Часто ли утром получается думать о чем-то более умиротворённом, чем о мягкой нагретой кровати, с которой никогда не хочется вставать и идти долго и упорно работать?
Ну, может быть, Джинн и готова долго и упорно работать, но желание не покидать кровать, - мягкую крепость, - в Архонтами забытый седьмой час утра берёт верх и говорит, что сон первостепенней.
Можно сказать, что она уже проснулась, но уставший организм не спешит работать дальше - веки стали непомерно тяжёлыми, чтобы хотя-бы попытаться открыть глаза.
Джинн думается, что это и необязательно: рядом чувствуется тепло от чужого тела, всю ночь перетягивающего одеяло на себя, и уже более чётко вспоминается вся рабочая неделя и начало выходных. Это суббота. Утро. Вспоминается, вырванное из контекста, желание Лизы с нотками грусти: "Как же снова хочется просыпаться в объятиях".
Джинн Гуннхильдр всегда выполняет просьбы и поручения.
Ладонь прошивает простынь, небольшое расстояние между ними, утыкаясь в бок. Автономно хочется к теплу. Джинн нашла его. Лиза едва шевелится, похоже, недовольная чем-то холодным, - руками её жены, - на своей талии.
Хрустальное тело. Будто как у хрустальной бабочки - сплошная магия, сплошной, один из семи, элемент. Минчи тоже магия, точёное волшебство и пожизненное проклятье. В хорошем смысле.
Рыцарь ещё раз оглаживает знакомые изгибы идеального тела.
Глаза получилось открыть не с первого раза - пробуждение было чем-то спонтанным, вызванным привычками вставать каждый божий день в одно и то же время. Теперь глубокий взгляд серой голубизны нацелен на сонную ведьму.
- Ты чего вскочила? - Удивлённо косится Лиза, проворачиваясь на тёплой простыни вправо.
Руки же со своей талии не убирает. Закрывает своими поверх. Греет.
Гуннхильдр сонно всматривается в потолок, но её хватают и притягивают ближе, давая время подумать.
Они бы не так мёрзли февральским зимним утром, если бы на них была одежда. К слову, ведьме уже можно огорчаться: не получится начать утро с поиска раскиданных, в порыве ночных игривых настроений, вещей прямо без чего-либо на теле, так свободно, что даже лежащая в кровати Джинн могла бы закрывать нижнюю часть лица от стыда, стараясь не улыбаться и смотреть Лизе... только в глаза.
А всё потому, что слишком идеальный во всём Магистр не может позволить вещам валяться - всё было поднято и сложено на краешке мебели.
- Ложись давай, ещё очень рано... для субботы... - Шепчет Минчи.
Лиза по-удобнее укрывает обеих, сохраняя жгучее тепло одеял; Джинн теребит пальцами русые кудри, собранные на подушке.
И правда - утро не обязательно начинать.
Джинн видит всё своё смятение и сонливость в девушке напротив, крепко обнимая поддатливую Лизу и весь облачный ворох одеяла.
Метания между короткими, совсем невесомыми поцелуями вслепую и накатывающей снова сонливостью так и не дают права приоткрыть глаза, хотя это всё больше напоминает попытки маленьких любознательных детей пробовать поцеловаться. Только девушки нисколько не боятся нежного контакта, совсем не смущаясь данной затее.
Потому что Лиза мечтала об этом пять дней напролёт. Потому что Джинн всё ещё спит на ходу, чтобы думать, а потом смущаться.
В конец, что-то даёт толчок прождать им время, налегая друг на друга в длинном касании.
Проснулись. Всё ещё хотят спать.
За массивами стен слышно щебетанье и ритмичное пение птиц. Скоро наступит весна. Наступит, словно утро, подарит новому жизнь и позволит вести свои начинания дальше, пробуждая ото сна.
Под натиском коротких пяти часов сна и касаниями ведьмы тело всеми силами уговаривает засыпать и отдыхать дальше.
И думается: ведь не скажешь напоследок пожеланий мирно провести ночь.
- Доброго утра, Лиза.
- Спокойной ночи.