Трандуил слабо улыбается, приподнимая уголки губ. Она чуть усмехается в ответ, качая головой. Тяжелые волосы рассыпаются по плечам, темной тенью паутинки прикрывая лицо. Его улыбка, как всегда, прекрасна своей обычной ледяной отрешенностью и Эллериан отчего-то кажется, что предназначена она и не ей вовсе.
Резкий порыв ветра срывает цветы с вишни, и маленькие бархатные лепестки кружат в воздухе, медленно опускаясь на темную, холодную землю, подернутую изумрудными каплями мха. Белоснежные перигонии чистым льдом смотрятся на угольно-черной почве и это, без сомнения, красиво той странной жестокой красотой, кою понять Эллериан никогда не могла, пусть и не стремилась.
Трандуил напротив все также рассеянно улыбается, с некой необъяснимой горькой смешинкой, но она не в силах улыбнуться в ответ — отчего-то это вдруг кажется невыносимо сложным. Багряные лучи Анара, дрожащего огромным полыхающим шаром у самой кромки горизонта, огнем играют в сложном переплетении медово-золотых кос, на миг отражаясь в острых гранях изумруда венца.
Он красив, как и столетия назад, красивее любых улыбок и в сто крат прекраснее до неправильности белых цветов, запутавшихся в ее собственных тусклых черных локонах. Он красив, той сияющей, непостижимой красотой, какой она могла бы лишь украдкой любоваться, не решаясь приблизиться, и так, наверное, было бы правильнее.
— Я люблю вас, — срываются обманчиво легкие слова с языка, и Эллериан горько ухмыляется, полной грудью вдыхая холодный воздух, насквозь пропахший ядовито-пьянящем ароматом цветущей вишни.
Улыбки-улыбки-улыбки... До отвращения искренние, пожалуй даже чересчур; приторно-сладкие, горчащей терпкостью отдающиеся на языке. Улыбок им достаточно — в словах уже давно нет ни смысла, ни нужды.
Трандуил молчит, чуть морща нос, и просто смотрит на нее в ответ, склонив на бок голову. Этого взгляда, полного насмешливо-болезненной горечи, им тоже достаточно. Она ответа не ждет, как давно уже не ждет и ответного признания, с заветными тремя словами — все, что нужно давным-давно сказано, а повторяться лишний раз и смысла нет.
— Позвольте? — вопрошает он, заранее зная, что скажет и она.
Его рука сжимает ее пальцы, и Эллериан невольно вздрагивает, когда кожу обжигает холод десятка перстней.
Шаг вперед, да два назад; его рука осторожно ложится на талию, она пальцами судорожно цепляется за алый атлас плаща, тяжелыми складками опустившийся на плече.
Вправо шаг и поворот; золотые волосы взметнутся в прошитый солнечными лучами воздух, черные же собьются на плечах, румяня щеки.
Они на миг замирают, жадно вглядываясь в лица друг друга, будто пытаясь отыскать нечто давно забытое, утерянное в прошедших мимо годах; но тщетно.
У нее волосы ветром пахнут, у него пальцы сталью истерзанны. Но Эллериан за эти пальцы цепляется с отчаянием, ранее не изведанным, словно пытаясь удержаться, остаться быть может чуть дольше; а Трандуил отрешенно касается этих волос, вдыхая давно уж позабытый запах.
У них вообще слишком много этого "давно", пожалуй, даже чуть больше, чем нужно бы, правильно бы. Непозволительно много.
Влево шаг, и новый поворот, взметнутся платья юбки пышные; в ее глазах цветы сирени, а на губах алеет вишня, его же пальцы в крови измазаны, которой давно уж нет. И вновь то самое "давно", и снова тень мелькнет на лице, столь знакомом и дорогом когда-то сердцу.
Но ее губы и правда на вкус отдают шальною вишней, а его — болезненной горечью крови и слез. Как и всегда.
— Я люблю вас, — до странности легко произносит Трандуил, вновь улыбаясь. До ужаса горько, и вместе с тем отвратительно правдиво.
А рядом все цветет шальная вишня, роняя, будто слезы, лепестки.