— Это редкое заболевание, — констатирует факт врач Ю Джонхъюку. — Лекарства от него пока нет, но для жизни Кима Докчи-сси будет лучше, если он останется в больнице для дальнейшего лечения.
Ю Джонхъюк, нахмурив брови и сжав кулаки, сквозь стиснутые зубы спрашивает:
— Сколько времени у него будет, если он останется здесь?
Доктор наклоняет голову, свет над ним падает на линзы его очков. Он поправляет оправу и тяжело, прерывисто выдыхает.
— Три, — отвечает врач. — Киму Докче-сси осталось жить три месяца при условии, если он продолжит тут своё лечение.
Киму Докче осталось жить три месяца. Ю Джонхъюк подносит руку ко лбу, хватается за прядь волос и делает глубокий вдох. Его взгляд не скользит по лицу доктора, а вместо этого прикован к земле у его ног.
— Не говорите ему, — шепчет — умоляет — Ю Джонхъюк. — Не говорите об этом Киму Докче.
— Ю Джонхъюк-сси, при всём уважении, — доктор кашляет в кулак, прочищая горло, — Ким Докча-сси имеет право знать о ситуации и состоянии, в котором он находится.
Ю Джонхъюк поднимает голову, и его взгляд, который будто пронзает грудь доктора, подобен остаткам ядовитого лезвия: затуплённые края, ржавая рукоять, тупая, но по-прежнему приносящая боль, когда она вонзается глубоко в грудь, минуя какие-либо ограничения.
Доктор замирает, затем вздыхает.
— Мы не будем говорить ему, — в конце концов заключает он.
***
Проходит несколько дней, медленных, но быстрых, и каждый из них заключён в тисках времени.
Ким Докча смотрит в окно и наблюдает, как снежинки падают на подоконники и на обрамлённые белым стёкла, тают и исчезают в небольшом тумане того же белого цвета.
Сейчас зима, но он не слышит радостных криков и смеха детей, играющих в густых сугробах. Всё, что он может различить, — непрерывный писк кардиомонитора, установленного рядом с ним, и вонь антисептика, который просочился в использованные простыни и холодную плитку.
Он ненавидит больницы.
Ненавидит эти места всем своим существом.
— Ю Джонхъюк-а, смогу ли я провести с тобой следующую зиму?
Оттенки розового на кончиках пальцев Кима Докчи не расцветают — они слабеют, увядают, словно тем самым отвергая обещание весны, и Ю Джонхъюк чувствует, как его сердцебиение замедляется.
Стебли роз, обвившиеся вокруг его лёгких, кажется, чахнут наравне с нарастанием тусклости во взгляде Кима Докчи, и хотя Ю Джонхъюка не душат шипы, он не может дышать.
У него перехватывает дыхание, и всё, что он может сделать, — одарить прикованного к постели мужчину рядом с ним противоречивой, неуверенной улыбкой.
— Конечно, — говорит в ответ он, и эта невинная ложь ужасно очевидна.
— И даже следующую за ней?
— Мы проведём каждый сезон и год вместе. С Мией, с Хан Союнг, с Ли Хёнсоном, с Ю Сангах, с Джун Хивон — с каждым из них.
Ким Докча замолкает, после чего смотрит вниз на свои бледнеющие руки. Конечности слегка изменились в размерах, как будто они долгое время были погружены в прохладную воду. Он прищуривается, глядя на свои костлявые пальцы, увеличивающиеся промежутки между ними. Ветерок касается и без того холодной кожи, и его нижняя губа дрожит.
— …У меня осталось не так уж много времени, не так ли?
Ю Джонхъюк вздрагивает. Ким Докча улыбается мужчине, но эта улыбка не совсем достигает чужого взгляда.
— Всё в порядке. — Он пытается успокоить Ю Джонхъюка. — У меня было предположение. С самого начала.
***
Проходит месяц.
— Какой у тебя любимый цвет?
Ким Докча бездумно играет с пальцами Ю Джонхъюка и напевает себе под нос.
— Я никогда не задумывался об этом. На самом деле, у меня такого нет. — Он пристально смотрит на Ю Джонхъюка. — А у тебя?
— Не знаю, но, — он переводит взгляд на Кима Докчу, лежащего на кровати, провода прикреплены к каждому участку его кожи, и его дыхание прерывается, — цвет, который я ненавижу больше всего…
Бледный мужчина склоняет голову в вопросительном жесте.
— Какой же?
Ю Джонхъюк косо смотрит на вызывающие неприязнь стены комнаты, в которой они находятся, и его взгляд скользит по шнурам и аппаратам, подключённым к Киму Докче, закреплённым на тонких руках и осунувшемся лице.
Снаружи снег по-прежнему заключает мир в свои объятия, по-прежнему одаривает мир этой болезненной, тошнотворной белизной.
Ю Джонхъюк хмурится, и его желудок мутит.
— Белый, — произносит Ю Джонхъюк, и выражение его лица становится удручённым. Мужчина переплетает их пальцы и держит руку, которая теряет тепло, как жалкий отчаявшийся человек. — Я ненавижу белый.
Ким Докча издаёт тихий смешок.
— Полагаю, мы оба живём в монохромном мире, хах?
Печаль, которая охватывает разум Ю Джонхъюка, когда он слышит эти слова, слетающие с уст другого человека, теперь стала для него обычным явлением; Ю Джонхъюк уже глубоко прочувствовал это с тех пор, как узнал о состоянии Кима Докчи.
Взгляд Кима Докчи устремляется к окну, что-то в нём вспыхивает, и он концентрируется.
— Каково это, — шепчет он, — жить в мире красок?
— Я не знаю, — прямо отвечает Ю Джонхъюк и тотчас стискивает руку Кима Докчи в небольшом акте ободрения и в надежде, что это вернёт розоватость кончикам его пальцев.
Лёгкая улыбка появляется на губах Кима Докчи.
— Я тоже, — говорит он, и его рука впервые за долгое время становится тёплой.
***
Проходит два месяца.
Ким Докча прикован к постели, к его болезненной фигуре присоединено ещё больше трубок и аппаратов, и он смотрит на Ю Джонхъюка из-под полуприкрытых век.
— Пришло моё время. — Он заявляет об этом так, как будто произнесённое не имеет большого значения.
Ю Джонхъюк смотрит на ослабевшее тело своего возлюбленного. Его губы потрескались и приобрели фиолетовый оттенок, щёки ввалились, под глазами показались мешки.
Ни на кончиках его пальцев, ни на кончике носа не появляется цвета, даже когда зимний ветерок проникает в больничную палату через щели между окнами и стенами.
«Монохромный мир», Ю Джонхъюк с горечью повторяет в уме слова Кима Докчи, сказанные несколько месяцев назад. Мужчина приоткрывает губы, замирая на секунду, как будто погрузившись в свои мысли и хватая ртом воздух.
— Был ли для тебя цвет в этом мире? — спрашивает он в конце концов. Ким Докча на пороге смерти дарит ему слабую улыбку, и Ю Джонхъюку хочется упасть на колени и помолиться богам, в которых он никогда раньше не верил.
— Был ли я в твоём мире для тебя? — спрашивает он ещё раз срывающимся голосом.
— Джонхъюк-а, — Ким Докча называет его имя.
Ю Джонхъюк закрывает глаза и обманывает себя призрачным прикосновением рук Кима Докчи, трепетно и нежно обнимающим его лицо. Бледные руки мужчины холодные, слабые и дрожащие.
Крупная слеза пересекает сердце Ю Джонхъюка, как постоянный шрам.
Какими бы фальшивыми ни были прикосновения, желудок Ю Джонхъюка скручивается сам по себе, потому что это кажется таким… таким реальным.
— Ты — мой мир. И всегда им был. И так будет всегда, — говорит Ким Докча, и стоит этим словам слететь с его губ, он заходится в лёгком кашле.
Ю Джонхъюк берёт руку Кима Докчи в свою и прислоняется к ней лбом. Рука Кима Докчи ледяная, как у трупа, который уже разлагается, уже как три месяца мёртв. Ю Джонхъюк прикусывает внутреннюю сторону рта.
— Я не хочу, чтобы ты умирал, — шепчет он с отчаянием, и это слышно только ему и человеку, чья жизнь медленно ускользает из его рук.
Ким Докча может только слабо стиснуть покрытую шрамами ладонь в надежде утешить Ю Джонхъюка.
***
Ю Джонхъюк — не слабый человек.
Он не плачет на похоронах Кима Докчи.
Но когда мужчина возвращается домой, он избавляется от всех белых вещей, которые видит. Электроника, коробки, пластиковые пакеты, чашки, миски, тарелки — всего.
Когда в наступающем вечере улавливаются знакомые нотки, его сердце трепещет.
Если бы Ким Докча был здесь, это было бы упущено из виду.
Мужчина хватает белое пальто, и его сжатый кулак мнёт ткань. Ему нужно выбросить его, нужно убрать оскорбительный предмет интерьера с глаз долой. Пальто белое, как и остальные вещи, которые он выбросил до этого, но оно ещё сильнее раздражает, раздражает и раздражает Ю Джонхъюка. Из-за этого у него щиплет глаза, губы дрожат, а пульс становится всё слабее.
Его губы приоткрываются. Пальто принадлежало Киму Докче. Это самое пальто. Это единственное пальто. Казалось, это было последнее, что осталось от него у Ю Джонхъюка. Мужчина хватает ткань и поднимает её, чтобы накрыть ею голову, которая была слегка наклонена вниз.
Ю Джонхъюк — слабый человек.
Он опускается на колени, и слёзы начинают течь по его щекам, отступая, как волны, набегающие на берег.
— Если ты там, наверху, — задыхается Ю Джонхъюк в тишине комнаты, наполненной горечью и печалью, — то скажи мне, Ким Докча, как я… — Его дыхание на короткую секунду останавливается, и он всхлипывает. — Как я должен жить без тебя?
Ответа не следует.
Ветер никогда не собирается доносить его слова до Кима Докчи.
Пальто, которое Ю Джонхъюк продолжает крепко держать, напоминает ему о белых стенах, хрупкой белой кровати и бледном мужчине, который не покидал её последние три месяца своей жизни.
В одиноких отголосках его криков Ю Джонхъюк, наконец, скорбит.
Это очень красиво и душевно. Плачу