***
Майэ Мелиан изводила своего супруга. Изо дня в день, упорно и со знанием дела.
Любимый королевский скворец, которого Тингол каждый день кормил собственноручно и уже начал узнавать в лицо, вместо приятной песенки вдруг стал вычирикивать два очень досадных слова. Эти же два слова король Дориата обнаруживал написанными на зеркале в собственной гардеробной. Искать виновных было незачем — тенгвы явно были выведены рукой королевы. В столовой слуга снимал крышку с блюда, и прямо на запеченном окороке лежала записка с этой же парой слов. Прекрасная оленина сразу делалась не вкуснее пережаренной подошвы, а Мелиан торжествующе улыбалась, воспитанно глядя в свою тарелку.
Тингол мог сменить скворца; мог посылать на разведку слуг, прежде чем куда-либо войти; мог не встречаться с супругой, благо тысяча пещер Менегрота это позволяла; мог обедать и ужинать в одиночестве в своих покоях. Однако было нечто такое, в чем без жены обойтись было никак нельзя. Но Мелиан теперь запирала двери опочивальни. Тингол ютился на кушетке в смежной комнатушке, где обычно ночевали горничные королевы. В остальное время он пытался вернуть расположение супруги.
Чтобы порадовать ее, каждый день он отправлялся в лес и приносил оттуда цветы или лукошко ежевики, или хотя бы особенно красивый мухомор. Из своей добычи он старательно составлял причудливые композиции, руководствуясь собственными представлениями о прекрасном и стремясь показать всю изысканность погрызенных гусеницами листочков и дикую прелесть лесных яблок. Заодно это немного отвлекало от мыслей о заветной двери.
Он сделал гномам заказ по собственному эскизу. Гномы, истинные мастера, справились и с полетом художественной мысли Тингола. К назначенному дню заказ был доставлен в Менегрот, и, когда за обедом слуга поднял крышку с блюда королевы, поверх форели под соусом обнаружился молодой лист лопуха, а на нем перстень и ожерелье со столь любимыми Мелиан аметистами.
Он велел Даэрону срочно сочинить пару баллад — не очень сложных, чтобы Элу мог с ними справиться, но как можно более душещипательных — разучил их и с чувством исполнял по вечерам, самостоятельно бряцая струнами лютни.
Неизвестно, подействовало ли это, но Мелиан, кажется, сменила гнев на милость, и через сколько-то недель своих трудов Тингол нашел двери супружеской опочивальни открытыми. Он ринулся туда с первозданной страстью, предвкушая не меньше, чем второй медовый месяц, и действительность оправдывала его ожидания. Ровно до тех пор, пока в самые восхитительные минуты любовной пылкости Мелиан опять не произнесла те самые два слова: «верни сильмарилл».
Это был удар ниже пояса. Тингол с позором ретировался. Остаток ночи он коротал все на той же кушетке и осознавал размеры постигшего его бедствия.
По понятным причинам он отправился к завтраку намного раньше обычного. Служители еще накрывали на стол, и, чтобы не сталкиваться с ними, Тингол задержался в соседней комнате. Судя по звукам, две девицы бойко раскладывали приборы и так же бойко обсуждали кавалера одной из них.
— И я ему отказала, — донеслось до Тингола.
— Почему? — спросила вторая.
— Очень мне нужен этот «верни сильмарилл», — пренебрежительно отозвалась первая.
Звяканье посуды стихло. Девицы перешли на шепот, а потом ушей Тингола достиг взрыв нечестивого и скоромного хохота.
— Понятно, — протянула вторая.
Вздрогнув, Тингол нечаянно смахнул на пол какую-то безделушку. Девицы замолчали. Через минуту они вовсе удалились, закончив сервировку, и в комнату вошел мажордом, приглашая короля к столу.
Мелиан к завтраку не вышла. Элу безотчетно мял салфетки и скатывал шарики из мякиша. Похоже, уже весь Менегрот знал, что в деле выплат по супружескому долгу король оказался банкротом. Откуда?! А откуда оно всегда узнается? В этом проклятом дворце Тинголу нельзя было даже чихнуть, чтобы о том не сделалось известно всем и каждому.
Элу понял, что проиграл. Но сдаваться просто так, за фука, ему не хотелось, и для последнего боя он направился в малую гостиную. Мелиан сидела там в подозрительном одиночестве и делала вид, что вышивает. Входя, Тингол как следует захлопнул дверь, чтобы продемонстрировать серьезность собственных намерений.
— Дорогая, объясни наконец свое поведение!
Мелиан сделала стежок и вслед за вытягиваемой нитью подняла глаза на мужа:
— Отчего столько шума, супруг мой? Я всего лишь случайно оговорилась. Прошу прощения.
Тингол походил из угла в угол.
— Это грязные приемы!
— Честные на тебя не действовали, — невозмутимо ответила Мелиан, снова ткнув иголкой в материю. — Что еще мне оставалось?
Она была права — условия супруга Мелиан не одобряла с того момента, как оно было поставлено. И уже на следующий день после невероятного возвращения дочери с ее возлюбленным и сильмариллом она призвала мужа вернуть сильмарилл прежним владельцам, и пусть они расхлебывают все, что связано с этим камнем. Но Тингол тогда пребыл глух.
— Ты же подрываешь мой авторитет!
— Приходится. Иначе ничего не останется не только от твоего авторитета, но и от Менегрота и даже всего Дориата.
И Мелиан еще раз повторила свои объяснения: над камнем тяготеет Проклятие Намо. А это не такая штука, которой можно пренебрегать. Ее, Мелиан, предвидение устойчиво показывает одни и те же картины нападений, разорений и разграблений и воцарения на престоле Дориата какого-то смертного. Последнее было для Тингола совершенно непереносимо.
— Но твой Пояс, дорогая! Разве он не сможет нас защитить?
Мелиан отложила пяльцы и встала. Она сделала это так величественно, что Тингол готов был пасть на колени. Ноздри ее раздувались от благородного негодования.
— Ты предпочитаешь, чтобы под Пояс твоей жены лазили все кому не лень, от Феанорингов до бородатых карликов?!
— Не говори так, дорогая! — заломил руки Тингол. — Конечно, ничего такого я не хочу.
Мелиан села — царственно, как истинная королева.
— Тогда ты знаешь, что должен сделать.
— Но как я могу соглашаться на их требования?! Ты только посмотри, что они мне пишут!
Из особого ларца Тингол извлек свернутый в трубку лист. Ларец, к слову, еще во времена строительства Менегрота был уготовлен для хранения переписки, и вот теперь Тингол наконец-то его обновил.
— Гляди! — воскликнул он, раскатав пергамент. — Прямо с начала: «Королю Дориата»! Каково, а?! Так меня принизить! Что у него, вторая рука бы отвалилась написать «Повелителю Белерианда»?! Так… угу… — забормотал Тингол себе под нос, читая. — «Вести о деяниях твоей дочери Лютиэн». «Лютиэн» — и всё. Как будто речь идет о какой-то судомойке! «Оценив по достоинству»… как же, я так и поверил… «отдавая должное»… так… так… ага, вот! «Мы вынуждены потребовать сильмарилл»! Ты слышишь, дорогая? Потребовать! Мало того, что они явились сюда незваными и расселились где им вздумается. Теперь они уже осмеливаются требовать что-то от меня! Не просить, требовать! Что же дальше-то будет?! «Наша Клятва велит считать врагом всякого, кто»… вот пожалуйста! Уже угрозы! — Тингол еще побегал глазами по строчкам. — И подпись: «Нельяфинвэ Феанарион». И даже тут не мог не уязвить! Ведь знает же прекрасно, что я запретил квенью во всем своем королевстве, и все равно подписался на квенье! — Тингол скатал лист и швырнул его обратно в ларец. — И в ответ на все эти оскорбления я должен вернуть им сильмарилл?!
— Конечно, — спокойно ответила Мелиан.
Тингол едва не утратил дар речи.
— Ты хочешь для меня такого унижения?! — кое-как просипел он.
— Еще как хочу, причем публичного, — и дождавшись, когда Элу от возмущения уже вот-вот готов был задохнуться, добавила: — Ведь унижаться будешь не ты. И не я.
— А кто? — спросил Элу, как только сумел пару раз перевести дыхание.
— А как ты думаешь? — довольно улыбнулась Мелиан. — Послушай же: кто знает о содержании этого письма? Никто, кроме нас с тобой. Даже если бы там были написаны и более худшие вещи, они пропали бы втуне, ибо запомни, супруг мой, — гораздо легче снести даже всю полноту унижения, остающегося в тайне, чем хотя бы малую толику публичного бесчестья. Письмо Феанорингов, не такое уж и обидное, уже осталось тайной, так дай же теперь им вкусить позора на глазах у всех. Согласись вернуть им сильмарилл, а когда они приедут за ним…
— Мне их еще и сюда пускать?! — возмутился Тингол.
— Не перебивай, — и вкрадчивая речь Мелиан потекла дальше. — Конечно, ты их впустишь — и это будет первым унижением: они вступят сюда по твоему приказу, в день, когда ты им разрешишь, и в час, который ты назначишь. А когда они явятся сюда, в Менегрот, ты при всех передашь им камень, как никчемным трусам, которые всемером, со всеми своими нолдор, не смогли сделать того, что сумела одна дева из синдар и ее смертный возлюбленный, и это будет второе унижение. Сильмарилл, который они держат за сокровище превыше целого света, ты отдашь им как красивую безделушку, которая не очень-то тебе и нужна, и это будет третье унижение.
Глаза Тингола загорелись:
— И поставлю условие, чтобы они признали меня королем Белерианда.
— Зачем?! — удивление Мелиан выглядело совершенно искренним. — Чего стоят обещания этих предателей?! Даже если они сделают это перед тобой, они отрекутся от своих слов, как только окажутся за границами Дориата. Нет, супруг мой, не давай им повода торжествовать даже в мелочи. Здесь, при всех, ты выскажешь им все, что захочешь, и что угодно сверх этого — над твоей речью мы еще подумаем — а они вынуждены будут слушать, скрежеща зубами от бессильной ярости что-либо изменить, и лишенные возможности возражать, ибо ты один можешь дать им то, чего они так желают, и это будет четвертое унижение. И когда наконец они получат камень, радость обладания будет отравлена для них навеки. Ибо всякий раз, как они станут смотреть на сильмарилл, они будут вспоминать, что получили его не великими подвигами, а как милостыню, поданную владыкой жалким попрошайкам. И знать, что и ты знаешь об этом. И это будет последнее, пятое, самое великое унижение, которого уже не избыть вовек.
— Дорогая, есть ли кто умнее тебя?! — воскликнул Тингол в восхищении.
Мелиан протянула ему руку. Преклонив колено, Элу припал к ней долгим поцелуем. Потом он перешел к запястью, потом чуть повыше… Мелиан отстранила его.
— Остальное прибережем для празднования твоего триумфа, — улыбнулась она.
Тингол вскочил. Лицо его светилось предвкушением.
— Я пошлю за писцом прямо сейчас!
***
Речь Тингола близилась к концу. Текст ее написала, конечно, Мелиан, и под ее руководством Элу выучил речь наизусть, со всеми интонациями и паузами. К этому историческому приему вообще готовились тщательнее некуда. В Валиноре наверняка и не такое видывали, но то в Валиноре. А по эту сторону Великого Моря не было жилищ, подобных Менегроту, и в тот единственный раз, когда им дозволено было вступить сюда, заносчивые гордецы должны были это понять. Никаких масляных ламп, никаких факелов даже в самых укромных углах, только восковые свечи, чтобы роскошь Тысячи Пещер видна была во всей красе. Одежды из дикого шелка — а те, у кого таких не водилось, скромно занимали места подальше от первых рядов. Самых отъявленных простушек, редко бывавших в Менегроте, вообще не велено было пускать, чтобы не портили обстановки своими разинутыми ртами.
Душа Элу ликовала. Он восхищался мудростью своей супруги. Мелиан была права — сейчас им придется молча проглотить все. И напоминание о великом деянии эльфийской девы и смертного воина, вдвоем совершивших то, что не под силу было семерым сыновьям Феанора со всем их народом; и о великодушии Повелителя Белерианда, переступившего давнюю неприязнь к убийцам родичей в Альквалонде — все, что Элу мечтал высказать им в лицо, но до сего момента не имел возможности этого сделать.
Жаль, что приехали не все семеро, а только трое. Теперь они стояли перед троном, а за ними еще десяток нолдор — ровно стольким позволено было вступить в Дориат, оставив оружие на границе. Только Куруфину удавалось сохранять невозмутимую мину. На скулах Келегорма отчетливо выступили желваки. Карантир, самый несдержанный на язык и больше всех в свое время поносивший Элу, сейчас молчал — Келегорм наступил ему на ногу сразу после того, как Тингол открыл рот, да так и стоял с тех пор.
Близился великий момент. Элу вытянул из-за ворота маленькую серебряную коробочку. С того самого дня, когда дочь и ее суженый против всех ожиданий принесли в Менегрот сильмарилл, Тингол не расставался с ним ни на час. Он положил бесценный камень в ларчик, когда-то заказанный у гномов для хранения обручального кольца, и носил его на груди под одеждой. Сейчас, держа теплую еще коробочку, другой рукой он медленно отомкнул крохотный замочек-защелку. Камень сверкнул в глаза россыпью радужных бликов, и Элу почувствовал великую горечь от грядущего расставания с этим чудом. Тихий гул изумления пронесся по залу — как было и в тот день, когда Берен точно таким же жестом вручал сильмарилл Тинголу. Сделав над собой усилие, Элу вынул камень и выставил ладонь вперед и вниз, с высоты своего трона, стараясь сделать это как можно более небрежно:
— Возьмите!
Он отвел глаза от камня, поднял голову и… наткнулся на взгляд. Черные точки зрачков в окружении почти побелевшей радужки впились в него немигающим змеиным взором.
— Что это?! — не разжимая зубов, процедил Келегорм.
— Силь… — начал Тингол и осекся.
Келегорм рванулся вперед. Куруфин едва задержал его, успев схватить за локоть. Тингол инстинктивно отдернул ладонь и тут понял, что Келегорм не за камнем, а метит в него самого. Элу отшатнулся, под колени подвернулся трон. Охрана…
— Морьо, держи его!
Карантир вцепился в вырывающегося Келегорма с другой стороны. Между троном и братьями возникла Мелиан.
— Что вы себе позволяете, сыновья Феанора?
— Ты и твой ручной синда… — голос Келегорму не повиновался.
— Вы думали, что мы забыли, как выглядит сильмарилл нашего отца?! — подхватил его слова Карантир. Говорил он ровно, но на щеках его полыхали пятна румянца. — Вы позвали нас, чтобы посмеяться и всучить какую-то грошовую фальшивку?!
— Как фальшивку?! — Тингол бестолково таращился на камень в своей руке.
Мелиан похолодела. Ни к чему было задавать дурацкие вопросы. Напряжение сгустилось в зале, вот-вот готовое обернуться столкновением. Один неверно понятый жест и… Тринадцать — нехорошее число. Дориатцев намного больше, но даже если они задавят количеством, эти нолдор и безоружные успеют натворить достаточно. А за них уже будет не оправдаться…
Мелиан возвысила голос.
— Здесь произошла небольшая путаница, — медленно, сдержанно и ровно произнесла она, наблюдая, как все головы поворачиваются к ней. — Успокойтесь. Король во всем разберется. Прошу троих наших гостей в королевский кабинет. Маблунг, Таннор и Галадир, сопровождайте нас. Помогите мне сойти, супруг мой, — сказала она чуть тише и протянула ему руку, даже не оглядываясь, чтобы не выпускать из виду зал.
Не опоминаясь, Тингол повиновался, привычно подхватив снизу руку жены. Ведя его, Мелиан сошла с трона и неторопливым шагом направилась к выходу; прямо по самой середине, заставляя всех невольно тесниться и расступаться.
Охотнее всего она предпочла бы говорить с глазу на глаз. Но в присутствии посторонних можно было надеяться отнять Тингола раньше, чем Феаноринги успеют его как следует побить.
***
Как и многие другие комнаты дворца, кабинет был устроен больше для представительности, нежели насущной надобности. Тингол наведывался сюда даже не каждую неделю. Но менегротские слуги свое дело знали, и кабинет производил полное впечатление, будто хозяин его вышел отсюда всего лишь пару часов назад. На резных завитушках шкафов не было ни пылинки. Пламя свечей в двух больших канделябрах отражалось в полированной поверхности стола. Удобные кресла приглашали располагаться.
Тингол был совершенно раздавлен. Сил его хватило лишь на то, чтобы, с грехом пополам сохраняя приличия, выйти из тронного зала. В кабинете же он едва добрел до ближайшего кресла, рухнул в него, как подкошенный, и сидел, уставившись перед собой и беззвучно шевеля губами. Толку от него ждать не приходилось, и Мелиан попыталась взять дело в свои руки.
— Мы стали жертвами обмана…
— Жертвами обмана стали мы, — перебил ее Карантир.
— Я же не расставался с ним ни на минуту, — простонал Тингол. — Я даже спал с ним. Как его могли подменить?!
Куруфин вынул лже-сильмарилл из его безвольной руки.
— Какая-нибудь наугримская стекляшка, — фыркнул Карантир.
— В виде исключения это настоящий алмаз, — сказал Куруфин, рассматривая камень со всех сторон.
— Я доверяю твоему мнению знатока, — сказал Келегорм, — но как ты умеешь определять это так быстро на глаз?
— Просто я знаю этот камень, — ответил Куруфин. — Голубоватые алмазы такой величины штука приметная. Отец огранил его еще в Валиноре, а потом отдал деду.
— Может, это из тех сокровищ, которые Моргот украл в Форменосе?
Куруфин покачал головой:
— Нет, я помню, дед потом подарил его дяде Арьо.
Все трое переглянулись.
— Ну, вот теперь мне все понятно, — громко сказал Карантир и повернулся к Тинголу. — Твоя доблестная дочь стянула этот камень у Финрода. Потом, чтобы изобразить потраченное время, погуляла по лесам со своим смертным ухажером. А потом они принесли сюда этот камень под видом сильмарилла и обвели тебя вокруг пальца, как последнего дурака.
Одно за другим потрясения настигали Тингола.
— Моя дочь… Сильмарилл…
— Твоя дочь даже близко к нему не подходила!
— Все недействительно. Мое условие не выполнено, — Тингол вскочил. — Ее надо найти! Вернуть!
— Их брак уже не расторгнуть, — напомнила Мелиан.
— Где же справедливость?! — взвыл в отчаянии Тингол, сел и обхватил голову руками. — Где же справедливость?!
Куруфин заметил:
— На вашем месте я бы проверил. Может, еще чего-то не хватает? После визита Лютиэн и Берена всегда чего-нибудь недосчитываются.
— Если когда-нибудь я встречу Хуана, — сказал вдруг Келегорм, — я его прощу и расцелую. Уберег! Ведь я чуть было на ней не женился…
Он тоже обхватил голову руками, только сделал это с нарочитой наигранностью.
— Значит, говорите, по всему Белерианду поют песни о деяниях Берена и Лютиэн? — совсем добрым и лживым голосом заговорил Карантир. — Ничего, теперь запоют другие. Можете быть уверены.
Дело принимало совсем нежелательный оборот. Ругань за закрытыми дверями Мелиан согласна была терпеть. Было даже полезно сбросить лишний пар таким способом. Но выносить сор из избы — это уже совсем другое. Этого нельзя было допускать.
— Даже вы не должны позволять себе позорить кого-то из-за одних только своих подозрений.
— У наших подозрений, — возразил Куруфин, — есть весомые основания. — Он повертел в пальцах драгоценный камень и вернул его Тинголу. — А что вы можете привести в доказательство великих деяний вашей дочери? Слова ее и Берена — это и все?
— Какие доказательства тут могут быть?! — воскликнул Тингол. — Свидетельство Моргота?
Карантир издевательски хмыкнул:
— Кому нужно свидетельство Отца Лжи? Он поклянется в чем угодно так же легко, как ты принимаешь что попало за сильмарилл.
— Тогда чего же вы хотите?! Больше никто не может подтвердить правдивости Лютиэн и ее избранника.
— Зачем вообще чьи-то слова? — риторически вопросил Куруфин. — Если Лютиэн и Берен и в самом деле сумели забрать сильмарилл из короны Моргота, там их должно остаться только два. Корона Моргота с двумя сильмариллами в ней — вот нерушимое доказательство.
— Так ступайте же в Ангбанд и взгляните на нее, — с холодным величием произнесла Мелиан.
Самому отпетому из Феанорингов это было как с гуся вода.
— Как говорит Намо Судия, бремя доказательств лежит на ответчике.
— Крючкотвор! — вырвалось у Тингола.
— Намо называли и похуже, — заметил Куруфин. — Но кто мы, чтобы спорить с ним? Если ты взялся отстаивать правдивость своей дочери, добывать доказательства придется тебе.
— Ты хочешь, чтобы я принес эту корону?! — вскричал Тингол.
— Неужели ты, Элу Тингол, король Белерианда и так далее, и твоя супруга, майэ Мелиан, слабее и плоше вашей дочери Лютиэн и какого-то смертного Берена?! Неужели вам не по зубам то, что совершили они?
Мелиан отчеканила:
— Вы хорошо устроились, сыновья Феанора. Вы оставляете за собой только притязания. Пусть другие трудятся, чтобы добыть для вас камни.
— Чья бы корова… — пробормотал Карантир, картинно возведя глаза к потолку.
— Пока что для нас ничего не добыли, — сказал Келегорм. — Я согласен слушать подобные упреки только после того, как мы получим таким способом хотя бы один.
— Кто же говорил о добывании для нас камней?! — удивился Куруфин. — После того, как доказательство будет представлено, вы можете вернуть корону вместе с сильмариллами Морготу. Никто из нас не станет чинить вам в том препятствий.
— Они же издеваются! — жалобно воскликнул Тингол, глядя на жену.
Куруфин пожал плечами:
— Почему бы и нет? После всего, что было.
— Ну, разве это издевательства? — не согласился с ним Карантир. — Издевательства будут потом.
Судя по всему, запас выдержки Мелиан еще не исчерпала.
— Давайте все же как-нибудь уладим это дело.
— Улаживайте, — сказал Куруфин.
— Мы принесем извинения. Публичные, — добавила Мелиан поспешно.
— И все?! — спросил Келегорм. — Мы приехали только затем, чтобы выслушать поношения, посмотреть на краденый алмаз, получить извинения и уехать?!
— Но мы не в силах вернуть вам сильмарилл. Выяснилось, что у нас его нет и никогда не было. Что еще мы можем сделать? Чего еще вы желаете от нас?
— Может, денег? — подал голос Тингол. — Я хотел сказать, даров?
Мелиан вздрогнула, бросила взгляд на троих неприятелей, на эльфов у дверей…
— А он не так уж неправ, — сказал Куруфин.
— То есть дары?
— Выкуп, — поправил ее Куруфин. — Это важно. Даров нам не нужно, а вот выкуп мы примем.
— Назовите как хотите.
— Только не данью, — снова вставил слово Тингол.
— Вы утомлены трудами, супруг мой, — прозвучал ответ Мелиан. — Отдыхайте и позвольте мне закончить этот разговор.
Она встала, жестом пригласив Куруфина следовать за ней.
— Итак, — продолжила майэ, когда они отошли к камину.
Камин был столь же безукоризненно чист, как и все остальное, и горка сухих лоз лежала в нем, дожидаясь растопки.
— Мы согласны принять выкуп. Плату за молчание.
Мелиан позволила себе немое удивление.
— Мы обязуемся молчать о проделках вашей драгоценной дочери. Слово наше нерушимо, вы знаете. За это мы возьмем… войско.
— То есть? — недоуменно нахмурилась Мелиан.
— Дориатских ратников для войны с Морготом. С полным их снаряжением и довольствием, разумеется.
— Сколько войска вы хотите?
— Все, которое у вас есть. Мы примерно представляем, сколько это.
Намек был достаточно красноречив. Мелиан погрузилась в раздумья.
— Единственное дитя, прекраснейшая из эрухини, — напомнил Куруфин, — воровка и лгунья, спутавшаяся со смертным проходимцем…
— Хорошо! — оборвала его майэ. — Ради доброго имени дочери я согласна. Мы согласны. С одним условием: мой супруг останется в Дориате.
Куруфин лишь молча кивнул. Сам Тингол на этой войне ему был нужен, как рыбке зонтик.
***
— Как они живут в этих норах?! Третий день как уехали, а я все надышаться не могу.
— Привычка, — отозвался Келегорм. — Нам с Курво в Нарготронде сначала тоже было тяжеловато. Казалось, что стены давят и воздуха не хватает. Потом приспособились.
Накануне их отъезда Тингол произнес еще одну прочувствованную речь с высоты своего трона. В ней говорилось о лжи Темного Врага Мира, сеющей рознь между его противниками, и о его же коварстве, по причине которого Моргот злокозненно вставил в корону подделку. Труды и деяния Лютиэн и Берена не делались от этого меньше, но, вдохновенно вещал Тингол, такой подменой Моргот нанес оскорбление всему народу Дориата, которое прощать нельзя. Вся эта невозмутимая ложь принадлежала, разумеется, перу Мелиан. Имен Феанорингов не упоминалось. Военачальником над дориатской ратью назначался Маблунг — братья сошлись во мнении, что с ним можно иметь дело, и сам Маблунг не возражал против такого поворота. Подготовка должна была начаться незамедлительно, но стоило соблюдать прежний политес, поэтому все сборы и учения переносились на восточную границу Дориата. Карантир вез в Химринг подписанный Тинголом договор — Куруфин очень настаивал на соблюдении всех формальностей, и Мелиан снова пришлось согласиться.
Некоторое время братья ехали молча, размышляя каждый о своем. На лесной тропе плясали пятна света, откуда-то доносилась дробь дятла.
— А вот интересно, — сказал вдруг Карантир, — а если в короне у Моргота и впрямь окажется только два сильмарилла. Что тогда? Где будем искать третий?
Ответ у Куруфина нашелся немедленно.
— У Нельо в Химринге, — с удовольствием стал объяснять он, — лежит послание, подписанное Элу Тинголом. В котором тот обещает вернуть нам сильмарилл. И если вдруг в короне Моргота их окажется только два, то пусть у короля Белерианда, — Куруфин произнес это особенно ядовито, — болит голова о том, где он его возьмет.
***
Двумя годами ранее…
Укромная лощина выводила к большой поляне на склоне холма. На соседнем холме, который отсюда был как на ладони, начинался другой лес, с виду точно такой же. Но внимательный взгляд мог бы заметить там легкое марево, словно тонкий слой воздуха дрожал и струился, заставляя постоянно и неуловимо изменяться все, что находилось за ним. Это был Пояс Мелиан.
На краю поляны был устроен легкий шалаш из подвядших уже зеленых веток. Берен и Лютиэн остановились здесь на пару дней, чтобы отдохнуть от тягот пути, привести себя в порядок перед вступлением в Дориат и полюбоваться напоследок сильмариллом. Этим они сейчас и занимались.
— А почему мы должны его отдавать? — спросила Лютиэн. — Мы его добыли, он наш. Если кому-то хочется сильмарилл, пусть сам идет за ним к Морготу.
Берен был полностью согласен. Он считал точно так же, только ему неудобно было говорить об этом вслух — все-таки дело касалось отца невесты, будущего тестя. К тому же, имелось еще одно обстоятельство:
— Но все-таки обидно. Такой подвиг совершили, нас в песнях славить должны — и не рассказать никому?!
Лютиэн ласково рассмеялась:
— Ты бы без меня пропал.
Она поискала в поясной сумке и вытащила оттуда маленький узелок. Чтобы развязать его, ей пришлось повозиться.
— Смотри! — сказала она наконец.
На клочке белого батиста, несколько затертого от долгого лежания в сумке, посверкивал невиданной красоты камень, прозрачный и чуть голубоватый, как вода Аэлуина. Лютиэн чуть повернула его, подставив солнечному лучу, и бесчисленные грани камня будто вспыхнули, переливаясь разноцветными искрами. Пойманный луч рассыпался сотнями бликов с радужными окаемками. Смотреть на это можно было бесконечно.
— Бриллиант, — небрежно сказала Лютиэн. — Красивый, правда?
— Не то слово, — отвечал Берен, не сводя с камня восхищенного взгляда. — Сильмарилл, конечно, красивее, но это если на оба сразу смотреть. Откуда он у тебя?
Лютиэн легко отозвалась:
— Взяла в Нарготронде, — и добавила тут же: — А будут знать, как запирать королевскую дочь.
Судя по всему, ее оправдания Берену были нисколько не нужны.
— А на тебя не подумают? — только и спросил он.
— Пусть думают сколько угодно. Я туда больше все равно не собираюсь. Вместо сильмарилла мы этот бриллиант папе и отдадим.
Спорить со своей нареченной Берен и в мыслях не имел.
— Как скажешь. Твой отец — тебе виднее. Но я обещал ему, что когда мы с ним встретимся, в моей руке будет сильмарилл.
— У тебя ведь две руки, — улыбнулась ему Лютиэн, сделавшись вдруг очень похожей на свою мать.
— И то правда! — воскликнул Берен и заключил невесту в объятия.