Я сижу на свернутом красно-черном плаще, практически привыкнув к холоду пережившей войну земли. Ты сидишь за спиной, так близко, что я чувствую твое привычное тепло, и происходящее кажется не таким уж невыносимым. С недавних пор ты предпочитаешь класть руку мне на плечо, и сейчас твои пальцы расслабленно касаются кожи на моей шее, но я больше не взбрыкиваю, как ошалевший конь, в попытке не допустить касаний.

Тишина кажется невыносимой, и будь я Саем, схватился бы за кисть, лишь бы только занять себя чем-то. Сигареты Асумы тоже были бы кстати. Но вокруг ничего занимательного, и я отгоняю неуместные сейчас мысли прочь. Бездействую и молчу. Я не могу исправить или починить эту ситуацию, все что я умею - это тебя беречь.

Клан, в совершенстве умеющий защищать. Собственно, этим я сейчас и занимаюсь: пытаюсь защитить самое для себя дорогое. Тебя. И что бы мне ни пришлось сделать, клянусь вам обоим, я это сделаю.

Ну а пока я молча сижу, не отводя равнодушно-спокойного взгляда от человека напротив, готовый в любой момент сорваться на драку, закрыть тебя собой. Это наша особая фишка – поочередно защищать друг друга. Непрерывные годы практики. Почетная обязанность и самая ценная привилегия. Навык, обточенный общим прошлым.

Прошлым... Когда черное было черным, белое было белым, и можно было ненавидеть, добирая много позже высосанных из пальца причин, и любить, не замечая в своей блеклой любви подвоха. Навсегда запомнил твой взгляд, когда все решительно стало иначе. Но кто мог знать? Правда Сакура могла - да, именно она могла бы предвидеть. Но она была первой в списке тех, кто не желал осознать и принять правду. Тех, кто отказывался видеть и понимать.

Она сидит напротив, напряженная, как струна. Волосы нелепого яркого цвета обрезаны неровно, небрежно, как будто и нет ей больше дела до собственной красоты. Глаза, практически черные от ненависти – гнилая ноябрьская трава, забывшая, что есть лето. Больше ей ничего не остается - только молчать, разглядывая нас, словно видит сейчас впервые. Молчать и ненавидеть, злиться и не прощать.

Но не стоит воспринимать ее молчание за белый флаг капитуляции, уж мы-то с тобой знаем, какая сила сидит внутри ее хрупкого на вид тела. Я знаю, и ты знаешь, и она сама знает, что она ничего тебе не сделает, ведь тогда ей придется сначала разобраться со мной. Но она не тронет меня, никогда не причинит мне вреда, и она прекрасно все это понимает. Жестокие бонусы невзаимного больше чувства.

Все, что ей остается - это пытаться сжечь тебя полным ярости взглядом. Если бы взглядом, словно смертельным дзюцу, можно было бы убить, клянусь, мы оба были бы сейчас мертвы. Взгляд, изуродовавший самые важные в моей жизни лица. В чем причина не отступать, больше не понятная никому из нас, ее боевых товарищей, чего она хочет теперь, когда все уже решено? Что это - детские комплексы, ревность к недоступной больше игрушке? Запутанный клубок неисполнившихся желаний.

Конечно, здесь есть и моя вина. Разрешить кому-то затопить себя в своих чувства, дозволить сам факт воплощения давно лелеемой мечты. Но как же надоело во всем винить себя же, пусть в этот раз это будет ничьей ошибкой, стечением обстоятельств. Помнишь, как ты повторял ей, что она ни в чем не виновата? Последствия твоих слов страшнее боли отказа, теперь-то ты это видишь?

Ты сидишь позади и обессилено молчишь: слов больше не осталось, да и не нужны они теперь, когда минута молчания на каждого из погибших в завершившейся далеко не победой войне растянется на годы, прежде чем вернет нам возможность снова заговорить. Смотришь в ее глаза и молчишь. Ты абсолютно бессилен что-либо изменить, но я знаю, что это неправда. Ты спас весь мир одним своим желанием это сделать, но сейчас тебя гложет страх потерять его часть, и поэтому ты лишь смотришь, сутулишься и молчишь.

Я знаю, что ты не предпримешь ничего дурного - ты все еще любишь ее. Ты, познавший самое дно отчаяния, пронесший сквозь всю свою жизнь тонны своей и чужой боли, ты все еще любишь ее, и эта братская нежность не дает тебе возможности все наконец решить. И именно эта любовь позволяет ей по-прежнему быть частью всей этой проблемы, актером нелепого спектакля. Без нее она не смогла бы здесь находиться, ты бы не позволил. Но ты не причинишь ей вреда, и она продолжает молча прожигать нас взглядом.

Меня всегда бесили твои шутки, но твое отчаянное молчание мучает меня сильнее, чем все, чем ты раздражал меня прежде. Я ненавижу ее за твою боль, за твою невозможность выбора, нежелание ее ранить. Я лишь надеюсь, что секунда за секундой твое терпение угаснет, а привычная нежность к ней сменится усталостью с неприязнью.

Ты знаешь, что я любил ее тоже, но однажды все наконец встало на свои места, разрушило прошлое до основания. И я не знаю, как бы я поступил теперь, ведь у меня нет права решить все за вас обоих. Да и не такой уж это вселенский выбор, будем честны, в картине мира наш измученный треугольник совсем ничего не значит. Но я чувствую ответственность, давящую на твои плечи, ощущаю страх и нежелание в тебе этой ноши.

Словно решив для себя что-то, она больше не смотрит на меня, опасаясь выражения моего лица; отныне вся ее ненависть направлена лишь на тебя. Но пусть она не боится моей силы, я здесь лишь для того, чтобы обеспечить твою защиту. Как будто ты в ней вообще нуждаешься.

Я не знаю, чего мы ждем, пока мир, разрушенный до основания, умоляет себя построить. Но ты отказываешься приниматься за это доверенное целым миром одному лишь тебе дело и зачем-то упорно сгребаешь осколки старого израненными руками, позволяя ей копаться в них в поисках решения, которого не существует.

Я молчу.

Что еще мне остается делать?