В этот вечер Димина маленькая двухкомнатная квартира была переполнена гостями. Весь состав Наутилуса и другие приятели по Свердловскому рок-клубу разбрелись по комнатам исходя из своих интересов. Зал был превращен в танцплощадку, и гости весело отплясывали под рок-н-ролл, крутящийся на катушечном магнитофоне, в то время, как на кухне под звон бутылок и стаканов развернулся целый дискуссионный клуб на праздные темы. Пьяные разговоры чередовались с тостами, песнями под гитару, стихами и анекдотами, пока в какой-то момент не обнаружилось, что осталась лишь последняя бутылка портвейна.
— Мужики, пойдемте остатки делить, — крикнул Белкин, пьяная речь которого больше походила на рёв.
— Что, уже? — раздался чей-то пьяный голос. Это был Могилевский. Он лениво поднялся со стула и принялся искать возможную заначку.
— Иди лучше у Умецкого спроси, — пробормотал Пантыкин. — Наверняка у него припрятано.
Бросив недовольный взгляд, Лёша вышел из кухни и побрел по коридору, пытаясь найти хозяина. Обойдя все комнаты, начиная от балкона и заканчивая ванной, Могилевскому пришлось направиться в спальню, в которую гостям было запрещено заходить. Слегка постучав в дверь, Лёша сразу же услышал какую-то возню, и через минуту вместе с щелчком щеколды появился взъерошенный Умецкий.
— Лёш, тебе чего? — щурясь от яркого света и переводя дыхание, спросил Дима.
— Портвешок кончился. У тебя есть еще что-нибудь?
— Да, на антресоли еще ящик есть. Берите весь, — спешно сказал Умецкий и уже собирался вернуться в спальню, как Лёша схватил его за запястье.
— Дим? — шепотом начал Могилевский. — Ты там с кем-то?
— Ну да, — отрезал басист.
— У тебя же жена есть…
— Спасибо за напоминание, Лёш. Не стоит обо мне беспокоиться. Я как-нибудь сам справлюсь, — язвительно ответил Умецкий, выдернув руку из ладони Могилевского, и снова скрылся за дверью.
Могилевский еще несколько секунд стоял в ступоре, после чего поплелся обратно на кухню. Целый ящик алкоголя больше не интересовал его. Мысли об Умецком и его тайной пассии не давали Лёше покоя. Он еще раз обошел всю квартиру в поисках недостающих. Все пришедшие девушки были на месте, и у Могилевского появилось еще больше вопросов.
— Бутусов… — с ужасом пробормотал Лёша себе под нос и сжал кулаки от ярости.
Теперь ему хотелось узнать правду любой ценой. Усевшись на кухне так, чтобы дверь в спальню было видно, Могилевский с мрачным видом принялся цедить портвейн в ожидании часа икс. Он пропускал все разговоры мимо ушей и не спускал глаз с двери. Вскоре, в первом часу ночи, гости стали расходиться один за другим. Лёша тоже чувствовал, что ему пора домой к семье, но любопытство было сильнее. Оставшись в одиночестве, он уже начал клевать носом, как вдруг прозвучал уже знакомый звук щеколды. Из чуть приоткрытой двери выскользнул Бутусов и прижимаясь к стене шмыгнул в соседнюю дверь ванной.
Лицо Лёши словно обдало ледяной водой. Все его предположения и догадки подтвердились. Почувствовав прилив адреналина, Могилевский вскочил на ноги и в бешенстве принялся расхаживать из угла в угол, пытаясь до конца осмыслить всю ситуацию.
Дверь спальни снова открылась. Увидев выходящего Умецкого, Лёша метнулся к окну кухни и спрятался за холодильником. Еще некоторое время из коридора доносились голоса Димы и собирающегося домой Славы. Потом хлопнула дверь, и наступила тишина. Услышав приближающиеся шаги Умецкого, Лёша быстро вынырнул из-за холодильника и снова устроился на стуле как ни в чем не бывало.
— Лёша? — войдя в кухню, изумленно уставился на него Умецкий. — Я думал, все уже ушли…
— Я все видел, — холодно начал он.
— Что ты видел? — Дима выдавил из себя смешок.
— Тебя и Бутусова, — Могилевский сморщился от отвращения. — Вам не стыдно?
— Лёх, без обид, но это не твое дело, — хитро заулыбался Умецкий, будто наслаждаясь происходящим. Обойдя Могилевского, он спокойно достал из холодильника котлеты и с аппетитом принялся есть их.
— Вы хоть понимаете, какие у вас могут быть неприятности? Вас могут посадить!
— Это наши проблемы, Леш, — чавкая, ответил Умецкий и нежно улыбнулся.
Спокойствие и оптимизм Димы еще больше начали злить Могилевского. Сжимая кулаки и не отводя от Умецкого глаз, он снова принялся расхаживать по кухне:
— Ладно Бутусов, но ты! Как тебе это не противно?
— Это прияфно! — профыркал Дима с котлетой во рту.
— Педики! — Леха снова поморщился.
Диме это показалось смешным, и он засмеялся:
— Ну давай, назови нас еще пифорасами!
— Да чего ты все ржешь-то? — взорвался Могилевский и встал напротив Умецкого, который невозмутимо продолжал есть.
— Ты смешной. Не думал, что это так тебя волнует, — облизывая пальцы, продолжил ёрничать Умецкий.
— А как это может не волновать? Устроили тут с Бутусовым Содом и Гоморру.
— Лёх, не смеши, сейчас подавлюсь.
— Это противоестественно! — яростно прохрипел Леша. — Это моральная патология! Это разврат, это извращение!
— Ну это как посмотреть, — задумчиво протянул Дима и вытер руки полотенцем. — Неужели тебя никогда не возбуждали мужчины? — он хищно заулыбался и вызывающе положил руку на бедро Могилевского.
— Убери руки, пидорас! — прошипел Лёха и отдернулся, покраснев.
— Ну Лёш, кого ты обманываешь? — улыбка Умецкого становилась все шире. — Вокруг столько красивых парней, — на этих словах он встал и начал приближаться к Могилевскому, который пятился назад.
— Не подходи ко мне! Мне это претит! Я не такой!
— Я сомневаюсь в этом, — прижав Лёшу к стене, сказал Дима. К его удивлению Могилевский не стал вырываться, а наоборот — обнял Умецкого и впился в его губы страстным поцелуем. Дима охотно откликнулся на эту инициативу.
Крепко вцепившись друг друга, парни продолжали жадно целоваться, пока не начали сползать по стене на пол.
Взгляд Могилевского нервно забегал по комнате. Понимая, что он сдался и позволил себе то, что так долго пресекал в себе, Лёша судорожно задышал и с чувством полной досады сел на пол, прижав колени к груди.
— Я прошу, не говори об этом никому, — со стыдом прошептал Лёша.
— Хорошо, обещаю, никто не узнает, — Дима сел рядом с Могилевским и успокаивающе потеребил его кудрявую прядку. — Я рад, что ты признался.
— Позор какой. Я никогда не прощу себе это, — с досадой продолжал он.
— Лёх, все нормально. У нас со Славой тоже это было. Потом привыкли, — Дима склонился над Могилевским и провел ладонью по щеке. — Давай, не унывай!
Подняв взгляд на Умецкого, он натянуто улыбнулся и снова прижался к нему. Устроив голову на Диминых бедрах, Лёша задумчиво смотрел на лицо Умецкого, который в тот момент ласково поглаживал его ладони.
— Ты такой красивый, — мечтательно прошептал Дима. — Никогда до этого не замечал этого.
— Спасибо, ты тоже, — со смущением ответил Лёша. Еще десять минут назад он готов был убить Умецкого, а сейчас чуть ли не клялся ему в любви. Не сдержав своих чувств, он снова потянулся к губам Димы, которые тут же ответили взаимностью.
Чувствуя волнение Лёши от еще незнакомых ощущений, Умецкий пытался его расслабить, медленно поглаживая бедра.
— Дим, не надо больше, — умоляюще прошептал Лёха, чувствуя нарастающее возбуждение.
Поняв, о чем идет речь, Дима переместил руку на Лёшин пах, и его догадки подтвердились:
— Все только начинается! — снова заулыбался он.
— Я говорю, не надо.
— Еще как надо. Перейдем от теории к практике! — в голосе Димы послышались настойчивые нотки.
— Может, я как обычно сам подрочу?
— Не-а. Потом не будет такой возможности, какая сейчас есть у нас, — ответил Дима, смело проводя рукой между ногами Лёши. — Пойдем в спальню.
Опустив взгляд, Могилевский тихо поднялся и неуверенно последовал за Димой в другую комнату. Спальня, в которой Лёша никогда не был, оказалась маленькой, но уютной, с двумя тумбочками, трельяжем и кроватью со смятой простынью, оставшейся еще от забав со Славой.
— Дим, у тебя же Бутусов есть… — с виной в голосе сказал Могилевский.
— Если ты не забыл, у меня еще есть жена, — засмеялся Дима. — Ничего, не стены — подвинутся. Ты давай раздевайся лучше! — Умецкий принялся спешно расстегивать рубашку.
Лёша не спешил. Он медленно прошел к трельяжу Диминой жены и посмотрел на свое отражение в зеркале. Острые черты лица так и выдавали в нем мужественность, которая сейчас была лишней. Внутри будто что-то ломалась от горького осознания того, что сейчас ему предстояло лечь в кровать с мужчиной. Он долгое время подавлял в себе эту тягу, презирал таких как он, но в один момент все кардинально изменилось. В зеркале появилось отражение Умецкого, который уже был раздет по пояс. Он нежно обхватил плечи Могилевского и прильнул к ним.
— Дима, — голос Лёши дрожал. Взгляд снова опустился, нервно забегал по столешнице трельяжа и нашел тюбик с помадой. — Можно я… накрашу губы?
— Я не против, но зачем?
— Мне будет так лучше, — обводя губы кончиком розовой помады, прошептал он. Затем он быстро подвел глаза карандашом и повернулся к Умецкому. — Называй меня, пожалуйста, женщиной.
От последних слов Дима смутился, но при этом не растерялся:
— Хорошо, ЛёшенькА, — сделав акцент на последнем слоге, он взял его за руку и повел в сторону кровати. Подойдя к ней вплотную, он нежно погладил его плечи и подтолкнул вперед: — А теперь лежи смирно и люби меня.
— Я буду снизу? — промямлил Лёша. — Я всегда представлял себя активом.
Умецкий прыснул от смеха.
— Так значит ты уже представляла подобное? Как ты могла? Это же противоестественно! — наигранно начал возмущаться Дима.
— Ладно, закрыли тему, — почувствовав укол совести, буркнул Могилевский, лег на кровать и принялся стягивать с себя одежду.
— Без одежды ты еще лучше, — жадно оглядывая тело любовника, с наслаждением протянул Умецкий. — Призналась бы ты раньше, я бы, может, на Бутусова и не обратил внимания, — засмеялся он и уселся на матрас. — Для начала бы надо тебя растянуть…
Взяв лежащий рядом тюбик с вазелином, Дима смазал им пальцы. После этого он стянул с саксофониста трусы и медленно ввел пальцы в горячее тело.
— Блять, — вырвалось из Лёхи.
— Не бойся, дорогая, ты сейчас привыкнешь.
Принимая в себя всю боль, Лёша тихо охал и вздрагивал от каждого толчка пальцев басиста. В то же время Дима, чтобы снизить боль, жадно обследовал губами мускулистое тело Могилевского, местами оставляя на загорелой коже засосы.
— Айййй, — захрипел Лёха, когда кончики пальцев басиста добрались до простаты. — Дим, давай уже.
Оторвавшись от разгоряченного Могилевского, Дима переместился к его ногам и стянул с себя последний элемент одежды.
— Ого, какой большой, — вздернул брови Лёша при виде члена любовника.
— Да, это моя гордость! — ухмыльнулся басист и провел по своему возбужденному достоинству. — Ну что, готова?
— Готова, — прошептал он в ответ и, не выходя из образа, пошло чмокнул накрашенными губами.
Основательно смазав член, Умецкий плавно ввел головку и с облегчением толкнулся дальше.
Лёша завыл.
— Я не думала, что это так больно, — лицо Могилевского свело от боли. Сморщив нос, он запрокинул голову назад и начал тихо выть.
— Сейчас отпустит, — протянул Дима. Тело саксофониста несмотря на свой первый раз было мягким и податливым, так что двигаться внутри было достаточно легко. Прикусив губы, чтобы сдержать стоны, Умецкий принялся наращивать темп. Долгие и плавные движения переросли в короткие и рваные, а стон сменился на приглушенное рычание. Чувствуя приближение оргазма, Дима резко вышел из Лёши и скомандывал: — Разворачивайся.
Повинуясь приказу Умецкого, Лёша вжался лицом в подушку и выставил ягодицы вперед. Дима не заставил себя долго ждать и буквально сразу же толкнулся в подставленную задницу. Навалившись на любовника и уткнувшись в его пушистую гриву, он принялся ласкать Лёшин член, который до этого незаслуженно оставался без внимания. Теперь и Дима не сдерживал своих стонов и в унисон с Могилевским тяжело хрипел и выл, чувствуя как изливается в его тело.
Выйдя из Лёши, он снова развернул дрожащее тело на спину и продолжил доставлять ему удовольствие. Крепко обхватив член, он принялся ритмично водить кулаком вверх-вниз.
У Могилы уже не было сил стонать. Теперь он лежал распластавшись по всей кровати и, приоткрыв рот, громко дышал. Ласкающие движения рук Умецкого, который несмотря на быстрый темп успевали ласкать уздечку, быстро довели Могилевского до пика, и он кончил себе на живот. Размазав сперму по упругому прессу любовника, Дима впился в его губы.
— Ну как тебе? — прошептал он. — Понравилось мужеложествовать?
— Еще как! — Лёшина голова бессильно откинулась назад, но по-прежнему жадно ловила ртом воздух.
— То-то же! — с чувством сказал Дима и чмокнул Лёшу в нос, который всегда напоминал ему клюв.
Пораженные оргазмом, парни некоторое время лежали в тишине, смотря друг на друга и довольно улыбаясь. Помада и подводка уже давно размазались по лицу Могилевского, но это не волновало ни Диму, ни Лёшу. Позже, почувствовав в себе силы, Умецкий снова приобнял Лёху и прижавшись к его уху бормотал шепотом какие-то слова, которые явно веселили его — Могила так же тихо смеялся и жмурился от удовольствия.
— Что там по времени? — неохотно оторвавшись от Диминых ласк, Могилевский взглянул на часы. — Сука, уже четыре! А я с тобой уже второй час трахаюсь!
— Я не против провести с тобой и третий, и четвертый час, — блаженно промурлыкал Дима.
— Да дома семья ждет. Чувствую, живым я после этого не останусь, — виновно пробурчал Лёха. — Надо бы идти.
— Эй, стоять! — Умецкий повалил его обратно на кровать и прижал руками плечи Лёхи. — Дай хоть подольше наслажусь тобой. А утром отправишься на свою смертную казнь, — залившись смехом, сказал Дима, вовлекая Могилевского в очередную ласку.
— Действительно, к черту их всех! — еле слышно отозвался Лёша, сдаваясь под напором темпераментного Димы и с чистой совестью позволяя скбе провалиться еще в целый час наслаждений.