— Ксавье? — осведомляется уверенный, властный голос, не лишённый своего очарования и некой девичьей невинности. Звучит приглушённо, просачивается тонко сквозь щели массивной тёмной двери кабинета.
— Вы просили зайти, — глухой, хриплый ответ меланхоличного ученика. Мысли заняты жуткими образами, кошмарами прошедшей ночи — и уж точно не бессмысленной болтовнёй с директрисой.
Шаги разносятся по паркету чуть шаркающим звуком. У неё здесь прохладно, даже слишком — вероятно, поэтому на Уимс вечно костюмы с пиджаками. И каждый раз её одежда светлых оттенков, сливающаяся с бледной кожей, белыми волосами, но так контрастирующая с мрачным фоном. Находка для художника своим идеальным образом, от которого веет искусственностью, чопорностью. Будто фарфоровая кукла с безупречной причёской, в женственных нарядах, с неизменно алыми губами — единственный яркий акцент. Из-за аристократической осанки и вышколенной манерности директриса внушает трепет, частая улыбка кажется напускной вежливостью, сладкой ложью для совсем маленьких учеников.
И вот сейчас эти ярко-красные губы растягиваются пропитанной весёлостью, скорее даже наигранностью, улыбкой при виде Ксавье. Тени в окружении полумрака выписывают на дружелюбном лице маску, скрывающую истинные эмоции Уимс. Голос, просящий присесть для беседы, по-матерински ласковый, укутывает нежно разум, колыбельной усыпляет бдительность. Тощая фигура нехотя плетётся по указке в кресло напротив, тяжело опускается, глаза без энтузиазма, с полной отрешённостью впиваются в Ларису. В голове крутится навязчивое желание быстрее перетерпеть минуты бессмысленного разговора и свалить. Что толку обсуждать ситуацию с Роуэном, когда всё проговаривалось уже не один десяток раз? Торп всем уже рассказал, что знал, а в утешении он не нуждался. Не так близко знакомы. Касалось это как соседа, так и директрисы.
Грусть, соболезнования, ободрение тягучими словами сыплются тихо с алых. В редкие мгновения мелькают белые, ровные зубы, помада чуть стесняет движения, слепляет губы нитями судьбы. Ксавье не видит ничего, кроме яркого пятна рта на бледном холсте лица, колдовские, манящие движения увлекают. В секундные паузы в уголках вырисовываются ямочки, однако слишком быстро разглаживаются. Все фразы, звуки теряют смысл, выцветают дешёвым маслом без стекла. В голове прикидывает, какие оттенки красного стоит смешать для передачи образа точь-в-точь. Кадмий красный светлый. Немного индийской красной. Для теней либо сиена, либо марс, но надо подбирать, смешивать, высветлять. На контрасте может сыграть ультрамарин или кобальт.
— Что тебя так увлекло, мальчик мой? — голос токовым покалыванием проходится по пальцам, заставляет сместить внимание с губ на лицо в целом, посмотреть в глаза. Руки Уимс свободно сложены перед ней, лишь на пару секунд отвлекает. — Учителя жалуются, что ты стал рассеянным на занятиях. Я понимаю, сначала Роуэн внезапно исчез, потом эти ужасные слухи, что его убил монстр, а после его возвращение и спешный отъезд домой. Потерять соседа и друга…
Ксавье уже от упоминания монстра скрежетал зубами, пусть и едва заметно, а когда разговор стал перетекать в неприятное русло, вежливо остановил Ларису:
— Всё в порядке, со мной ничего не случилось. И события с Роуэном здесь не при чём, — говорит он ровно, уверенно, отчасти категорично. — Я вас услышал и могу заверить, миссис Уимс: вам не о чем беспокоиться. Успеваемость я подтяну.
— Ты можешь мне доверять и поделиться своими переживаниями, — Лариса наклоняет голову чуть влево, губы темнеют, уходят в кровавое бордо. — Этот разговор останется сугубо между нами, обещаю.
Вновь мелькают ямочки в уголках горизонтального полумесяца. А взгляд Торпа не изменяется, как бы Уимс ни старалась вывести его из ледяного кокона безразличия и отрешённости. Лариса элегантно поднимается с громоздкого директорского кресла и лёгкой походкой стучит к ученику. Небольшие каблуки громом бьют по ушам, усиливают боль в голове после бессонной ночи, Ксавье морщится, не спуская глаз с плывущей к нему высокой фигуры. Широкие ладони опускаются на шероховатую ткань пурпурного форменного пиджака, сдавливают напряжённые плечи, почти сразу отпускают. Уверенные движения, перекаты пальцев расслабляют затёкшую спину, тянущую болью шею.
Ксавье напоминает оголённый нерв, застывает в напряжении, не способен расслабиться под напором женских рук. Резко вскакивает из цепкой хватки, недоверчиво смотрит исподлобья на приоткрытые губы. Они стали ближе. Алые, обеспокоенно поджаты, но линию судьбы, что часто вяжут на запястья, не напоминают. Они пленяют, завлекают, смертельным маком отравляют, пламенными лепестками горят в прохладной тьме. Пугающий образ приводит к новому витку кошмарных сонных образов, Торп сильно трёт глаза, чуть не выдавливает, стремится отогнать морок видений.
— Тише, мой мальчик, — от голоса над самым ухом озноб бьёт тело, но Торп мотает головой, мир приходит в норму. Чувствует ласковые ладони на лопатках — гладят, успокаивают.
— Всё в порядке. Просто не выспался сегодня, — оправдывается неохотно, ведь приятно замереть в объятиях. Нос щекочет сладкий, металлический аромат, его перекрывают цветочные нотки. Её духи. — Спасибо, я могу идти?
Губы мягкие, немного напоминают лепестки гладкостью. У помады пресный вкус, шокирующий своей пустотой. Алый мак липнет к нему, путает мысли и языки так, что Ксавье упускает момент, когда прижал тело к себе за талию. Руки оплетают его шею, пальцы зарываются в густую копну волос, царапают коготками затылок. Лариса ощущается лживо хрупкой, даёт вести, чтоб потешить самолюбие, а под слоем дурмана — вся власть при ней. Она же первая и отстраняется.
— Мы, конечно, не договорили, но ты же зайдёшь вечером для продолжения. Пока отдохни, — колдовская улыбка распускается на лице Уимс.
Ксавье осторожно кивает, стирая с губ мак. На ладони остаётся алый развод.