Сколько Баки Барнс себя помнил, он всегда обожал лето. Летом привычно угрюмый Нью-Йорк утопал в лучах солнца с ранней зари до позднего заката. Летом люди, кажется, становились чуточку добрее, открывая свои сердца навстречу чему-то новому так же, как они открывали окна, чтобы впустить в дом теплый городской воздух и шум, доносящийся с оживленной улицы. Летом Баки не нужно было ходить в школу и скучать на уроках, вместо этого можно было весь день провести, сидя на пожарной лестнице и читая очередную книгу, наблюдая, как к вечеру тени становятся длиннее.
А еще летом вероятность того, что его лучший друг, Стив Роджерс, подхватит простуду, которая как всегда начнется кашлем, насморком и словами «я в полном порядке, Бак», а закончится лихорадкой, подозрением на пневмонию и спорами соседей о том, не пора ли Саре звать священника, неумолимо стремилась к нулю. Баки бы отдал и левую, и правую руку за то, чтобы они со Стивом так и жили в бесконечном лете. Однако его мечтам о переезде куда-нибудь в Калифорнию с ее яркими цветами, от которых болят глаза и щемит в сердце, никогда не суждено было сбыться.
К тому же Стив, в отличие от него, лето терпеть не мог. Морщил нос каждый раз, когда на Нью-Йорк нападала жара, от которой было не скрыться даже в самом укромном уголке их родного города. И постоянно жаловался. Боже правый, если бы Баки не был так отчаянно влюблен в него, то его терпение заканчивалось бы даже не в июне, а аккурат к середине мая. Стива раздражало, что из-за постоянно открытого окна в его комнату проникает слишком много звуков и запахов душного и шумного Бруклина. Терпеть не мог, когда его бледная кожа начинала краснеть на солнце, а соломенные волосы становились еще светлее обычного. Ненавидел, что его день рождения совпадал с главным национальным праздником, и он не мог хотя бы один летний день, который вообще-то должен был принадлежать ему по праву, провести в тишине.
Как-то раз, когда они вдвоем устроились на крыше: один с новым выпуском «Удивительных историй», а другой со своим постоянным спутником — скетчбуком; Стив нахмурился и самым серьезным тоном произнес, что солнце светит слишком ярко и мешает сосредоточиться на рисунке. Тогда Баки ничего не ответил, потому что не мог сдержать улыбку и отделаться от мысли, что несмотря на все свои летние жалобы Стив сейчас сидит с ним на крыше, а не задыхается от кашля в своей комнате со сломанным радиатором, как это обычно бывало в любое другое время года. Наверное, это стоило того: слушать претензии своего лучшего друга к огромной звезде, находящейся в миллионах километров от Земли, если вместе с этим тебе наконец-то не приходилось думать о том, как жить дальше, если когда-нибудь благодаря всего одной злой шутке судьбы его больше не станет.
Иронично вспоминать об этом сейчас, когда Стива и в самом деле больше нет рядом. И судьба тут совсем не причем. Просто Стив решил, что ему лучше где-то там, далеко от Баки. И Баки был не вправе сердиться на него, после всего, что произошло. За весь свой бравый героизм, граничащий с самопожертвованием при первом удобном случае, и с еле уловимой ноткой суицидальных наклонностей, Стив заслужил мир и покой.
Вот только разве Баки не заслужил свое тепло? Хотя бы в качестве компенсации ха все те годы, когда он был молчаливым солдатом, несущим смерть, холод и проклятую зиму. А Баки ведь терпеть зиму не мог с ее постоянными сквозняками и невозможностью согреться даже под несколькими одеялами из-за отвратительного отопления, от которого было слишком мало толку. Для Баки зима давно пропахла горчичниками, которые всегда были в аптечке Сары Роджерс, и звенела в ушах лающим кашлем Стива в предчувствии чего-то страшного и необратимого. Застрять в нескончаемой зиме всегда казалось Баки личным адом, и, когда его обратили в Зимнего Солдата, он прожил его прямо здесь, на земле.
Cейчас, когда весь этот кошмар остался наконец позади, Баки не хотел ничего больше, как по-настоящему согреться, распластавшись на крыше в Бруклине, впитывая палящий зной каждой клеточкой тела, прямо как в детстве. Но сколько он не пытался почувствовать теплое дуновение июньского ветра в Бруклине, у него ничего не выходило. В первую очередь, сам Бруклин был с ног до головы каким-то неправильным, неприветливым и недружелюбным. Баки верил, что возвращается домой, но вместо этого ощущал себя незнакомцем на тех улицах, которые должны были хранить сотню воспоминаний из прошлой жизни, а каждый переулок, из которого он когда-либо вытаскивал Стива с ранами и ссадинами на лице, сломленного, но ни разу не побежденного, встречал его как еще одного чужака, которому ни за что не задержаться надолго.
Баки не мог найти себе места, но признаться в том, что это Стив был для него и домом, и теплом, и Солнцем, и Луной, значило бы признать поражение в очередной войне, о которой Баки никогда не просил, но в которую оказался бесцеремонно втянут своим бестолковым сердцем. Стив ушел навсегда, и Баки каждый день безрезультатно пытался убедить себя, что он сможет жить дальше, ведь так бывает — пути людей расходятся, но они продолжают двигаться вперед, так почему бы не взять с них пример? Почему бы не взять пример со Стива, раз уж на то пошло. Только вот Стиви всегда был сильнее его.
Баки же носил кофты с длинными рукавами, когда остальные нью-йоркцы давно сменили их на майки и короткие топы. Баки спал под тяжелым пуховым одеялом, когда его соседи уже включали кондиционеры, и каждую ночь все равно просыпался, дрожа от холода. Кошмары о заморозке никогда не повторялись, но всегда заканчивались одинаково: он в криокамере, Стива больше нет, и кромешная тьма поглощает его. Баки сидел на пожарной лестнице и безуспешно пытался рассмотреть звезды на ночном небе Нью-Йорка, пока солнце не показывалось на горизонте, ознаменовывая собой наступление еще одного невыносимо жаркого дня для всех кроме Баки, у которого в душе поселилась перманентная зима.
В июле, когда по всем телеканалам прошло предупреждение о том, что температура воздуха в Нью-Йорке достигла рекордных показателей, и сегодня ожидается самый жаркий день за последние сто с чем-то там лет, Баки решил попробовать еще раз. Когда солнце было в зените, он вышел на крышу своего дома, улегся на принесенный плед и закрыл глаза. Мороз не хотел отпускать его, но спустя какое-то время Баки наконец почувствовал, как огромная волна теплоты разбилась о берег крыши и накрыла его с головой. Зажмурился покрепче, и его словно перенесло на девяносто лет назад.
Вот бессовестно лежит Баки, позволяя бруклинскому солнцу оставить на себе следы в виде оливкового загара, пары веснушек на носу и выцветших прядей волос цвета соленой карамели. Ему всего двенадцать, и вся его жизнь где-то там, впереди. Он не знает ничего кроме того, что хочет провести ее всю со Стиви, слушая как он напевает себе под нос неприличную песню, услышанную где-то в подворотне, пока карандаш в его руке скользит по чистым листам скетчбука, или как жалуется на миллион разных вещей, каждая из которых его глубоко волнует, или как тихонечко сопит во сне, даже не догадываясь, насколько это очаровательно.
Баки в первый раз почувствовал, что вернулся домой и снова может купаться в солнечном тепле, наслаждаясь каждой секундой. В полудреме он услышал до боли знакомый голос, от которого бабочки в животе пустились в пляс.
— Бак, опять ты на солнышке развалился? — Голос стал ближе. — Ты прямо как тот кот, помнишь? Рыжий кот с Феррис-стрит, которого ты подкармливал все время. Такой же любитель солнечных ванн был.
— Стиви? Тебя не может быть здесь… — сказал Баки, не открывая глаза. — Ты ушел, Стив.
— Значит, я вернулся, — ответил Стив, устраиваясь рядом. — И больше я тебя никогда не оставлю.
Баки почувствовал дыхание Стива на щеке, когда тот запустил одну руку в его волосы, пропуская каштановые локоны сквозь пальцы, а второй нежно обхватил за талию, стараясь стать еще ближе.
— Я всегда думал, что ты ненавидишь лето, — произнес Баки, не смея пошевелиться, чтобы не разрушить эту хрупкую сюрреалистичную мечту.
— Какие глупости, — тихо засмеялся Стив, положив голову ему на плечо.
Баки был готов провести на этом месте целую вечность, не в силах посмотреть, происходит ли это на самом деле или это всего лишь летний мираж, который растает прямо перед ним, как только он решит вернуться в реальный мир.
Тем временем солнце неспешно клонилось к закату.
Пока Баки слушал, как два сердца размеренно бились в унисон, зима в конце концов сдалась и отпустила его из своих цепких объятий в вечное лето с чистым небом цвета самых голубых глаз на свете.
Он сделал глубокий вдох и открыл глаза.