***

Вчерашние макароны с парой отварных сосисок стынут на столе. Костя находит в россыпи столовых приборов две последние чистые вилки и раскладывает их на столе.

- Игорь, еда готова!

Тот не отзывается, увлеченно перебирая кнопки на джойстике.

- Игорь!

- Сейчас, - наконец, раздается в ответ.

Традиция ужинать вместе не позволяет Косте притронуться к еде. Он ждет, следя за стрелкой настенных часов. Когда та дает пять оборотов, он вздыхает, подходит к приставке и достает картридж.

- Ну па-а-ап! В этой игре у меня только одна жизнь!

- Я голодный, как собака, весь день на ногах.

Игорь обиженно надувает губы и откладывает джойстик. Костя думает, что, возможно, погорячился, но извиняться не собирается – у него и впрямь был тяжелый день. Понять сына можно: приставку ему одолжили родители одноклассника, пока тот в отъезде – всего на пару дней, и тот никак не наиграется. Костя хотел бы пообещать ему собственную. Но не в этом месяце. И не в следующем. В лучшем случае – на день рождения.

- Поиграешь после ужина. Вместе поиграем, - пробует помириться Костя, и Игорь тут же меняется в лице. – Но только после новостей.

***

Игорь всегда любил прикосновения. Костя провел много бессонных ночей, качая его на руках, чтобы он заснул – иначе успокоить его не получалось. Потом, пока еще не было отдельной кровати, Игорь взбирался на отца, да так и засыпал. Любил в шутку бороться – всегда проигрывал, но все равно любил. Он улыбался, когда Костя трепал его непослушные кудри. Прикладывался к его плечу, когда они вместе сидели на диване и смотрели телевизор.

Обо всем этом Костя думает, когда Игорь, стоявший на цыпочках, опускается, оставив холодок на его губах. Костя делает шаг назад, выпутываясь из объятий сына.

- Что у тебя за игры такие? – севшим голосом спрашивает он.

Игорь в ответ только пожимает плечами. Костя вытирает влажные губы ладонью. Он должен попросить сына объясниться, должен сказать, чтобы тот больше никогда так не делал, но Игорь уже ушел в ванную и включил воду, видимо, собираясь в душ. Костя решает не вламываться.

Он закуривает, ведет пальцем по пыльному стеклу фигурного окна, перебирая мысли – произошедшее не укладывается в его голове. В конце концов, он решает сделать вид, что ничего не было.

***

В ночи с субботы на воскресенье они засиживаются допоздна. Костя знает, что это вредит режиму, знает, что в понедельник Игоря опять будет не добудиться, но идет на уступку. Провести время с сыном хочется сильнее. Обычно они смотрят телевизор, но в этот вечер Костя возвращается домой с зажатым в руке ключом. Когда он раскрывает ладонь, Игорь склоняет голову набок, не понимая намека. Костя подносит палец ко рту (они все еще в прихожей) и поднимает палец вверх. Недоумение на лице Игоря сменяется восторгом.

Они подслушивают, когда закрывается дверь соседа, заступающего на ночную смену, и, как только шаги по ступеням стихают, на цыпочках пробираются к лестнице на крышу. На чердаке Косте приходится пригнуться, чтобы не удариться о балки, под ногами шуршит птичий помет. Игорь, затаив дыхание, следует за ним, освещая путь фонариком с ручным заводом. Выбравшись на кровлю, Костя протягивает руки вниз, но, хотя оконце расположено выше уровня роста Игоря, тот умело подтягивается, справляясь без его помощи.

Внизу разворачивается мерцающая сеть проспектов и улиц. Их обдувает довольно сильный ветер, и Косте хочется взять сына за руку, но он подавляет этот порыв. Если бы он пытался защитить ребенка ото всех опасностей петербургских дворов, ему пришлось бы запереть его дома без электричества и спичек. К тому же, Игорь вполне разумен и не пытается подойти к краю.

Они усаживаются, прислоняясь к каменной оградке, и Костя накидывает на плечи Игоря спешно прихваченную куртку. Из открытой где-то внизу форточки бормочет телевизор. Со звоном проезжает последний пустой трамвай. Игорь кладет голову на его колени и глядит на звезды. Погода благосклонна к ним, и небо не затянуто тучами, так что Игорь быстро примечает астеризм большого ковша. В деревенском детстве Кости незагрязненное светом ночное небо было куда более чарующим, но Игорь довольствуется и этим. Над его головой загорается еще одна большая красная звезда – огонек отцовской сигареты.

Нестройным, хриплым от курения голосом Костя напевает песню большой медведицы, перебирая завитки прядей, и думает о том, что Игорю всегда не хватало матери. Он отдавал сыну все, что мог, всего себя – и все равно этого было недостаточно. Костя бегал на молочную кухню, бегал по поликлиникам, часами в очередях изучая нарисованные от руки плакаты о всестороннем развитии детей. Но раннее детство, которое Игорь мог бы провести у материнской груди, под стук ее сердца, было упущено.

Костя смотрит, как глаза Игоря начинают слипаться, и опущенные веки беспокойно трепещут. Он смотрит на его губы, чуть разомкнутые, обнажающие белеющие в темноте передние зубы, и думает – пробовал ли Игорь курить, подражая ему? Сжимали ли эти губы сигаретный фильтр? Несколько раз Костя подмечал характерный запах, но, вполне вероятно, он мог просто запутаться в его волосах, когда Игорь проходил мимо компании сорванцов за школой. Он надеется, что первая сигарета Игоря была не из пачки «Памира». Наконец, губы раскрываются:

- Давай лучше что-нибудь из «Крематория»…

Усмехнувшись, Костя затягивает «Мусорный ветер».

***

Костя думает, что это ошибка, и она не повторится. Но она повторяется. Игорь взбирается на его колени, берет в горячие ладони лицо, искалывая пальцы о вчерашнюю щетину, и целуется неловко, трепетно, торопливо. Костя должен остановить это, должен отстранить сына, но его губы размыкаются, и он чувствует прикосновения скользкого языка, и замирает. Его руки подрагивают на хрупких мальчишеских плечах, так и не отталкивая, лицо обжигает прилившей кровью. И ужас пробирает его, когда он позволяет себе короткую мысль – это приятно. Он скучал по этому.

Мир Кости - чёрно-белый, как шахматное поле, на котором граница однозначно рубит цвета. Игорь раз за разом толкает его на чёрную сторону, на обратную стороны луны. Он не знает, где сын подсмотрел это: во взрослых журналах, в ночном эфире телевизора, где-то за гаражами. Может быть – вряд ли – но может быть, Игорю никто не подсказывал. Может быть, Игорь не знал, что это недопустимо – Костя никогда не поднимал такие темы.

Многое перевидав на своем веку, Костя, сажая за решетку очередного педераста, не испытывает ничего, кроме удовлетворения. Их не признают ни убийцы, ни грабители. Но у них с Игорем … по-другому. В этом нет ничего, кроме чрезмерной, пожалуй, любви. Мысль о чем-то большем, кроме поцелуев, для Кости недопустима – как, похоже, и для Игоря, остановившегося на самой грани. Так ли это плохо? Будут ли у этого последствия? Костя ненавидит сомневаться. Ненавидит настолько, что, попади он в комнату 101 в Министерстве любви, сомнения ожидали бы его там.

Иногда Костя думает, что это просто отчаянная попытка заполучить внимание, которого столь же мало, как продуктов на полках магазинов. Может быть, он нашел недостающее в нежности прикосновений, в тесной близости объятий. Игорь – его ребенок, его кровь, плоть от его плоти. Происходящее настолько неестественно, что должно вызывать отвращение, но – не вызывает. Вызывает стыдную сладость, мление, нежность – когда солнечный свет искрится на ресницах Игоря, когда улыбка трогает его обветренные, порозовевшие губы. И лютый страх, отступающий на шаг с каждым разом.

Просто теперь, выходя утром на работу, Игорь задерживает его на минутку, оставляя мятный привкус зубной пасты на языке, дарит поцелуй как бы на удачу, и Костя расплывается в улыбке, закрывая дверь в квартиру. А потом спускается пролет на негнущихся ногах, бьёт себя по щекам и нервно закуривает в тамбуре с выкрученной лампочкой. Он знает, что если оттолкнет Игоря теперь, сделает еще больнее. Оступившись один раз, Костя теперь спотыкается на каждом шагу. Он не знает, как допустил это. Не знает, как исправить.

В этой игре у него только одна жизнь.

28.01.23-12.02.23