Минхо не был уверен, когда начал любить Джисона.

Крыша дома Минхо — излюбленное место младшего. Когда-то давно Хан получал леща за идиотские шутки о том, чтобы сброситься с неё в любой момент. А сейчас Минхо понял, что будь он на его месте с самого начала — сделал бы то же самое.

Встречать закат — дорогое сердцу занятие для старшего. Больше этой привязанности была только любовь к Джисону и желание быть рядом с ним. Быть может, именно Минхо стал тем, кто показал Хану, что можно лицезреть завершение дня без тревоги и нахлынувшего страха потерять до смешного скоротечное время. В момент неторопливого наблюдения за растворяющимся в высотках солнцем и суетливым городом внизу, они могли осознать, что действительно живут.

Сегодня исключений не было: уютный вечер парни встречали в компании насыщенных красок предзакатного неба, раскинувшегося над их головами.

Тёплый порыв ветра взъерошил волосы. Пустые бутылки из-под пива отзывались тяжестью в переполненном желудке и сонным желанием поскорее оказаться в кровати. Минхо, как обычно, лежал на разбитых коленях Джисона после очередной его попытки податься в скейтбордисты. А сам Хан взглядом словно бы пытался удержать броский, постепенно исчезающий за горизонтом солнечный диск. И Минхо вдруг подумал, что Джисон красивый. Да, вот такой Джисон, чьё задумчивое лицо находится на расстоянии вытянутой руки — завораживающий. Пьянящий сильнее, чем самый крепкий виски.

Ему кажется, что лучше, чем сейчас, у них никогда больше не будет.

Хотя, может, на нём просто сказалось влияние алкоголя? Минхо не был уверен в этом на все сто, потому что впервые за долгое время почувствовал себя таким окрылённым.

К слову, ещё до их сближения старший постоянно наблюдал за отчего-то беззаботным Джисоном со стороны — тот казался освежающим лёгким бризом в самый жаркий день, будучи при этом ещё и душой любой компании. Ли не знал, что конкретно притягивало его в этом ярком и по-очевидному выделяющемся мальчишке. Но он точно знал, что тот притягивал. И, скорее всего, не его одного. И это… Это вызывало у него много разных чувств, которые он не мог объяснить даже самому себе, как бы ни пытался.

Минхо часто думал, что Хан слишком счастливый. Ли убеждал себя, что это просто фальшивый образ: ведь не может такого быть, чтобы с ним не случалось неприятностей. А если и может, то только если тот — какой-нибудь самонадеянный идиот.

У Минхо и вправду было такое впечатление. Ровно до того момента, пока он не застал слёзы Джисона — такие искренние и преисполненные болью всего, что было за его хрупкими плечами. Всего, что тянуло тяжким грузом на самое дно вечных раздумий.

Его слёзы были настолько болезненными, идущими вразрез устоявшимся представлениям в голове Ли, что где-то в груди появилось неприятное жжение, а следом — желание постараться утешить Хана, облегчить его ношу. И, не смотря на взбунтовавшийся разум, сердце Минхо всё же добилось своего: до самого рассвета парень сидел в маленькой тёмной квартирке, впитывая в себя, словно губка, трагичную историю того, кого сама Жизнь ломала безжалостно и неумолимо, не останавливаясь ни перед какими уговорами.

На первый взгляд, Джисон рос в любящей семье. По крайней мере, так было только на первый взгляд…

Десятый день рождения Хана. Казалось бы, маленький мальчик должен был встретить свой праздник по всем правилам — в кругу семьи, сидя за большим столом, на котором красовался бы вкусный торт с уже зажжёнными свечками, а где-то рядом своего часа ждали бы подарки. Но, к сожалению, единственное воспоминание из того дня было не таким радужным.

Вернувшись с работы, глава семейства, вместо того чтобы поздравить сына, невозмутимо подошёл к нему и признался в существовании своей любовницы. А потом внутри у Джисона возникло ощущение необъяснимой вины за предстоящий развод родителей. Наверное, это и стало точкой невозврата. Границей, пересекнув которую все дорогие и любимые люди начали разрушать его тогда ещё светлый мир.

Вскоре после этого инцидента отец Джисона собрал вещи и окончательно ушёл к любимой им женщине. А мать так и не смогла пережить его уход — ни тогда, ни пару лет спустя. Она долго страдала, и Джисону даже было её жаль. Но лучше бы она и дальше продолжала страдать. Почему он так думал? Всё довольно просто: душевные раны, оставленные первым мужчиной, она решила залечить любовью ко второму, хоть и новый избранник был совсем не тем, кто мог бы подарить ей счастье, которого она так желала. Можно даже сказать, что мужчина, в которого она влюбилась, наоборот, окончательно уничтожил их какую-никакую, но семью.

Довольно быстро стало ясно — вместе с отчимом невероятно сложно жить.

Он не только пил и, как следствие, измывался над всеми, кто оказался в неподходящее время в неподходящем месте… Он сам был обижен этим миром настолько сильно, что полностью перестал испытывать что-то, кроме желания испортить спокойное существование окружающим его людям. И дом, некогда родной и тёплый, превратился в холодный и ободранный притон, возвращаться в который не хотелось ни под каким предлогом. Возвращаться не хотелось даже для того, чтобы провести в этом месте несколько жалких часов до восхода солнца.

И вот, прошло семь лет с того момента, как отец Джисона ушёл из семьи Хана. Парню исполнилось семнадцать. Тогда и случилось то, что он сможет забыть, наверное, только когда умрёт. Потому что произошедшее слишком хорошо отпечаталось в его памяти.

Ещё один день начал подходить к концу. А отчим… Он снова устроил пьянку в доме, где стены давным-давно пропитались запахом паршивого алкоголя и дешёвых сигарет. И снова поднял руку на свою «горячо любимую» женщину: швыряя её беспомощное тело по грязной кухне, он со всей скопившейся в нём животной яростью «выбивал дурь» из матери Джисона, не забывая заехать и по им же изуродованному, от природы утончённому, когда-то привлекавшему его лицу. Он радовался этим мучениям — в планах было запинать её до потери сознания. Чтобы она больше никогда не смогла ему «помешать».

Он избивал несопротивляющееся тело до тех пор, пока весь пол не заляпался вязкой субстанцией насыщенного вишнёвого цвета вперемешку со слезами бессилия. Немного отдышавшись, он, уже чуть ли не падая от количества алкоголя в крови, взял кухонный нож со стола — и невозможно было понять, что тогда творилось с его головой.

В тот момент домой пришёл Джисон. По звукам, доносящимся со стороны кухни, ему не составило труда распознать, что отчим снова избивает мать — опыта в этом деле у него было предостаточно.

— Что здесь, блять, снова происходит?! — крикнул с порога Хан, скинув с себя рюкзак, и тут же, не разуваясь, залетел на кухню.

Как только он увидел своими глазами еле-еле стоящего на ногах отчима с ножом в руке — сразу бросился помогать матери. Оттащив её в сторону, моментально испачкавшись в вездесущей крови, Хан встал между хрупким телом и потенциальной угрозой.

— Мам, я ведь уже просил тебя разойтись с ним, — чуть ли не плача, с горчащей ноткой сожаления проговорил парень, развернувшись вполоборота.

Он смотрел на единственного человека, который ещё мог его понять. Смотрел, видимо, слишком долго для подобной ситуации — с трудом успел увернуться от прилетевшего удара ножом. Из задетой лезвием кожи поползла алая дорожка, стекая по щеке. Коротко выдохнув, Хан из последних сил попытался сосредоточиться. Следующим движением он выбил холодное оружие из рук пьяного мужчины. А дальше успел только замахнуться — мать, до этого обессиленно лежавшая на полу, вдруг потянула его за ткань школьных брюк. Сжимая их дрожащими пальцами, пачкая в своей крови, она тихо прохрипела сквозь льющиеся ручьём слёзы — так, что Джисону даже пришлось обернуться, чтобы увидеть выражение на её лице и поверить неубедительным словам. Тем самым словам, которые его убили.

— Не смей его трогать… Не смей, слышишь?! Мне не нужны твои подачки, сучёныш!.. Весь в своего мудака-отца вырос… Вечно лезешь, куда не просят, — на родном лице, осыпленном синяками и ушибами, расцвёл неподдельный гнев. Гнев на ни в чём не повинного Джисона. Который просто хотел сделать так, чтобы и в этот раз никто никого не убил. — Всё это из-за тебя… Убирайся!

Презрительные слова густым илом осели в голове. Джисон застыл на месте, не в силах и пальцем пошевелить. Он не понимал… Не понимал, почему она сейчас так поступает. А мир, и без того державшийся на хрупкой опоре, теперь уже рухнул окончательно, без какой-либо возможности на реконструкцию.

Дальше — неровный выдох, который, казалось, был последним по-настоящему «живым». Руки, испачканные в крови собственной матери, безвольно упали, ударившись о худые бока. Картинку перед глазами резко подёрнуло пеленой: по щеке скользнула первая слеза. Спустя пару мгновений по макушке прилетел удар пустой бутылкой, добивая. Осколки разлетелись по грязному, обагрённому полу, и обмякшее тело свалилось к ногам пьяного мужчины.

Последнее, что уже даже не чувствовал, скорее видел Хан — тяжёлые армейские берцы, на которых виднелись следы избиения матери. Берцы, раз за разом врезающиеся в его грудную клетку, уничтожая. Пробивая рёбра, минуя лёгкие — прямиком во вмиг опустевшее сердце.

На следующий день Джисон проснулся под капельницей. В больнице. Перед глазами всё было смазано: давящие бинты, белоснежные стены, режущие глаз, «мёртвый» свет от ламп на потолке, резкий запах медикаментов и невыносимая боль в груди — больше ментальная, нежели физическая, а после… А после известие врача с бездушным голосом. Пока Хан силился вспомнить, что произошло, тот рассказал, что его семьи больше нет. И Хан бы подумал, что всё это просто сон, игра воображения, выдумка, если угодно. Если бы только слёзы, текущие сами по себе, не были такими по-отвратительному настоящими, обжигающими нутро.

Как он узнал чуть позднее: отчим всё-таки заколол мать насмерть, после чего сам перерезал себе горло. Тогда Джисон, казалось, выплакал всё, что у него было, даже безграничную ненависть. Выплакал всё, кроме неисчезающей, обездвиживающей боли. Он пытался жить как обычный человек — сдал экзамены, поступил в университет, нашёл работу. Пытался. Но полученную рану всё ещё невозможно было излечить. Он до смерти боялся доверять, скрываясь за вечно весёлой маской. Боялся любить, не позволяя себе лишних чувств и эмоций, заперев их на замóк в самый дальний, самый пыльный уголок своей души. Боялся потерять, поэтому поставил запрет на привязанность к кому бы то ни было. В конце концов, он боялся показать, что он слабый… Иначе доломают.

В тот вечер его уволили с работы из-за парадоксально пустяковой ошибки. И он не выдержал — нервный срыв случился прямо по пути домой. С трудом выбравшись из забитого людьми автобуса, он, обессиленный, побрёл в сторону реки.

И, наверное, странно, что именно в момент, когда он намеревался покончить со всем этим раз и навсегда, перелезая через ограждение моста, назад его отдёрнул Минхо, поймав в кольцо из сильных рук. Тот Минхо, который всегда смотрел на него с таким лицом, словно без слов понимал, что творится в голове Джисона. И Хан, вконец расклеившись, совершенно спонтанно и безрассудно, но до невозможного правильно решил довериться этому человеку, позволив себе утонуть в успокаивающих объятиях тёплых рук вместо толщи неспокойной воды. Джисон с силой прижимал старшего к себе, будто Минхо и есть его долгожданное спасение. Цеплялся за поношенную косуху, словно только так мог сделать жизненно необходимый вдох. Чтобы не умереть. Во всяком случае, хотя бы не сейчас… И тут в груди поселился ещё один страх. Страх, что всё это — очередной сон. И если он отпустит, разомкнёт руки, отстранится — мягкий взгляд исчезнет вместе с Минхо. Навечно.

Ни для кого из них не стало открытием, что по прошествии времени они начали натурально влюбляться друг в друга. И тогда Минхо дал обещание Джисону, что вытащит его из этого болота. Что обязательно сделает так, чтобы он больше ни в чём и никогда не нуждался. Но в реальности не всё было так просто, как он представлял себе изначально и, возможно, в этом есть и его вина — Жизнь сделала свой ход, ударив по Минхо, когда он потерял лучшего друга в автокатастрофе. В самый неподходящий момент. С тех самых пор Ли начал тонуть вслед за Ханом, не бросая при этом попыток спасти любимого первым.

Джисон тоже пытался ему помочь, поддержать… Сделать всё, чтобы старшему стало легче, хоть и у самого проблем было выше крыши. И Минхо ему за это благодарен безгранично. Благодарен за то, что тот ждал, когда исполнится клятвенное обещание уже на протяжении пяти лет… Правда, искренне благодарен. Но он уже давно начал чувствовать давление прошлого из-за своих же слов, не мог не думать, что он никчёмный, раз до сих пор не смог увезти Хана из этого злополучного города.

Наверное, Минхо всю свою жизнь любил Джисона — жизнерадостного, улыбчивого и весёлого Джисона.

Разноцветные облака неспешно прокладывали путь с юга на север. А Минхо всё так же разглядывал лицо Хана, подмечая детали, будто видел его в первый и последний раз: красные губы, аккуратный нос, медового оттенка глаза, растрёпанные волосы, молочную кожу и маленькие, рассыпанные по всему телу родинки — всё это он любил, как любил и голос, и характер, и привычки… И талант к музыке, и детские порывы и желания, прямо как те, что были про вызов самому себе — научиться мастерски управляться со скейтбордом. Все плюсы и минусы Джисона — всё в нём было таким родным, таким желанным и… Бесценным?

Оторванный от реальности, Минхо не сразу почувствовал пристальный взгляд, направленный в его сторону.

— О, ну наконец-то, а то я уже начал думать, что ты с открытыми глазами заснул, — ухмыльнувшись, с важным видом сказал младший.

Ли еле слышно цокнул языком и многозначительно закатил глаза, изображая недовольство.

— И что дальше? Ты спросить о чём-то хотел, или пялился на меня всё это время только для того, чтобы съехидничать?

Склонив голову на бок, словно щенок, парень наблюдал за тем, как Хан силился придумать цепляющий ответ. Но младший отчего-то очень быстро сдался, непричастно уставившись куда-то в сторону, и губы Минхо расплылись в насмешливой улыбочке. А Джисон лишь глаза прикрыл и глубоко вздохнул, пытаясь унять внутреннее смятение. Ему нравилось выводить Ли на такие эмоции. Потому что он до смерти любил язвительную усмешку на чужом лице.

— Окей, неважно, проехали, — Хан тряхнул головой, облепив покрасневшие щёки холодными руками. Затем, прикусив нижнюю губу, склонился над Минхо, выдерживая неловкую паузу. — Так вот… Ну, короче… Ладно, в общем, слушай, — в глазах парня вдруг полыхнул знакомый огонёк. — Ты ведь в последнее время тоже об этом думаешь, верно?..

Ли должен признать, что не сразу понял, о чём идёт речь. Покосившись на Джисона, он вопрошающе изогнул бровь.

— Думаю… О чём? — Минхо нахмурился ещё сильнее и по привычке чуть надул губы, ожидая конкретики, на интуитивном уровне ощущая, что озвученный ответ никого из них не обрадует.

Джисон несколько секунд оставался серьёзным и даже собирался поговорить на достаточно непростую тему. Но, в конце концов, не сдержался… Прыснув от смеха, он тут же спрятал весёлую улыбку в ладонях, заваливаясь на бок.

— Такой смешной… — осторожничая, Хан с теплотой в глазах коснулся кончиками пальцев щеки Минхо, поднимаясь выше, убирая непослушные серебряные прядки волос за ухо. По коже старшего прокатилась волна мурашек. До того приятных, что Ли даже от удовольствия зажмурился — ещё немного, и замурчал бы, как кот. Но, вовремя опомнившись, он остановил руку Джисона своей, с наигранным возмущением спрашивая.

— Кто «смешной»? Я, что ли?

— А ты здесь ещё кого-то видишь?

— Ладно, — оспаривать слова младшего было бы совсем глупо, но Ли не оставил попыток предпринять хоть какие-то меры, и пошёл «ва-банк». — Тогда ты… Ты, ну… Красивый, — нежно буркнул он, всем своим видом показывая, что в этой «игре», очевидно, как обычно вышел победителем.

Джисон снова очень тепло посмеялся. А Минхо снова решил, что сегодня — особенный день. Старший видел его счастливым раньше, и не раз, но таким… Таким, кажется, никогда.

Хан с ленивой улыбкой продолжил вплетать свои пальцы, покрытые шрамами из далёкого прошлого, в шелковистые волосы цвета речного перламутра. А Минхо думал, что прямо сейчас они вместе, и им очень-очень хорошо. Он пытался понять, можно ли продлить этот вечер на всю оставшуюся жизнь…

Вскоре Ли заметил, что оттенок чистого счастья начал постепенно исчезать с лица Джисона, а на его место пришёл другой — такой, когда чувствуешь, что силы заканчиваются. Уже давно закончились, если не кривить душой, и Хан мог с уверенностью сказать, что жил только ради Минхо и только ради его будущего.

— Так вот, я чего сказать-то хотел… — под проницательным взглядом Джисон до неприличия долго протянул последний слог, уже пожалев о том, что вообще открыл свой рот. Вот всегда Минхо так на него смотрел: прямо в душу, обезоруживая. Смотрел так, что желание скрыть что-то улетучивалось моментально.

Когда «молчанка» затянулась уже на несколько минут, а после неё — и игра в «гляделки», Минхо не стал церемониться и ткнул Джисона под ребро. И без слов было понятно, что он ждёт откровения от младшего. Тогда Хан, запрокинув голову назад, чтобы не видеть выражения чужого лица, решился, наконец, начать разговор.

— Знаешь, на самом деле… Мысли о суициде посещают меня всё чаще, — парень мрачнел на глазах, олицетворяя теперь осеннее дождливое небо, затянутое тёмными тучами. — Мы, конечно, можем попытаться ещё раз, но… — тяжкий вздох. Совершенно пустой, не несущий в себе абсолютно никаких эмоций. Честно? Минхо до чёртиков боялся того, что может услышать дальше. — Думаю, в таком случае меня хватит максимум года на два, понимаешь?..

Горькие слова кольнули сжавшееся сердце, будто и не были уже давно ожидаемыми.

Но не прошло и секунды после морально тяжёлого высказывания, как Хан вновь натянул на себя «дежурную» улыбку, не желая более огорчать Минхо. А тот за годы жизни, прожитых вместе, прекрасно научился читать выражения лица любимого. И он прекрасно знал, что вечно бегать от разговоров об этом не получится. Сделав глубокий вдох, Ли прикрыл внезапно потяжелевшие веки.

— Я понял тебя, — перевернувшись на бок, Минхо уткнулся лбом в живот Хана, обвивая жилистыми руками тонкую талию. На секунду даже показалось, что Ли пытается спрятаться, вжаться в чужое тело и… Просто убежать. — Я обязательно хотя бы постараюсь, хорошо?..

В этот момент Джисон увидел в нём маленького мальчика, который изо всех сил старается быть «взрослым». Хану внезапно и бесконечно сильно захотелось спрятать его в одеяле и больше не отпускать — никогда, никуда и ни при каких обстоятельствах. Младший легонько опустил свою ладонь на голову Минхо, успокаивающе поглаживая всё такие же мягкие волосы, затем скользнул к широкой спине, сильнее пытаясь прижать к себе.

— Хорошо, — на лице мелькнула улыбка: Хан вдруг подумал о том, какой же Минхо всё-таки дурак. И он тоже дурак. Потому что друг для друга они готовы на всё, но вот ради себя… Это уже совершенно другая история.

Воцарилась тишина.

Минхо не хотел оправдываться — он прекрасно понимал, что вполне не против прекратить их бесконечные мучения. Уже пару лет как понимал, но, с другой стороны, всё ещё хотел быть рядом с Джисоном, видеть ласковую улыбку и ощущать тепло прикосновений, предназначенных ему одному, каждый божий день…

Спустя несколько долгих минут затянувшееся молчание нарушил Минхо.

— Кхм… Ну, раз на то пошло, — Хан почувствовал, как от волнения старший пальцами начал сминать подол его футболки. — Что думаешь насчёт трёх лет? Ну, я имею ввиду этот твой… Как его… «Максимум», точно, — Ли из стороны в сторону повозил головой по коленям Джисона и добавил почти шёпотом. — Не слишком долго для тебя, м?

Хан довольно долго молчал, видимо, обдумывая прозвучавшие слова. Минхо всё это время разглядывал рисунок на чужой футболке. А потом ему начало казаться, что он наговорил какие-то невероятные глупости, которые совсем не понравились младшему. Решив убедиться в своём предположении, он немного отстранился и поднял по-детски наивный взгляд на Джисона.

Внезапный хрипловатый, будто бы полный надежды смешок Хана разбавил странную неловкую атмосферу.

— Хах, ну… Почему бы и нет, — в конечном счёте Джисон произнёс то, что, пусть и на время, но приглушило щемящую пустоту в их потерянных душах. С широкой улыбкой на губах Хан, по-кошачьи сощурившись, вернулся к гипнотизированию спешно уходящего солнца, пальцами играясь с серёжкой на ухе Ли. — Как же там пелось... «I'll be dead at twenty seven, only nine more years to go», верно? Только в нашем случае три года вместо девяти осталось, получается… — ещё один смешок, за которым пряталась боль вселенских масштабов.

И снова тишина. Нечитаемая полуулыбка на лице и взгляд, направленный на запад сонного города — всё, что смог запомнить старший после этого разговора.

Минхо действительно всю свою жизнь любил Джисона — когда-то жизнерадостного, улыбчивого и весёлого Джисона.

И, должно быть, даже для Минхо загадка, в какой момент Джисон превратился в человека, которого больше не спасает даже самая преданная любовь…