено стать прощальным. Его глаза сияли все также ярко даже сейчас, в предрассветном сумраке, но пусть в их синеве и не было больше той слепой паники, которая стала последним, что Стив видел перед тем, как потерять сознание и отправиться прямиком на дно Потомака, взгляд Баки до сих пор был настолько потерянным, холодным и отчужденным, что казалось, будто бы это была всего лишь тень его лучшего друга.

Стив сделал пару шагов назад от двери, и после короткой паузы, которая по его ощущениям тянулась целую вечность, Баки наконец решился переступить порог. Вместо формы Зимнего Солдата на нем были выцветшие синие джинсы, серая толстовка с парочкой дыр на рукаве и потрепанная кожаная куртка на пару размеров больше, чем нужно, которые он, должно быть, нашел в каком-нибудь мусорном баке, встретившемся на его пути в Нью-Йорк. Его длинные темные волосы были забраны в низкий хвост на затылке, но нескольким прядям все-таки удалось выбиться из него, и Баки постоянно заправлял их за ухо своей правой рукой. Кисть его металлической руки блестела в тусклом свете бра в холле, и Стив завороженно смотрел на ее причудливые переливы, пока не заметил, как из-под куртки показалась чья-то белая мордочка с пронзительными сапфировыми глазами. Белый пушистый кот, а скорее даже все еще котенок, осторожно перебрался к Баки на плечо и вовсю глазел на Стива, не скрывая своего удивления. Было очевидно, что они вдвоем до нитки промокли под ливнем, бушевавшим на улице, а до этого наверняка все это время жили на улице, и поэтому его шерсть свалялась в паре мест и выглядела грязной и неухоженной. Впрочем, было заметно, как сильно он был привязан к Баки, категорически не желая слезать с него на пол.

— Как его зовут? — спросил Стив, показав на кота кивком головы. Конечно же, у него было миллион других вопросов, но в ту секунду именно этот показался ему самым важным.

Взгляд Баки сразу же стал сосредоточенным, и он внимательно посмотрел сначала на Стива, а потом на кота и, как будто бы во всей этой ситуации не было ничего абсурдного, ровным голосом произнес:

— Альпина. И это кошка.

— Ну, ты всегда был святым покровителем всех дворовых котов Бруклина, — Стив слабо улыбнулся, получив в ответ на это только растерянное выражение лица его друга. — То есть Баки был. Никогда мимо бродяжки не мог спокойно пройти. Просто удивительно, как наша квартира тогда не превратилась в приют для кошек. Ты разве не помнишь? — У Стива не получилось скрыть предательскую робкую надежду в голосе на то, что каким-то магическим образом к нему вернулись все воспоминания до единого.

— Нет, — покачал головой Баки, только сильнее нахмурив брови. — Я знаю, что меня зовут Джеймс Бьюкенен Барнс. Я родился в 1917 году и служил сержантом во Второй мировой войне. Ты — Стив, и ты был моим другом. Ты — Капитан Америка, и ты был последней миссией Солдата. И ты зовешь меня Баки.

— Я могу называть тебя так, как ты захочешь, — почти прошептал Стив.

— Ты зовешь меня Баки, — будто специально пропуская его замечание мимо ушей, продолжил он. — И я не помню многого. Воспоминания возвращаются постепенно, хаотичными яркими вспышками. Но в них всегда есть ты. Ты — возвращение на Родину.

Стив не разобрал последних слов, сказанных, как ему показалось, по-русски, но, произнося их, Баки наконец поднял глаза и посмотрел на него с тем самым непередаваемым выражением, в котором смешались смятение и мольба и даже что-то невыносимо похожее на нежность, что он решил, что, пожалуй, сейчас этой информации ему достаточно.

Баки был нужен приют, и он пришел к Стиву. Он остался в его доме в вместе с белоснежной кошкой Альпиной и больше никуда не уходил.

*** 

Дни, которые они проводили втроем, либо пролетали на сверхзвуковой скорости, либо тянулись так же долго, как реклама по телевизору, прервавшая увлекательный фильм на самом интересном месте. В редкие хорошие дни Баки становился разговорчивее обычного, спрашивая Стива о прошлом или расплывчато рассказывая о том, что произошло с тех пор, как он оставил ГИДРУ позади. Паузы между разговорами они заполняли просмотром фильмов или чтением книг, которые полюбились им еще в юности, прогулками поздними вечерами по непривычно пустым для Нью-Йорка улицам, или общением с Альпиной, которой определенно пошла на пользу смена места жительства. Ее мех стал белее самого чистого снега с горных вершин, и до Стива наконец дошло, почему Баки решил дать ей такое имя, она заметно подросла, и уже не смотрелась такой миниатюрной, а еще она наконец освоилась в его квартире, став полноправной хозяйкой наравне с ними. Но такие дни заканчивались слишком быстро: как будто стоило глазом моргнуть, и вот уже они не вспоминают ярмарку 1937-го на Брайтон-Бич за завтраком, а возвращаются домой после того, как они провели прохладный ноябрьский вечер в ближайшем парке, и не могут дождаться, когда они снова окажутся в своих теплых кроватях, надеясь, что завтра все не изменится.

Впрочем, их мечты слишком редко становились реальностью, и плохие дни случались гораздо чаще, заставляя их в очередной раз задуматься, что они не имеют никакого понятия о том, во что ввязались. Тогда Баки замыкался в себе, а Стиву начинало казаться, что у него все валится из рук, а все слова, произнесенные им, сказаны невпопад, словно он ребенок, который только учится говорить, неумело складывая слоги. Напряжение так и витало в воздухе, и ему приходилось с осторожностью подбирать фразы, чтобы снова не стать тем, из-за кого Баки вспомнит что-то, что заставит его проснуться среди ночи от очередного кошмара или просидеть целые сутки на полу в углу, обняв колени руками и смотря в пустоту. В такие дни Стив никогда не мог перестать думать о том, что было бы, если бы тогда, в 1945-м, он вернулся бы в Альпы и нашел Баки сам, чтобы ГИДРА никогда не заполучила его, и он прожил до самой старости самую спокойную и самую скучную жизнь где-нибудь на соседней улице. У Стива не получалось уснуть до тех самых пор, пока его усталость не становилась настолько невыносимой, что он все-таки проваливался в неспокойную полудрему, пока тревожные мысли не заставляли его в панике вскакивать с кровати снова. Иногда Альпина была с ним, стараясь убаюкать его своей мурчащей колыбельной, иногда она кругами ходила вокруг Баки, толкаясь белой макушкой в его руки, чтобы показать ему, что он не одинок, но иногда даже ее кошачья магия оказывалась бессильной.

В этот раз «плохой день» Стива и Баки длился так долго, что стал напоминать им беспросветную полярную ночь. Во внешнем мире за пределами их квартиры прошло уже больше недели, и весь Нью-Йорк планомерно готовился к приближающимся новогодним праздникам, в то время как они вдвоем слонялись из комнаты в комнату, напоминая друг другу двух неприкаянных призраков.

Стив искренне верил, что к концу декабря им обоим будет чуть лучше, и они счастливо отметят свое первое совместное Рождество в новом веке, но казалось, что с каждым новым утром все становилось только хуже. Усталость Стива копилась как снежный ком, делая его еще более неуклюжим, чем обычно, и заставляя его раздражаться от любой мелочи; так он пару раз нечаянно накричал на путавшуюся под ногами Альпину и нагрубил Баки во время их ссоры в три часа ночи. Впрочем, ссорой это было можно назвать только с большой натяжкой: все это время Баки был настолько отстраненным, что он мог сидеть за столом прямо напротив Стива и словно не видеть его, потому что его мысли были в каком-то другом страшном и темном месте в сотнях миль от Бруклина, от квартиры в Форт Грине, от их дома. Еще в октябре Стив пообещал Баки, что он не будет задавать ему лишних вопросов и позволит ему самому решить, когда придет время рассказать его историю полностью. Проблема была в том, что, когда Стив давал это обещание, он и не подозревал, как его сердце будет разбиваться вдребезги всякий раз, когда Баки, вспомнив что-то ужасное, будет прятать от него взгляд, закрываясь все больше.

Последние пару дней выдались особенно сложными: они даже перестали открывать шторы и окончательно потерялись в числах, датах и днях недели, из-за чего Стив был крайне удивлен, заметив на своем смартфоне новое сообщение от Сэма с предложением встретиться за чашкой кофе в честь кануна Рождества. Он действительно думал, что у огромного шерстяного шарфа в глубоком темно-синем оттенке, небрежно накинутого им на шею, получится отвлечь от его мешков под глазами или от того факта, что его кожа каким-то образом стала еще бледнее обычного, но Стиву быстро стало очевидно, что на Сэме Уилсоне такие уловки не работали.

— У вас с Барнсом плохой день? — спросил он, не скрывая беспокойства в голосе.

— Плохая неделя, — покачал головой Стив, размешивая кофе ложкой. — Или скорее, две. — Он сделал один глоток и поморщился, осознав, что забыл положить в напиток сахар. — Мне даже не вспомнить, когда все это началось.

— Ты же понимаешь, что так продолжаться не может, — покачал головой Сэм. — Ему нужна нормальная терапия.

— Не уверен, что он готов к подобным разговорам, — опустил глаза Стив. — Да и как ты себе это представляешь? Фактически Зимний Солдат до сих пор в розыске. А придумывать новую историю своей жизни, только чтобы пойти к психотерапевту, в общем-то делает всю затею бессмысленной, ты не находишь?

На это даже Сэму было нечего ответить, и какое-то время они сидели молча, уставившись на свои бумажные стаканчики, делая вид, что им безумно интересно, каким почерком темноволосая бариста написала их имена. Когда Стив поднял голову, Сэм смотрел ему через плечо и увлеченно читал доску объявлений за его спиной, прищурившись, чтобы получше разглядеть пестрые рекламные листовки.

— А ты знаешь, где находится Бруклинский общественный центр на Херкимер-стрит? — внезапно спросил он.

— В паре кварталов, — равнодушно ответил Стив, изо всех сил стараясь не уснуть прямо на мягком диване в этом уютном кафе с теплым светом. — Ты хочешь сходить?

— Нет, я точно не хочу, — ухмыльнулся Сэм. — Но думаю, что вам с Барнсом стоит. По вторникам в 6 вечера у них проходят занятия мастерской по созданию коллажей. Может подойти вам двоим. Это практически арт-терапия.

— Что? — нахмурился Стив. — Сомневаюсь, что сейчас лучшее время, чтобы идти куда-то с Баки. Особенно туда, где есть подозрительные незнакомцы и острые, колющие и режущие предметы.

— Не сейчас, — Сэм слабо улыбнулся. — Когда ваш «плохой день», — он изобразил кавычки в воздухе, — закончится. Ты сам подумай, это же прекрасный вариант: представиться чужими именами, в тишине и покое наклеить пару картинок на бумагу и уйти восвояси. Никаких паролей, явок и никаких лишних разговоров. А если что-то пойдет не так, то вы в любой момент сможете просто встать и уйти без всяких объяснений. Вот что вам терять?

— Сэм…

— Эй, — Стив получил легкий удар кулаком по плечу. — Ты же сам художник, тебе стоит довериться силе искусства.

— Ага, тот еще художник, который не рисовал ни разу с 1945-го, — поморщился Стив.

— Что только доказывает, что вам с Барнсом обоим эти занятия могут пойти на пользу, — развел руками Сэм.

Стив скептически покачал головой, не понимая, каким образом новое хобби сможет помочь решить им проблему бессонницы или того, что Баки до сих пор не доверял ему полностью, вздрагивая каждый раз, когда он подходил к нему ближе, чем на расстояние вытянутой руки, но все-таки, перед тем как пойти домой, он сфотографировал красочное объявление общественного центра. Пожалуй, в любви и в психологической реабилитации все средства хороши.

***

Декабрь сменился морозным январем, и в один абсолютно непримечательный с точки зрения звезд вторник Стив и Баки, закутанные с ног до головы в несколько слоев теплой одежды, оказались у старого здания из красного кирпича, где через пятнадцать минут должно было начаться занятие мастерской по созданию коллажей. Мимо них в общественный центр прошла пара человек, пока они стояли на месте, переминаясь с ноги на ногу и скептически оглядываясь по сторонам, решая, стоит ли им все-таки зайти, и не станет ли все это очередной неудачной затеей. Наконец после уверенного кивка Баки, Стив аккуратно открыл обшарпанную черную дверь, ведущую навстречу неизведанному.

Сэм, как, впрочем, и всегда, был прав, и внутри никому не было никакого дела до того, кем они с Баки являлись на самом деле. В крошечном холле их встретила приветливая девушка в ярко-зеленом платье, которая внимательно посмотрела на лицо Стива, словно стараясь узнать в нем своего старого знакомого, но только покачала головой с полуулыбкой, когда тот представился ей Джеймсом Грантом. Перед тем, как отдать Баки, а точнее, Роберту Стивенсу, бейдж с его именем, она с интересом подняла одну бровь, заметив, что левая рука, которую он протягивал ей, до сих пор была в кожаной перчатке. Должно быть, это все-таки выглядело несколько странно, учитывая, что они пришли туда для того, чтобы заниматься вырезанием мелких деталей и последующим наклеиванием их на лист бумаги.

— Военное ранение, — сказал Баки, предвосхищая ее вопрос.

— Прошу прощения, — тут же смутилась девушка, на что он только махнул рукой и почти улыбнулся, заверяя ее, что все в порядке.

Они нашли нужный кабинет как раз, когда маленькая рыжеволосая женщина рассказывала всем немногочисленным присутствующим о том, что будет происходить здесь в ближайшие полтора часа.

— В общем-то, у нас тут нет никаких особых правил. Можете использовать все, что лежит на этом столе, и делать все, что ваша душа пожелает, — развела руками она. — Приветствуются любые сюжеты. Разумеется, кроме того, что вы не можете открыто пропагандировать ненависть по расовому или гендерному признаку. И, конечно же, ничего такого, что может быть расценено как гомофобия или ксенофобия. Ну, и чтобы не было ничего в поддержку фашизма и национализма, — перечислила она уже тише все эти исключения.

— Просто замечательное чувство, когда семьдесят лет назад ты жертвуешь собой на войне против этого самого фашизма, чтобы в 2015 году людям все еще напоминали о том, что это плохо, — пробормотал Баки так тихо, чтобы его смог услышать один только Стив.

Тот не удержался и тихонько усмехнулся, чем заработал крайне неодобрительные взгляды компании подростков, сидящей за низким столом у самого входа. Комментарий Баки был объективно ужасным, его собственный смех в ответ еще хуже, но все это всего лишь означало, что они действительно выбрали хороший день для того, чтобы прийти сюда и попробовать что-то новое.

Стараясь привлекать как можно меньше внимания, они осторожно зашли в комнату и заняли свои места. Баки выбрал уютное кресло в углу, заверяя Стива, что его привлекли вовсе не мягкие подушки, а прекрасный угол обзора на все точки входа и выхода: пластиковую дверь и два гигантских окна на северной стене. Стив же устроился по диагонали от него, прямо под стендом с работами творцов с прошлых занятий. Он, разумеется, предпочел бы сидеть гораздо ближе к Баки, но тот заслуживал столько личного пространства, сколько ему потребуется, даже если ему вдруг понадобится целая Вселенная или две, и поэтому сохранять небольшую дистанцию было оптимальным вариантом. Но все-таки они вместе все еще не так часто выходили из дома в дивный новый мир, чтобы в первый раз в новом месте у Стива получилось отпустить все заботы, сосредоточиться на том, что он пытался изобразить на бумаге, и не поглядывать хотя бы краешком глаза в сторону Баки, который вполне убедительно притворялся, что не замечает этого.

За кропотливой работой под спокойную музыку в жанре фолк время пролетело как один миг. Стив заметил, что многие здесь были завсегдатаями мастерской, и они тихо общались между собой, искренне интересуясь у друг друга о том, что нового произошло за прошедшую неделю. Почти все из них пришли на занятие не с пустыми руками, а принесли с собой папки с вырезками из глянцевых журналов, или красочные стикеры с любимыми героями, или яркие маркеры самых разных цветов, потому что какой бы благородной не была инициатива общественного центра по проведению этой групповой арт-терапии, финансировали его очевидно недостаточно хорошо. Поэтому на общем столе лежали только желтоватые листы не самой плотной бумаги, старые журналы и газеты, которые, должно быть, перекочевали сюда после того, как слишком устарели, чтобы развлекать посетителей в приемной, клей-карандаш, который не хотел ничего держать, и пара черных маркеров на своем последнем издыхании. Тем не менее, нескольким одиночкам, в числе которых были и Стив с Баки, даже этих скудных материалов хватило, чтобы создать что-то стоящее.

В конце занятия Стив подошел к Баки, чтобы посмотреть, что у него получилось. Все это время, пока он наблюдал за ним, на той тумбе, которую Баки использовал вместо стола, чтобы держаться подальше от всех остальных, лежал целый ворох страниц, аккуратно выдернутых им из разных выпусков, и Стиву не терпелось узнать, что из всего этого вышло. Поначалу издалека ему показалось, что в итоге Баки просто наклеил большой черный лист глянцевой бумаги, но, рассмотрев ближе, стало понятно, что это были вовсе не блики глянца, а отдельные рваные бумажные клочки в глубоких темных оттенках, различавшиеся по глубине и текстуре. Между ними кое-где проступали светлые полосы небесно-голубого и золотого, словно означая, что мрак и холод не будут вечными, и свет когда-нибудь победит. Хаотично на коллаже были наклеены буквы, которые вместе превращались в слово «П-А-М-Я-Т-Ь», и в мгновение ока работа Баки показалась Стиву очень личной.

— Это так красиво, Бак, — прошептал он, завороженно смотря на переливы цвета.

Баки всего лишь пожал плечами, не переставая двумя пальцами нервно разглаживать уголок листа, который в этом совсем не нуждался.

— Я после такого даже показывать свое не хочу, если честно, — сказал Стив, все-таки заставив себя оторваться от работы Баки.

— Но ты обязан, — возразил он. — Мы теперь все в «Братстве коллажа» или что-то типа этого.

— Тебе стоит перестать перечитывать «Властелин колец» по кругу, — покачал головой Стив.

— Не знаю, — произнес Баки, убирая свой коллаж в папку вместо того, чтобы повесить на стенд. — Сэм наоборот сказал, что это хорошо — иметь художественные произведения, приносящие эмоциональный комфорт и спокойствие.

— Ну раз Сэм так сказал…

Они вместе перешли в уголок Стива, и тот снова окинул свой коллаж крайне недовольным взглядом: на до боли скучном пожелтевшем листе бумаги была просто наклеена большая фотография Бруклинского моста, на которую он наткнулся в каком-то старом туристическом буклете про лучшие виды Нью-Йорка, а внизу заглавными буквами из первой попавшейся ему газеты было выложено «Б-Р-У-К-Л-И-Н»

— Не поспоришь, конечно, — наклонил голову Баки. — Но да, пожалуй, раньше твои работы были действительно лучше.

— Это мой первый коллаж, — попытался оправдаться Стив.

— Может быть, но я же помню, как ты все время рисовал. И я помню, как твои руки были просто крошечными. — Губы Баки изогнулись в теплой улыбке. — У тебя всегда так хорошо получалось. Помнишь, как ты нарисовал портрет Бекки? — он повернулся к нему и посмотрел прямо в глаза. — Я его даже на войну с собой взял.

— Да, я помню его, Бак, — ответил Стив еле слышно, до сих пор не веря, что какие-то, казалось бы, незначительные триггеры, могли заставить Баки вспомнить события из такого далекого прошлого в мельчайших подробностях.

— С другой стороны, пусть для всех это будет уроком, что не стоит, вместо того чтобы сосредоточиться на творческом процессе, все полтора часа пялиться на своего лучшего друга, у которого не все дома, — произнес Баки почти нараспев.

— Ничего я не пялился на тебя, — закатил глаза Стив. — Ты что, сегодня проснулся и вспомнил, что до винтовок и ножей твоим любимым оружием был сарказм?

— Готов поспорить, что ты был еще невыносимее.

Во время их короткой прогулки от общественного центра до дома Баки настолько увлекся рассказами о том, что он помнил из их жизни до войны, что несмотря на всю свою врожденную грациозность чуть не поскользнулся на повороте и не свалился в сугроб. В самом конце пути их застал врасплох неожиданный нью-йоркский снегопад, и внезапно Баки остановился рядом с уличным фонарем, и, закрыв глаза, поднял голову вверх и подставил лицо крупным снежным хлопьям. Стив сделал тоже самое, искоса глядя на него из-под пушистых ресниц. До самой ночи его не покидала одна единственная мысль о том, что с тех пор, как он проснулся в этом веке, он не видел ничего прекраснее. Даже Альпина, лежащая на спине в солнечных лучах или стоящая на задних лапах в ожидании кошачьего лакомства, не смогла бы конкурировать с ловящим ртом снежинки Баки.

Стив уже знал, что когда чуть позже он расскажет Сэму о том, как они провели сегодняшний день, то в ответ он получит с десяток сообщений, содержание которых можно будет свести к «я же говорил тебе». Но он заслужил их все до единого.

***

И так по вторникам они решили продолжить свою нестандартную терапию с помощью создания коллажей, и Стив действительно старался на эти 90 минут отвлечься от всех своих волнений и тревог и перестать следить за каждым движением Баки, пытаясь сосредоточиться на своей работе. Оказалось, что стоило только по-настоящему увлечься этим, как детальное продумывание какой-то идеи и исполнение ее в жизнь были вполне способны хотя бы на время заставить его голову не думать о целом миллионе самых разных вещей, которые не давали ему покоя.

На Баки общественный центр действовал еще более благотворно: вместе с посещением мастерской и разговорами с Сэмом в их жизни начало появляться некое подобие рутины, которая была важным элементом для его восстановления. Будто бы вместе с коллажами в их мире начала появляться та гармония и спокойствие, к которым они оба стремились. Баки начал понемногу общаться с другими посетителями, даже если пока все их диалоги носили исключительно деловой характер. Он не боялся изображать разные сюжеты и пробовать новые техники, понимая, что только ему решать, чем станет чистый лист бумаги, лежащий перед ним.

Однако все хорошее в их жизнях имело свойство быть крайне недолговечным и стремительно заканчиваться, даже не подумав заранее отправить предупреждение хоть кому-то из них.

В один из февральских вторников Баки, скрестив ноги, сидел в своем уже любимом кресле в кабинете и неторопливо перебирал газеты, чтобы найти в них что-то подходящее его сегодняшней задумке. Стив занимался тем же самым, лениво листая красочный глянцевый журнал, в котором какая-то актриса демонстрировала интерьер своего загородного дома. Он так увлекся описанием устройства причудливого фонтана в саду, что почти подпрыгнул на месте, услышав гулкий удар, с которым стопка газет упала на пол, когда Баки выронил ее из рук и скрылся за дверью быстрее, чем Стив успел обернуться.

Он тут же сорвался вслед за ним, бегом преодолев небольшое расстояние до их дома, и глубоко выдохнул, только когда вошел в квартиру и заметил знакомый силуэт на диване. Чтобы ни случилось в общественном центре, это не заставило Баки сбежать от него прочь, и это было самым главным.

— Бак, ты как? — осторожно спросил Стив, подходя ближе. — Что произошло?

— Я не хочу об этом говорить, — помотал головой Баки. На его коленях сидела Альпина, громко мурча и выпуская когти в ткань его джинсов, чтобы вернуть Баки из того кошмара, который он проживал внутри себя, в реальный мир. Он машинально гладил ее правой рукой, пока металлические пластины на левой не переставали хаотично двигаться. — Тебе правда не стоит этого знать.

— А вдруг тебе станет легче, если ты расскажешь об этом. Ты же знаешь, что ты можешь сказать мне все что угодно. — Стив сел перед ним на пол, всем своим видом показывая, что он не собирался оставлять Баки одного.

— В газете была статься про пожар в детском приюте в Куинс. — Наконец сказал Баки почти неслышно. Его нижняя губа дрожала, а глаза не могли сфокусироваться на чем-то одном и бегали из стороны в сторону. Стив уже видел его в таком состоянии, и он даже не хотел думать о череде плохих дней, которая, как правило, следовала за ним. — Там были интервью с выжившими. К годовщине со дня трагедии. Тогда все списали на несчастный случай. Но, Стив, это не было случайностью. Это был… я. — Голос Баки сломался в конце.

— Черта с два, это был ты! — вспылил Стив. — Это была ГИДРА, Зимний Солдат, кто угодно, но не ты.

Баки только зажмурил глаза, будто стараясь забыться, пока Стив выдохнул, подвигаясь еще ближе:

— Что мне сделать?

— А что ты можешь сделать? — ответил Баки сухо, смотря на Стива в упор, и тот увидел, как в уголках его глаз появились слезы. — Это было полвека назад, но я помню все, что случилось той ночью, так отчетливо. Как будто это было вчера. Ты знаешь, что после поджога они заставили меня стоять и смотреть на это? Иногда в кошмарах я до сих пор слышу, как они кричат, Стив, а я…. — Он замолчал, и Альпина принялась еще яростнее цепляться за него в попытках выдернуть из собственных мыслей. — Я мог бы спасти каждого из них. А вместо этого я стоял как вкопанный и просто пялился на огонь. Я позволил им всем умереть этой жестокой бесчеловечной смертью, которую никто не заслуживал. Двадцать семь жертв: девятнадцать детей и восемь воспитателей — и все до единого на моей совести.

— Прошу тебя, перестань так говорить, — начал умолять Стив. — Настоящего Баки Барнса никогда там не было.

— Это не станет правдой от того, что ты будешь повторять это, — бесцветным голосом произнес Баки.

— Но это и есть правда. — Твердо сказал Стив. — И ты лучше меня знаешь, что я готов повторять это весь день. Каждый день, пока ты наконец не поймешь это.

На это Баки ничего не ответил и только глубоко вздохнул, продолжая сидеть в той же самой позе и пялиться стеклянными глазами на пустую серую стену. В ту ночь Альпина не отходила от него ни на секунду, а Стив не мог сомкнуть глаз, прислушиваясь к каждому шороху.

***

К удивлению Стива, не случилось ничего и близко похожего на их декабрьский кризис, и поэтому вечер следующего вторника он застал, лежа головой вниз в огромном антикварном кресле с книгой в руках и закинув ноги на спинку, изо всех пытаясь сосредоточиться на событиях, происходящих в повести Джозефа Карра «Месяц в деревне». Он думал о том, почему после того, как его нашли в 2012 году, ЩИТу не пришла в голову такая потрясающая идея: отправить его в живописный городок заниматься реставрацией фресок в какой-нибудь древней церкви вместо того, чтобы оставлять его в одиночестве в той ужасной хижине посреди леса, где рядом не было ни души. Возможно, художник внутри Стива все-таки не умер в 1945-м, и ему стоило снова взять в руки карандаш или кисть для акварели из набора, который вот уже пару месяцев пылился у него в шкафу, а может быть он просто скучал по творческой атмосфере в общественном центре, к которой он каким-то образом успел привыкнуть. Стив бы и дальше продолжал рассуждать сам с собой о пользе арт-терапии для облегчения симптомов посттравматического синдрома, если бы не почувствовал, как на него кто-то пристально смотрит.

— Альпина, еще пять страничек, и я дам тебе ужин, — сказал он, не поднимая взгляд.

— Это не Альпина, — ответил ему голос Баки.

— Бак, в чем дело? — встревоженно спросил Стив, отрываясь от книги.

— Ты сегодня собираешься пойти прямо в этом? — Баки показал на его серые пижамные штаны, которые Стив не снимал с тех пор, как нехотя вылез утром из-под теплого одеяла.

— Куда пойти? — Стив нахмурился, недоумевая, к чему клонит Баки. — Ты, вообще, о чем?

— В центр на Херкимер-стрит. Делать коллажи, — сказал Баки таким тоном как будто это было самой очевидной вещью на свете. Впрочем, ходить делать коллажи по вечерам вторника и было самой привычной вещью для них последнее время. По крайней мере до инцидента с пожаром.

— Ты хочешь вернуться туда после прошлого раза? — Стив наконец опустил ноги и ровно сел в кресле, непонимающе смотря на Баки, вспоминая, чем обернулся их визит на той неделе.

— Думаю, что да? — осторожно предложил он. — Мое прошлое…

— Прошлое Зимнего Солдата, — сразу же исправил его Стив.

— Как хочешь, — махнул рукой Баки, продолжая. — Прошлое Зимнего Солдата всегда будет преследовать меня. Это как тень, от которой не скроешься. Я мог увидеть сюжет о пожаре по телевизору. Или наткнуться на новости в интернете. И моя реакция была бы точно такой же. Но мне действительно нравится делать это, и я не хочу позволять одному плохому дню все разрушить.

— Подожди, тебе нравится ходить в общественный центр? — все еще изумленно смотрел на него Стив.

— Мне нравится арт-терапия, — слабо улыбнулся Баки одними губами. — Ты можешь рассказать целую историю на бумаге, и при этом не нужно ни уметь рисовать, ни сочинять рассказов, ни рифмовать стихи. И Сэм сказал, что это полезное упражнение. Правда, — он нахмурился, — может быть мне стоит теперь приносить газеты, журналы и все такое с собой? На всякий случай.

— В верхнем ящике комода лежит куча листовок, которые нам все время зачем-то кладут в почтовый ящик, — пожал плечами Стив. — Все твои, Бак.

Запомнив страницу, на которой он остановился, Стив наконец отложил книгу в сторону, удивленный тому, как их жизнь изменилась всего лишь за два месяца. Неделю назад он искренне переживал, что приступ Баки будет таким же тяжелым и продлится также долго, как и тот, что настиг их в декабре, но прямо сейчас он методично разбирал ящик с хламом на предмет старых каталогов сетей супермаркета, не содержащих ничего опасного кроме, пожалуй, цен на свежие фрукты, или листовок о собраниях соседей, которые Стив все равно не планировал посещать в этой жизни. Была ли в этом заслуга спасительной силы искусства, или же на Баки так повлияли частые долгие разговоры с Сэмом, которые были самым близким, что они могли себе позволить в качестве традиционной психотерапии, или же ответ был в том, что со временем действительно проходит все, но в тот момент Стив был уверен в одном: когда-нибудь они вдвоем обязательно будут в порядке, раз уж они оба не привыкли отступать от намеченной цели, даже если путь к ней оказывался более извилистым, чем им бы хотелось.

***

С тех самых пор за три месяца Баки не пропустил ни одного собрания «Братства коллажа», которые проходили на Херкимер-стрит по вторникам. Стива же не было на паре занятий в середине апреля, когда Мстители осознали, что без его помощи им не справиться со спасением мира в очередной раз. И стоило ему только переступить порог дома, вернувшись после миссии, как его чуть не сбила с ног слишком обрадованная его возвращению Альпина, а вместе с горячим ужином, его ждал подробный отчет обо всем, что произошло в мастерской, пока он отсутствовал.

Стиву всегда казалось, что они с Баки держались достаточно обособленно от всех остальных, во время занятий молчаливо работая над своими коллажами, каждый в своем собственном уголке, наедине с ворохом из мыслей и воспоминаний. Но оказалось, что постоянные посетители общественного центра сразу же переполошились, когда Баки однажды пришел туда в гордом одиночестве, и наперебой принялись спрашивать, куда запропастился Джеймс. Все эти люди были по-своему удивительны. Например, две очаровательные миссис Роуз, поженившиеся друг на друге только в прошлом году, которые пришли в мастерскую, потому что им стало скучно на пенсии, а теперь пару раз в месяц они радовали всех своей вкусной выпечкой. Или мистер Уэтбрук, который специально брал выходной во вторник вечером в своей юридической практике на Манхэттене, чтобы приехать в Бруклин. Или дружная компания подростков, по очереди красивших волосы во все цвета радуги, которая держала в курсе последних новостей всю их группу. Или загадочная Миллисент, которой каким-то образом удалось быть еще более скрытной, чем Баки, и Стив не мог вспомнить о ней ничего кроме того, что ей очень нравилась альтернатива поздних 90-х. Стив бы не назвал всех их друзьями даже в самом широком смысле этого слова, но все-таки он был благодарен каждому из них за то, что они подарили им с Баки приют, в котором они так нуждались. Не было и дня, когда они не были терпеливыми с ним и старались найти комплименты даже его самым скучным коллажам на свете, в те вечера, когда он был больше обеспокоен состоянием Баки, чтобы сосредоточиться на чем-то еще. Ни разу никто из них не задался вопросом, почему Роберт Стивенс иногда не произносил и слова за целый вечер и никогда не снимал перчатки с левой руки, хоть порой это и значительно усложняло его тонкую работу с самыми миниатюрными деталями.

А еще, какими бы непохожими друг на друга были создатели коллажей, и как бы не разнились их интересы и увлечения, все до единого они не уставали восхищаться тем, что делал Баки. Стив всегда считал, что у него полно талантов к самым разным вещам на свете, и было бы у него время и возможности, то никакой Говард Старк ему бы в подметки не годился, но даже в самых смелых мечтах он и представить себе не мог, что когда-нибудь Баки найдет себя в таком оригинальном хобби. Но в его работах, какими бы мрачными они не были поначалу, было что-то, что притягивало внимание и от чего нельзя было оторваться, словно все эти разные детали, на первый взгляд не имевшие между собой ничего общего, вместе гармонично складывались воедино, превращаясь в чистую поэзию на бумаге. И от Стива просто не мог ускользнуть тот факт, что коллажи Баки, которые еще зимой утопали в темных оттенках и сопровождались тревожными заголовками газет, к необыкновенно теплому маю расцвели самой искренней переливающейся нежностью.

И если всего этого было недостаточно, чтобы Стиву начало казаться, что он очутился в каком-то сюрреалистичном сне, то ко всему прочему с наступлением настоящей весны на коллажах Баки действительно стали распускаться цветы. Каждый вторник помимо папки с одобренным им печатным материалом он стал приносить с собой маленький блокнотик в черном кожаном переплете, в котором теперь хранился его небольшой гербарий, страницы которого быстро заполнялись после каждой их совместной прогулки в каком-нибудь парке, саду или оранжерее, которых к чести каменных джунглей, именуемых Нью-Йорком, было совсем немало. Стив улыбался все шире и шире, смотря на работы Баки и пытаясь соотнести цветы на коллажах с теми местами, где они их нашли.

И кончики ушей Стива почти перестали пылать каждый раз, когда, перед тем как открыть свой гербарий, Баки нежно проводил пальцами по серебристой звезде на обложке. Это было таким простым и незаслуживающим внимания жестом для всех кроме Стива, ведь это именно он подарил этот самый блокнот Баки еще на Рождество.

Стоило признать, что тогда их жизнь была слишком неспокойной и нестабильной для того, чтобы все-таки отметить праздник как следует, и Стиву бы хватило пальцев одной руки, чтобы пересчитать все ночи в том ужасном декабре 2014-го, которые ему или Баки удалось мирно проспать, и поэтому его подарок вышел вовсе не личным или трогательным. Даже тогда Стив с горечью осознавал, что ему следовало бы выбрать что-то получше, чем первая попавшаяся ему на глаза вещь из канцелярского отдела в супермаркете. Просто Сэм как-то обмолвился словом о том, что Баки не помешало бы вести дневник настроения, куда бы он мог записывать свои мысли и эмоции, чтобы ему было проще отследить свой прогресс или, наоборот, чтобы ему было легче понять, из-за чего ему становилось хуже, и Стив решил, что таким образом подарок хотя бы будет практичным. Но в те недели у Баки совершенно не было энтузиазма записывать все свои кошмары, которые на деле оказывались воспоминаниями, постепенно возвращающимися к нему, и в итоге блокнот так и остался без дела лежать на его прикроватной тумбочке.

Как-то Стив попробовал предложить ему в таком случае записывать хотя бы те вещи, о которых ему хотелось бы узнать больше: места, которые хотелось бы посетить, фильмы, которые хотелось бы посмотреть, или музыку, которую хотелось бы послушать. Но Баки не видел в этом никакого смысла, раз подобный список уже был у самого Стива.

И только по какой-то счастливой случайности в один из самых обычных на первый взгляд весенних дней, вернувшись за полночь с длинной прогулки и принеся с собой веточку только что распустившейся сирени, на цветы которой любоваться хотелось гораздо дольше, чем бы естественные законы природы позволили бы это, Баки наконец стряхнул пыль с темной обложки и нашел самое лучшее применение его подарку.

И Стив понятия не имел, откуда у него вдруг появилась такая любовь к живой природе во всех самых крошечных ее проявлениях, но он точно был не в том положении, чтобы иметь хоть что-то против этого. Да и потом, у Баки всегда была эта суперспособность — делать мир вокруг себя чуточку прекраснее: так, в прошлой жизни, имея на руках сущие копейки, он мог принести на свидание какой-нибудь везучей девушке самый шикарный букет, которому бы позавидовали главные актрисы Бродвея, или он мог пристроить в теплый дом любого самого безнадежного котенка после того, как тот пару дней проводил в его заботливых руках и менялся до неузнаваемости. Для Стива Баки всегда был самым ярким солнцем, согревающим всех, кому посчастливилось оказаться с ним рядом. И сейчас, после самого долгого солнечного затмения в мире длиною в семьдесят с лишком лет, видя его каждое утро за чашкой кофе, в которой обычно было больше взбитых сливок, чем самого напитка, Стиву казалось, что он смотрел на самый восхитительный рассвет на его памяти. «Плохие дни» все равно случались, потому что жизнь — это несправедливая штука, которая не могла остановиться в том месте, когда все было хорошо, а продолжала двигаться дальше, собирая все кочки и ухабы на пути, но, пока они были вместе, она переставала быть такой уж невыносимой.

***

Где-то в середине мая Баки уже по обыкновению помогал новичкам, которые пришли в мастерскую в самый первый раз, разобраться с тем, как выбрать правильную бумагу, или какой клей или скотч стоило взять для отдельных элементов коллажа. Но когда после этого он с чувством выполненного долга направился в свое любимое кресло, оно оказалось занято одинокой девочкой с ярко-розовыми волосами. На ее бейджике было написано, что ее зовут Лили, и на вид ей было не больше шестнадцати. Она выглядела смущенной и потерянной ровно до того момента, когда Баки не подошел к ней и не предложил свою помощь.

— Ты понятия не имеешь, что ты делаешь, да? — сказал он ей своим мягким голосом, осторожно делая пару шагов навстречу. Все-таки никто бы не стал выбирать это место, если бы им не хотелось немного покоя и уединения.

— Так заметно? — Лили говорила настолько тихо, что даже Стиву с его улучшенным сывороткой слухом пришлось напрячься, чтобы расслышать ее.

— Только потому что мы все здесь когда-то были на твоем месте, — Баки улыбнулся одними губами и сел напротив нее, рассматривая материалы на тумбе, которая продолжала все это время исполнять роль стола.

— Я просто не знаю, с чего мне начать, — покачала она головой, переводя взгляд с чистого листа перед ней на Баки и обратно.

— Ты уже выбрала бумагу и… — Баки внимательно посмотрел на бело-голубые страницы в своих руках, — это контурные карты?

— Да, — махнула рукой Лили, натягивая капюшон тонкой хлопковой толстовки на голову. — Я… Нет, это было глупой идей.

— Мой друг в первый раз приклеил фото Бруклинского моста и внизу подписал «Б-Р-У-К-Л-И-Н», — почти засмеялся он. — Планка невысока.

На этом месте Стив бы вполне мог обидеться, если бы ему не было так отчетливо слышно, что в голосе Баки вовсе не было колкостей.

— Ну… ладно, — сдалась она, забирая бумаги из рук Баки, чтобы показать ему свой замысел. — Я хотела вырезать из карты вот эти места, — она обвела нужное простым карандашом. — Это города, в которых живут мои друзья. И я подумала, что может быть стоит соединить их каким-то образом? — Нахмурилась она. — Но не обычные же стрелки маркером рисовать. Банально ведь выйдет. Все это должно было быть типа метафорой к тому, что даже несмотря на все эти расстояния между нами, мы все равно храним любовь к друг другу в сердце.

В этот момент Баки оглянулся и посмотрел на Стива. Их взгляды встретились, и Стив подумал обо всех тех днях, которые им пришлось провести в разлуке, но которым не удалось заставить его любить Баки хоть на капельку меньше. Он мог бы и дальше смотреть в его глаза, которые с каждым днем все больше становились похожими на ясное небо ранней весной, если бы тому не пришлось наконец повернуть голову, чтобы вернуться к разговору с Лили.

— Все это заслуживает чего-то более грандиозного, чем еле пишущий черный маркер, не так ли? — посмотрела она на него выжидающе, закончив объяснять свою идею.

— А что если, — Баки задумался всего на секунду, — соединить части карты незабудками? Вот, — он достал свой блокнот и показал ей нужную страницу, — возьми эти. Это мои самые любимые цветы, и мне кажется, что они прекрасно подойдут твоей задумке.

— Спасибо, — Лили пораженно смотрела на гербарий Баки, аккуратно проводя пальцами по хрупким лепесткам. — А разве тебе самому они не нужны?

— Да что ты, я всегда могу раздобыть себе еще, — мягко рассмеялся Баки. — Только тебе стоит взять другой клей. Знаешь, за пару месяцев мы с Ст… Джеймсом поняли закономерность: если хочешь, чтобы все держалось на месте, то нужно брать клей с зеленой этикеткой, и ни при каких обстоятельствах нельзя брать что-то в ярко-оранжевом тюбике. Просто поверь мне.

Лили всего лишь кивнула, безоговорочно убежденная в том, что в данной ситуации стоило прислушаться к человеку с богатым опытом работы в мастерской, и после этого Баки сам сходил к столику с общими инструментами и принес ей все необходимое. Он сел рядом с ней, чтобы помочь аккуратно снять все нужные ей засушенные цветы со страниц гербария, не повредив их, и Стив просто не мог оторвать глаз от них двоих. И чем дольше он смотрел, тем отчетливее он видел того самого родного Баки, который всегда спешил на помощь обиженным и обделенным всего Бруклина. На его лице даже была та самая мягкая улыбка, с которой он в первый раз подал Стиву свою руку в далеком 1925-м после того, как Брайан О’Дауд сломал ему нос в первый раз жизни. Правда, сейчас его улыбка все равно не доходила до глаз, но не было никаких сомнений в том, что она была абсолютно искренней.

Стив и сам не заметил, как он потянулся не к вырезкам из журналов, а к карандашу, и на листе бумаги вместо запланированного им коллажа стал появляться быстрый набросок этой сцены. Каким-то волшебным образом его рука словно сама помнила все черты Баки наизусть и вела его за собой, выводя одну плавную линию за другой. Когда он поднял голову, Баки так и остался сидеть на том же месте напротив Лили и теперь с энтузиазмом рассказывал ей о том, где в Нью-Йорке можно найти полевые цветы, и как правильно их засушивать, чтобы в будущем она сама смогла составить свой гербарий, и на своем скетче Стив пытался запечатлеть каждую яркую эмоцию на их лицах. За пять минут до конца занятия, он наконец был удовлетворен тем, как ему удалось изобразить удивление и интерес поначалу застенчивой Лили и теплую полуулыбку, не сходящую с лица Баки, как он вспомнил о том, что вообще-то ему предполагалось за полтора часа сделать коллаж. Стив наскоро вырезал из газеты, лежащей на его столе, буквы, чтобы сложить из них слово «Н-Е-З-А-Б-У-Д-К-И», но, как бы его сегодняшняя работа не напоминала тот коллаж, который он сделал, придя в мастерскую в первый раз в уже таком далеком январе, сейчас он ни капли не был смущен тем, что у него вышло.

***

— Ты нарисовал меня с Лили сегодня, — произнес Баки во время их прогулки от общественного центра домой, большую часть которой они провели в абсолютном молчании. В тот день они решили пойти длинной дорогой, по пути заглянув в маленький парк, и совсем потерялись во времени, не заметив, как сиреневые сумерки начали опускаться на уставший после долгого дня мегаполис.

— Да, Бак, — ответил Стив, внимательно наблюдая за парой громких уток, плавающих в пруду. — Не все получилось идеально, конечно, но мне просто не помешает побольше практики.

— С тех пор, как я вернулся, ты ни разу не рисовал, — заметил Баки, садясь на ближайшую лавочку, чтобы полюбоваться на то, как свет фонарей отражался в водной глади. — С чего вдруг ты решил начать сегодня?

— Не знаю, — пожал плечами Стив, присаживаясь рядом. — Я смотрел, как ты помогал ей, и что-то в этом напомнило мне наше прошлое. Наверное, вспомнил, как ты иногда после работы Бекке с уроками помогал.

— Или тебе, когда мы учились в школе, — одним уголком рта улыбнулся Баки.

— Или мне, — смущенно улыбнулся Стив. — Все-таки алгебра никогда не входила в список моих многочисленных талантов. А с каких пор незабудки стали твоими любимыми цветами? — спросил он после небольшой паузы.

— Незабудки всегда были моими любимыми цветами, и тот факт, что для тебя это только сейчас стало открытием, говорит о тебе многое, Стивен. — Баки только легко усмехнулся и невесомо дотронулся до его руки, лежащей на скамейке, что, впрочем, было большим прогрессом по части прикосновений для них. В этом веке, по крайне мере.

Стив предпочел ничего не говорить, продолжая наблюдать за галдящими птицами на пруду, изредка смотря украдкой на Баки полными нежности глазами.

Все дело было в том, что, с той самой ночи как Баки пришел к нему домой, между ними появилась как будто бы невидимая стена, с которой Стиву просто пришлось смириться. Он знал только о части кошмаров, которые Баки пережил, будучи в полном распоряжении ГИДРЫ на протяжении стольких лет, поэтому со стороны Стива было просто-напросто жестоко не позволить ему установить собственные личные границы. Даже если это означало ходить рядом на достаточном расстоянии, чтобы даже их плечи не касались друг друга, или сидеть на противоположных сторонах дивана за просмотром еще одного спин-оффа «Звездного пути», или примириться наконец с тем, что единственной, кого Баки подпускал действительно близко, стала их любимица Альпина.

Но Стив прекрасно понимал, что у него не получится никого одурачить, убеждая себя в том, что он совсем не скучал, как еще до войны они с Баки были практически неразлучны, и ни о каком личном пространстве они и знать не знали, когда речь шла друг о друге. Рука Баки постоянно была на его плече, когда они вместе отправлялись на точно такие же прогулки по Бруклину до поздней ночи. Сам Стив постоянно закидывал на него ноги, когда они проводили вечера дома, а их крошечная софа просто не позволяла удобно расположиться на ней в любой другой позе. А еще они постоянно обнимали друг друга: при встрече, на прощание, чтобы поздравить с хорошими новостями или чтобы утешить после получения печальных известий; Стив прижимался к Баки вплотную, когда они замерзали в своей квартире противной промозглой нью-йоркской зимой, а Баки не отпускал Стива из своих объятий ни на секунду в те ночи, когда его одолевала лихорадка. Его тело так часто подводило его и было абсолютно непригодно для сотни разных вещей, но в те моменты, когда Баки своими сильными руками крепко обхватывал его талию, словно защищая от целого мира, пока он прятал свое лицо в изгибе его шеи, проводя длинными пальцами по упругим мышцам спины под рубашкой, Стив был готов мириться со всеми его недостатками, раз уж оно так идеально подходило для объятий с Баки. И он был готов цепляться за каждую самую маленькую надежду на то, что когда-нибудь они смогут вести себя по-старому.

С того самого дня, когда после семидесятилетнего перерыва Стив взял в руки карандаш, а Баки почти взял его за руку, в его жизни как будто щелкнул «художественный выключатель», и его можно было застать делающим наброски на всем, что попадалось под руку, гораздо чаще, чем за любым другим занятием. Его рука быстро вспоминала навыки, которые ему казались давно забытыми, а голова никак не могла перестать придумывать все новые и новые идеи, которые ему незамедлительно хотелось воплощать на бумаге и на холсте. Частично это все было заслугой Баки, которому за последние несколько месяцев упорной работы над собой стало значительно лучше, благодаря чему тревога Стива начала потихоньку отпускать его, и ему начали открываться новые горизонты творчества. Их квартира так быстро наполнилась работами с Баки и Альпиной, и никто на самом деле не считал, чьих портретов было больше, и никто даже не думал в шутку обижаться на то, что белоснежная кошка вела у лучшего друга детства со счетом 17:15. Иногда Стив рисовал Мстителей, с которыми у него все-таки получилось сработаться, или кого-нибудь из Ревущих Коммандос, бок о бок с которыми он прошел всю войну, а иногда его муза отправляла его в путешествие по поражающему воображение своим разнообразием красок Нью-Йорку.

Но несмотря на то, что теперь графика и живопись стали ему ближе, Стив так и не бросил походы по вторникам в общественный центр, хоть теперь он никогда больше и не изменял своему авторскому стилю: на листе бумаги он изображал какую-нибудь сцену, которая родилась в его фантазии, и подписывал свой рисунок строчкой из песни, которую он услышал по радио, или цитатой из книги, о которой ему накануне так увлеченно рассказывал Баки. И Стиву казалось, что только сейчас он понял все, что в той кофейне в декабре Сэм рассказывал об арт-терапии. Ведь действительно на душе становилось легче, когда получалось обращать все радости и печали своей жизни в чистое искусство.

*** 

Жаркое нью-йоркское лето застало Баки Барнса врасплох, когда во время очередного занятия их уютному «Братству коллажа», трепетно создающему новые работы в мастерской, объявили, что в середине июля все сотрудники общественного центра уходят в заслуженный отпуск. С тяжелым сердцем пришлось признать, что какое-то время коллаже-терапией придется заниматься разве что дома, но ведь это никогда не сравнится с творчеством в обществе единомышленников.

Тем более, какой бы странной поначалу не была вся эта затея с коллажами, Баки уже не мог себе представить вторников без походов на Херкимер-стрит. Арт-терапия оказалась гораздо более полезной вещью, чем они со Стивом предполагали зимой, и вместе с большим количеством сеансов, включавших в себя более традиционные методы психотерапии, ей все-таки удалось изменить их жизнь к лучшему. За прошедшие полгода по-настоящему хороших дней стало становиться больше, чем плохих, а воспоминания, которые до сих пор иногда возвращались к Баки, все чаще приносили ему не ужас и пронизывающий насквозь холод, а светлую ностальгию, от которой щемило в груди. И хоть он прекрасно понимал, что чувство вины за все те вещи, которые совершал человек с его руками и его лицом, но абсолютно пустой внутри, ни за что не отпустит его полностью и порой все-таки будет отправлять его в очередной флешбэк с привкусом крови, он намеревался бороться с демонами из своего прошлого до последнего за то, чтобы сохранить то хрупкое счастье, которое ему удалось построить после того, как он набрался смелости прийти к Стиву за помощью.

Иронично, что в последнее время именно Стив, совершенно не понимающий намеков, был его единственной проблемой. Каждый раз, когда Баки хотелось начать с ним разговор о том, что происходило между ними до того, как проклятая война разлучила их, Стив покрывался румянцем с головы до ног, смущенно тер свою шею и, наверное, как казалось ему, изящно старался перескочить на какую-нибудь совершенно противоположную тему для разговора. Они спокойно обсуждали меню на предстоящий ужин, или очередные проделки Альпины, или прогноз погоды на следующий день, чтобы грамотно спланировать свои прогулки, но у них совершенно не получалось говорить друг о друге. И до Баки начало доходить, что Стив ни за что не сделает первый шаг. После сыворотки он может быть и стал еще смелее, отважнее и безрассуднее, но почему-то это не относилось к его чувствам к Баки, перед которым он до сих пор краснел, от которого он отводил взгляд в сторону, и пораженно опускал руки каждый раз, когда наверняка хотел обнять его так крепко, что еще чуть-чуть и можно было бы услышать, как трещат ребра.

К тому же, складывалось такое впечатление, что у злодеев и их подручных в каждом уголке этой планеты летом случалось обострение, и Стив все чаще отлучался на какие-то сверхсекретные и отвратительно важные спецоперации, что, впрочем, давало ему прекрасный повод, чтобы отлынивать от задушевных разговоров.

По всем признакам, Стив должен был пропустить и самое последнее занятие сезона мастерской, что, однако, крайне огорчало его, и поэтому Баки пришлось всю неделю слушать его жалобы по этому поводу. Во-первых, перед долгим расставанием на полтора месяца ему действительно хотелось лично попрощаться с каждым участником «Братства коллажей». Во-вторых, одна из миссис Роуз обещала испечь свой фирменный вишневый пирог и угостить им всех присутствующих. И наконец, в-третьих, Стиву очень хотелось получить советы от всех желающих насчет того, какой коллаж ему стоит отдать на выставку общественного центра, которая должна была пройти в конце лета, чтобы привлечь в мастерскую еще больше людей.

И вот когда спасение мира снова вышло на первый план, во вторник на Херкимер-стрит Баки пришлось отправиться одному. Поначалу он держался немного в стороне от всех на этой импровизированной летней вечеринке, но постепенно он влился в разговор, стараясь поддерживать его без того, чтобы вдаваться в подробности своей и Стива жизней. Было бы нечестно не признать, что без него здесь он чувствовал себя одиноко, но, с другой стороны, он ел самый вкусный пирог в своей жизни и находился среди людей, которые столько месяцев поддерживали его и не проявляли ничего кроме доброты по отношению к ним, а значит, с его стороны было бы просто неправильно еще на что-то жаловаться.

Вдруг низенькая рыжеволосая женщина, которая вела подавляющее большинство занятий в общественном центре, странным жестом позвала его в сторону.

— Роб, не возьмешь работы Джеймса с собой? Вы же, кажется, друзья, — сказала она тихо, протягивая ему папку с фальшивым именем Стива. — У вас обоих столько красивых работ, и нам всем было бы так приятно увидеть парочку ваших коллажей на нашей ежегодной выставке.

— Спасибо, — сказал Баки с легкой полуулыбкой, забирая тонкую папку из ее рук. — Я обязательно передам ему.

Последнее перед отпуском собрание «Братства коллажа» затянулось необычайно долго, и окончательно все распрощались друг с другом с пожеланиями творческих успехов и вдохновения только поздней ночью. Баки отправился домой с двумя папками коллажей и кусочком вишневого пирога для Стива/Джеймса, недоумевая, как люди, которые видят их раз в неделю были более наблюдательными, чем человек, которого в учебниках по истории называли гением стратегии.

***

Каким бы размеренным не стал ритм его жизни, Баки все равно не мог перестать волноваться за Стива, зная, что прямо сейчас где-то на другом конце страны он снова и снова рисковал своей жизнью во имя спасения невинных. И поэтому, понимая, что сегодня ему будет не до сна, он решил разобрать свои работы, принесенные из мастерской. В конце концов, возможно, именно этой ночью его-таки осенит, и ему удастся выбрать что-то подходящее на выставку.

Он разложил все свои коллажи до единого на полу, и Альпина сразу же принялась кругами ходить по импровизированному разноцветному лабиринту, поначалу стараясь не наступать мягкими лапками на выполненные ее человеком работы. Однако скоро ей все это наскучило, и она начала аккуратно двигать листы бумаги, немного меняя их местами. Баки с изумление наблюдал за тем, как его лучшая во всем мире подруга изящно передвигала коллажи, пытаясь понять, что особенного было в тех работах, которые она выбирала. Сделав пару шагов назад, Баки осознал, что все это время он так усиленно фокусировался на деталях вместо того, чтобы взглянуть на общую картину, которая теперь была для него ясной как день.

Он взял Альпину на руки и от всей души поцеловал ее в белоснежный лоб в благодарность за то, что она открыла ему глаза. После этого Баки взял двусторонний скотч и стал по очереди приклеивать на пустую стену в большой комнате все свои работы: по краям самые ранние — мрачные и жестокие, а ближе к центру — светлые, в пастельных тонах и с цветами из его гербария. Некоторые его коллажи были озаглавлены всего одним словом или выражением, и сейчас он видел, как сильно они выделялись из общей массы.

ПАМЯТЬ. Самый первый и самый темный его коллаж, в котором беспросветный черный прерывался глубокими трещинами, в которых виднелись искрящийся голубой и переливающийся золотой. Прямо как его воспоминания, возвращающиеся к нему в то время: кошмары последних десятилетий и редкие эпизоды из бедного, но все-таки счастливого прошлого. Его память всегда будет слишком ненадежной, чтобы он мог безоговорочно верить ей, но она все равно слишком ценная, чтобы ей не дорожить.

ДЕСЯТЬ. Коллаж, который он сделал в свой день рождения. Еще прошлой весной в Смитсоновском музее он прочитал о том, что Джеймс Бьюкенен Барнс родился 10 марта, но все равно умудрился совершенно забыть об этой дате и был очень удивлен, когда утром того дня необычно бодрый для 8 утра Стив поставил перед ним тарелку с горой шоколадных блинчиков и свечкой посередине, бормоча что-то о том, что он понятия не имеет, сколько им обоим на самом деле лет, и как правильно считать его возраст. В тот вторник Баки вспомнил, что Стив всегда старался устроить что-то грандиозное из этого дня несмотря на то, как бы сильно он его не отговаривал накануне. А сейчас Баки надеялся только на то, что у них втроем (или вчетвером, если Стив согласится наконец завести еще одну кошку) впереди будет еще много поводов для праздника.

АТЛАСНЫЕ ЛЕНТЫ. Коллаж, с нежно-голубыми лентами, которые точь-в-точь были похожи на те, которые носила в волосах его младшая сестренка Бекка. В этом веке он увидел их чисто случайно, в магазине для рукоделия, где иногда закупался материалами, чтобы помочь с обустройством мастерской. Тогда он весь вечер не мог выпустить их из рук, вспоминая ее звонкий смех и полные яркого огня глаза.

ГРАФИТ. Коллаж, созданный из скомканных набросков Стива, которые в последние пару месяцев он находил по всей их квартире. Про эти скетчи Стив говорил, что на них была беда с пропорциями или с перспективой, на паре из них, по его словам, был завален горизонт, или неверно переданы света и тени, но, по мнению Баки, он просто был слишком строг к себе. Стив всегда пытался найти изъяны даже там, где их не было, считая, что его работы были недостаточно хороши, чтобы он мог именовать себя «настоящим художником» (чтобы это для него не значило), но Баки всегда был готов в лепешку разбиться, доказывая ему обратное. Раньше его сердце всегда начинало биться чуть чаще, когда он смотрел, как уверенно тонкие пальцы Стива обхватывали простой карандаш, создавая на бумаге настоящее волшебство, и, когда наконец его муза вернулась к нему этой весной, Баки понял, что с годами ничего не изменилось.

АЛЬПИЙСКИЙ СНЕГ. Коллаж, на котором несколько горных хребтов, вырезанных им из журнала про путешествия, складывались в силуэт огромной белой спящей кошки. Когда-то Баки думал, что острые вершины Альп, покрытые слепящим снегом, будут последним, что он увидит перед своей неминуемой смертью, но жизнь распорядилась по-другому, и в 1945-м его история не закончилась. А в 2014-м одна крошечная кошечка с таким же ослепительно белым мехом и проницательными васильковыми глазами первая помогла ему поверить в то, что все заслуживают второй шанс.

ЛИНИЯ ГОРИЗОНТА. Коллаж, на котором изображен силуэт Манхэттена в разные эпохи. Сначала тот, который они со Стивом помнили наизусть, проведя достаточное количество жарких летних ночей, сидя на крыше их дома в Бруклине, смотря на него. Потом тот, который ни один из них не застал в здравом уме. И наконец тот, с которым они последние полгода знакомились каждый день. Однажды в какой-то песне Баки услышал, что Нью-Йорк умирает каждые десять лет, только чтобы родиться заново, и, покуда отчасти это было правдой, учитывая, как много нового и непонятного появилось в том городе, который когда-то они знали, как свои пять пальцев, дух Нью-Йорка так и остался неизменным.

ТРИНАДЦАТЬ. Коллаж, в котором, казалось, перемешались десятки разных цветов и узоров, символизируя смятение, смущение и бесконечные сомнения, которые мучали его в тот день, когда он решил вернуться к Стиву. Иногда Баки до сих пор не был уверен в том, что тогда поступил правильно, думая, что Стив не заслуживал всех этих плохих дней, с которыми им приходилось справляться вместе, или того багажа, который Баки принес в его новую жизнь с собой.

ДОВЕРИЕ. Коллаж, украшенный сиреневыми ирисами, которые на языке цветов означают это качество. Баки сделал его ровно через полгода после того, как впервые рассказал Стиву воспоминание Зимнего Солдата. Он не планировал этого делать, оттягивая этот момент все больше и больше, пытаясь справиться с флешбэками в одиночестве, боясь, что его слова только ранят его. Но Стив, который всегда отличался повышенным упрямством, не собирался сдаваться так быстро и никогда не оставлял его одного в этих кошмарах. Когда Баки все-таки заговорил, Стив ни разу не перебил его, не осудил его, а самым удивительным было то, что взгляд в его глазах не поменялся даже после того, как он услышал десятки историй, полных крови, насилия и нечеловеческой жестокости. Несмотря на все это Стив продолжал смотреть на него, как на яркое звездное небо в ясную зимнюю ночь, и все, чем Баки мог отплатить ему тогда — это довериться.

ТРИСТА ТРИДЦАТЬ. Коллаж в теплых тонах, про который Бен из компании подростков в «Братстве коллажа» сказал, что он излучает комфорт. Для того, чтобы его сделать, Баки взял вырезки из каталога мебели и наклеил их на бумагу так, чтобы это стало похоже на их со Стивом квартиру. Он даже добавил белую кошку на диван и пару засохших нарциссов, таких же как те, которые тогда стояли в вазе на их столе. Триста тридцать килоджоулей на килограмм — это удельная теплота плавления льда. После бесчисленного количества лет, проведенных им в холодной криокамере, Баки на протяжении долгих месяцев нигде не мог согреться. Все изменилось в этой квартире в Форт Грин. В их общем доме он наконец оттаял.

Баки прочитал все названия вслух и не смог не поморщиться от мысли о том, как сильно этот набор слов напоминал ему код активации безжалостной машины для убийств, созданной ГИДРОЙ, в которую его превратили в далеких 1940-х, но если это что-то кому-то и доказывало, так это то, что слова всегда можно было изменить, а историю можно было переписать.

Однако на стене в самой середине все еще пустовало место для одной финальной детали. Нахмурив брови, он переводил взгляд со стены на немногочисленные оставшиеся коллажи на полу, пока Альпина, которой порядком надоело то, что ей слишком долго никто не уделял никакого внимания, не уронила на пол папку с работами Стива, и Баки наконец нашел то, что ему было нужно. Баки взял в руки коллаж, который Стив сделал на одном из последних занятий в мастерской: это был набросок кадра из того самого военного видео в Смитсоновском музее, где они улыбались друг другу так широко, что, если он помнил правильно, после этих съемок его скулы сводило весь день. Внизу скетч почему-то был подписан наскоро нацарапанной маркером цитатой о войне из одного ужасного и неправдоподобного фильма, который им обоим одинаково не понравился. Да даже Альпина тогда презрительно фыркнула в экран телевизора, когда пошли финальные титры.

Достав черный блокнот с гербарием из своей папки, Баки сразу же нашел страницу со своими любимыми незабудками, такого же пронзительного голубого цвета, как глаза Стива в солнечный день, и украсил его голову на коллаже венком из них. Баки с наброска он добавил венок из белых фиалок, которые издалека были похожи на самые чистые снежинки. А поверх дурацкой цитаты о войне, он буквами выложил «ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ». Потому что, чтобы не случилось, они всегда были, есть и будут домом друг для друга, тайным убежищем и последним пристанищем.

Баки приклеил последний коллаж в самый центр, и, окинув довольным взглядом всю стену целиком в последний раз, он устроился на широком на диване, включив документальный сериал о работе парков развлечений. Посмотрев на часы, он решил, что уже все равно слишком поздно, чтобы идти ложиться спать, да и Стив уже совсем скоро должен был прилететь назад, но накопившаяся за день усталость дала о себе знать, и Баки сам не заметил, как уснул под успокаивающий голос диктора и убаюкивающее мурлыканье Альпины, свернувшейся клубочком на его груди.

***

Стив осторожно открыл входную дверь, только когда на небе за окном уже забрезжил рассвет. Стоило отдать ему должное: если бы Баки решил провести эту ночь не на диване, а на гораздо более удобной для его почти столетней спины кровати в своей спальне, то он бы ни за что не проснулся до самого утра. Стив на цыпочках пробирался по их квартире, пока чуть не выронил щит, когда услышал охрипший после сна голос Баки:

— С добрым утром, Капитан!

— Так точно, Сержант, — тихо сказал Стив, у которого не осталось никаких сил, чтобы добавить что-то еще.

Такую неразговорчивость можно было бы списать на то, что он наверняка жутко устал, но Баки слишком хорошо умел отличать усталость Стива от чего-либо еще, и сейчас помимо нее в его голосе была отчетливо слышна печаль, которая бы не появилась без хорошего на то повода. Баки тут же вскочил с дивана и наконец взглянул на Стива. Его волосы были в еще большем беспорядке, чем обычно, а на лице было столько ссадин и кровоподтеков, что Баки пришлось пару раз моргнуть, прежде чем он полностью осознал, что он не перенесся назад во времени и перед ним не стоял тот самый шестнадцатилетний Стиви Родждерс, который снова ввязался в драку с кем-то в три раза больше себя в одном из переулков Бруклина. Должно быть, его костюм остался на Базе Мстителей, и Баки был почти уверен, что плотная ткань насыщенного синего цвета насквозь пропиталась кровью, когда они вернулись из того проклятого места, в котором все пошло не по плану.

— Ты в порядке, Стив? — Баки подошел еще ближе и увидел, что на руке Стива от локтя до самой кисти тянулась огромная царапина, и ему даже не хотелось думать о том, кто бы мог оставить ее. Или все-таки хотелось, исключительно в целях того, чтобы сделать все возможное, чтобы убедиться, что эта тварь больше никогда не ранит его.

— Тяжелая миссия. — Тяжело вздохнул он. — Мы недооценили противника. Нам нужно было взять с собой подкрепление, и тогда бы у нас все получилось, а так… — начал говорить он, и Баки заметил тоску и сожаление в его глазах, что скорее всего означало, что этой ночью пострадало большое количество гражданских.

— Стиви, ты же знаешь, что как бы тебе не хотелось, ты не можешь спасти всех, — выдохнул Баки, пытаясь поймать его взгляд.

— Но кем бы мы тогда были, если бы даже не попытались, Бак? — с вымученной улыбкой, и близко не касающейся его грустных глаз, ответил он.

Баки помотал головой и провел большим пальцем рядом с уже начинающей заживать раной на скуле, вспоминая, как он делал тоже самое десятки раз, наклоняя голову, когда Стив был ниже, или наоборот — совсем чуть-чуть задирая ее, когда он в одночасье вырос на 5 дюймов. Стив вздрогнул от неожиданного прикосновения, но, когда он понял, что теплая ладонь на его щеке никуда не исчезнет через мгновение, он только ближе прильнул к ней. Баки обхватил его за талию левой рукой и сократил расстояние между ними до минимума.

— Что ты делаешь? — одними губами прошептал Стив.

Баки ничего ответил, опуская правую руку на его шею и обнимая его так крепко, как только это было возможно. Он уже почти забыл, какое приятное теплое чувство разливалось в его груди каждый раз, когда горячие ладони Стива гладили его по спине, пока он держал его в своих руках, чувствуя, как расслаблялись его плечи, на которых он, подобно Атланту, пытался удержать весь мир.

— Я так скучал по этому, — проговорил Стив, не поднимая головы и щекоча дыханием шею Баки.

— По чему? — промычал Баки ему в плечо, не отстраняясь ни на миллиметр.

— По твоим рукам. По объятиям. По тебе. — Стив не переставал цепляться за ткань его домашней футболки будто за спасительный круг, боясь, что ему придется отпустить Баки раньше времени.

Но Баки только немного повернул голову налево и невесомо дотронулся губами до его виска, где до сих пор осталась капелька засохшей крови. Стив сразу же встрепенулся и посмотрел на него своими бездонными глазами полными искренней надежды:

— Ты вспомнил о нас?

— Да, и раньше, чем ты думаешь, — лениво улыбнулся Баки, ласково поглаживая его золотистые как самый настоящий солнечный свет волосы. — Просто сейчас все это кажется таким сложным, — покачал головой он.

— В сороковые было ненамного легче, — заметил Стив.

— Оглядываться по сторонам, прежде чем поцеловать тебя? Смотреть на тебя украдкой, чтобы никто не подумал, что между нами не только дружба? Ходить на двойные свидания, которые всегда заканчивались тем, что мы уходили домой вдвоем? — перечислил Баки со смехом в голосе. — Ну не знаю, Стиви, по мне так проще, чем разбираться с бардаком в моей голове, — закончил он с горькой усмешкой.

— Даже так, учитывая все обстоятельства, у тебя прекрасно получается.

Стив только было потянулся вперед, чтобы оставить поцелуй в уголке рта Баки, как вдруг тот резко отстранился, но всего лишь на пару сантиметров.

— Ничего, если в этот раз мы не будем торопиться? — тихо проговорил он, смотря на Стива из-под пушистых ресниц.

— Я буду ждать тебя столько, сколько потребуется, — со всей честностью в голосе и нежностью во взгляде сказал Стив. — Объятий достаточно. Правда.

— Я не против и поцелуев, — выдохнул Баки, увлекая Стива в их первый за семьдесят лет поцелуй. Каким образом за столько времени могло одновременно измениться все сразу и совсем ничегошеньки: они оба были совсем не похожи на себя прежних, но тот момент, когда губы Стива касались его губ, чувствовался так же ошеломляюще, как и раньше, если разлука не сделала его только слаще. Баки так давно хотел это сделать, но он переживал, что им придется заново учиться и узнавать друг друга, но сейчас, когда от каждого прикосновения Стива по его спине словно пробегал электрический ток, он совсем позабыл об упущенном времени, как будто бы и не было всех этих лет, наполненных сковывающим холодом и колючим морозом. Сколько бы воды не утекло с того дня, когда по воле судьбы они разлучились, они все так же подходили друг другу как две части единого целого.

Баки легонько прикусил нижнюю губу Стива, и тот от неожиданности пошатнулся на месте, и они вдвоем потеряли равновесие и чуть не упали на деревянный пол. Так им все-таки пришлось отпустить друг друга, и Стив с торчащими во все стороны волосами и зацелованными губами наконец взглянул на ранее пустовавшую западную стену, где несколько часов назад появился огромный коллаж из всех работ Баки.

— Что это? — спросил он изумленно, подходя ближе и внимательно всматриваясь в работы, как будто до этого он не видел абсолютно каждую из них. Он остановился у коллажа со своим наброском, пытаясь разобрать кириллицу, — что здесь написано?

— Возвращение на Родину, — ответил Баки на русском, вставая за его спиной.

— Что это значит, Бак? Ты ведь сказал те же самые слова в октябре, а я до сих пор понятия не имею, о чем ты, — Стив обернулся и посмотрел на него, будто стараясь прочитать ответ на его лице.

— Это значит «возвращение домой», — сказал Баки проникновенным голосом.

— Так поэтому ты вернулся в Бруклин? — Стив все еще недоумевающе смотрел на него.

— И поэтому я вернулся к тебе, — выдохнул Баки и указательным пальцем правой руки легонько стукнул Стива по носу. Он может быть и любил его больше всей этой жизни, но как же иногда долго до не доходили совершенно очевидные вещи. — Моя Родина — это ты. Ты — мой дом, Стиви.

Стив распахнул свои голубые глаза, сделав пару глубоких вдохов, и на его лице появилось то самое выражение, в котором сочетались любовь, нежность и его отвратительная готовность к самопожертвованию в любой даже самый неподходящий для этого момент.

— А ты навсегда мой, Бак. Чтобы с нами не случилось. До самого конца, — Стив сделал шаг вперед и еще крепче обнял его, давая понять, что больше он никому не позволит отобрать его у него.

***

— Мы ни за что не отдадим это на выставку, да? — сказал Стив с набитым вишневым пирогом ртом, кивая на огромный колллаж-трансформер Баки.

— Вряд ли мне выделят целую стену, — усмехнулся Баки. — Да и боюсь, что тогда все посетители сразу заподозрят, что Джеймс и Роберт подозрительно похожи на Стива Роджерса и Баки Барнса, которых они видели на уроках истории в школе. Странно, как нас до сих пор «Братство коллажа» не раскрыло, мы им почти полгода глаза мозолим.

— Наверное, твоя новая шевелюра вместе с моей бородой помогают, — ответил Стив, нежно расчесывая пальцами длинные пряди каштановых волос у самого лица Баки.

— Мы могли бы вместе сделать портрет Альпины, — после небольшой паузы сказал он. — Если я что и понял про этот век, так это то, что в любой непонятной ситуации нужно делать ставку на кошек. Все просто помешались на них.

— И ты при живой Альпине хочешь сказать, что это незаслуженно? — встал в позу Баки. — На самом деле это просто ужасно, что прошло столько времени, а никто из них не знает, что у нас есть кошка.

— Для начала никто не знает, что мы живем вместе, — пробормотал Стив.

— Знаешь… — замялся Баки. — До этого, я думаю, они догадываются. Ты вообще-то ешь пирог миссис Роуз, которая попросила Роберта передать его Джеймсу.