Умен тот, кто вовремя притворился тупым

Аято боролся.

Аято искренне стоял на своем, но пока стояло только на Тому — тот самозабвенно протирал дальние ножки декоративного столика, забравшись под столешницу и отклянчивал откормленную на харчах Камисато задницу. Понимающая Аяка даже оставила антистрессовые игрушки на слаймовой основе, но главе комиссии Ясиро хотелось сжимать трепетно совсем не это.

Тома, у которого стояла только швабра и на швабру, понять мучений господина никогда бы не смог, хотя бы потому что господин Камисато, конечно, для женщин красивый, но объективно-то страшен как черт, особенно рядом с госпожой Аякой, бледненькой, худенькой, не очень высокой. Но когда думаешь о Сирасаги Химэгими, стоит беспокоиться о степени прикрепленности головы к плечам — братский комплекс господина был действительно...заметным (Тома помнит, Тома оттирал кровь от пола и закапывал дипломата комиссии Кандзе под любимым кленом). А думать о Камисато Аято не хотелось просто потому, что ну. Его штаны бывали такими грязными, что домоправитель, памятуя о личных интимных предпочтениях комиссара, грешным делом предполагал, что коленки брюк от того и нечисты, что...

Опасно, опасно, опасно, думай о ногах гудзи Я- о нет, это тоже слишком опасно!

Усиленно думая о своей любимой швабре и ямочках на щечках Аяки-сама, Тома дошкреб кабинет зла и, не проворачиваясь более спиной, отошел назад, глубоко поклонившись и захлопнув седзи изящным жестом.

"Идиот", — ласково подумал Аято и вернулся к работе.

"Извращенец", — напряженно подумал Тома и продолжил вытирать ширму.

К чести Аято, атаки на управляющего он придумывал замысловатые, брал на мероприятия, играл в шахматы, повернувшись самым удачным своим ракурсом, даже готовил (к ужасу всего поместья) — все без толку. Тома был слеп, глух, монах.

Хуже слепого и глухого Томы была только невнимательная и недогадливая сёгун, но на нее гудзи Яэ никогда не жаловалась, справедливо предполагая, что запертая на пять сотен лет без книг и сладостей женщина может позволить себе размораживать мыслительные процессы подольше. В общем, стремиться было куда, и Камисато-старшему еще повезло, что объект его пылкой любви не являлся ее превосходительством, дурным не социализированным адептом, по которому вздыхал путешественник, или вовсе парнем в женских тряпках и с работой в третьесортном журнале.

Потому не стоило сдаваться, и Аято не сдавался, прорубая путь к цели с той же непрошибаемостью, с которой выбивал дотации из чиновников, заседавших в Тенсюсаку с понедельника по четверг, с десяти до часу, а дальше у них обед до трех, конец работы в пять, а расходятся все уже в четыре.

От того, что господин Аято был таким упорным, страдали теперь не только бездельники, но и занятые серьезные люди.

Тома, стараясь не обращать на комиссара внимание, продолжил зашивать носок госпожи Аяки. Однажды госпожа Аяка перестанет мочить даже шерстяные чулочки до колена (Тома прочитал книгу, где было страшное слово "цистит") и станет обходить лужи, но не в этой жизни.

— Тома, я правильно нарезаю дайкон? — голос Аято был таким томным, что дайкон бы сам скукожился и покончил жизнь харакири от запредельного количества плохо завуалированного флирта.

— Вашество...господин...да, вы правильно нарезаете, но мы готовили омлет...

— Я очень люблю омлеты, — многозначительно сказал Аято. — С редькой.

— Хорошо, буду готовить по утрам отныне омлеты с редькой, — покладисто согласился Тома и попытался снова незаметно подсунуть господину нормальный нож, потому что хэран все же не был предусмотрен для готовки.

— Спасибо, старший брат, — глаза Аяки были мертвы, пока она помешивала свое молоко с данго и задумчиво смотрела в стену — звукоизоляция в поместье была ни к черту, особенно учитывая хлипкие раздвижные двери, и позорную игру брата в коварного обольстителя она слышала прекрасно, как и то, что по утрам у них теперь будет омлет с горькой редькой. Плевать на то, через какие врата своего организма Аято-нии-сама познает любовь и омлеты, но зачем их всех-то подставлять? Аяка поджала замерзшие ноги и вздохнула. Нужно было молчать, а не то, не дай всемогущий сегун, Тома вспомнит, что она без носков.

***

— Ну как, работает приворот? — сунул заинтересованно нос в гадальные листки Итэр, по-совиному моргая глазами: спать хотелось адски, но десять примогемов от Чайлда за задание это все еще десять примогемов и две недели до конца баннера Ху Тао. — "Молодой красивый юноша, талантливый в бою и полный огня, и статный мужчина, забывающий свой кошелек". Записали? Все точно?

Яэ Мико кивнула и бросила кости в огонь.

— Я и не ожидала, что ты возьмешься за отношения этих двоих, вопреки их социальным статусам и темпераментам, — она действительно не понимала, зачем нужно сводить Камисатенка и милого управляющего, но так ли это важно?

— Я бы не взялся, если бы не она, — многозначительно ответил путешественник, проклиная предвестника и его новые любовные придумки.

— Жалость?

— Бедность.