Eros

Говорят, люди — явление приходящее. Они подбрасываются судьбой, чтобы показать, как следует поступать, а как делать не стоит. Выступая как учителя и наставники, они отыгрывают отведённую роль и исчезают, оставляя после себя незримый опыт и пустующее место для следующего урока. Арсений думает об этом, пока трясётся в пыльном автобусе, несущем его через всю область в небольшую деревушку, где он некогда коротал летние деньки в доме бабушки с дедушкой. И хотя дедушки уже как два года нет, а Арсений далеко не десятилетний мальчишка, внутренний голос требует уединения от городского шума и мирской суеты. В полупустом салоне кружится дорожная пыль, поднимаемая колесами с песчаной неровной дороги. Она застилает взор дымкой, раздражает слизистую и путается в волосах, покрывая всё тело хрупкой корочкой. Арсению кажется, что он заточён в песочных часах. Вот он на вершине песчаной горки, но стоит невидимой руке судьбы перевернуть сосуд, как он скатывается на самое дно другой ёмкости, присыпаемый медленной песчаной струёй. Ещё немного, и его накроет с головой, не позволяя сделать даже крошечного вдоха, но когда часы снова перевернут, знает разве что Господь Бог.

Арсений впервые видит Антона жарким июльским днём. Долговязый, тощий, с взмокшей вьющейся чёлкой, больше похожий на швабру, чем на человека, он жадно заглатывает прохладную колодезную воду из железного ведра, от ледяных стенок которого краснеют кончики пальцев. Пьёт он неаккуратно, словно целую неделю провёл в пустыне без капли жидкости и наконец-то дорвался до заветной влаги. Арсений невольно облизывает пересохшие губы. Вода тонкой струёй стекает по подбородку, оставляя длинные тёмные пятна на растянутой футболке и капая на сухую землю. Арсений сглатывает. Неизвестный парнишка с нескрываемым блаженством отстраняется от наполненного жизнью сосуда и переливает остатки воды в нелепое голубое пластиковое ведро, с которым скрывается за ближайшей калиткой, обрамлённой кустами разросшейся сирени. Как только узкая сгорбленная спина исчезает за пестрящими зеленью ветвями, мир снова наполняется стрекотом кузнечиков и лучами ослепительного солнца, достигшего зенита. Минутное помешательство, окутавшее разум прочным куполом, лопается, и Арсений чертыхается, замечая стекающее по предплечью мороженое, решившее совершить побег через верхушку вафельного рожка. Жизнь возвращает своё привычное течение, и Попов быстро забывает о случившемся помутнении, ругая себя за необдуманное решение надеть белоснежную футболку для похода за холодным лакомством.

Мама всегда говорила, что к людям нельзя цеплять, ни под каким предлогом нельзя привыкать, потому что они приходят в чужую жизнь на время и со строго отведённой им задачей. Арсений в очередной раз вспоминает об этом, когда видит Антона во второй раз. Тот лежит на выгоревшей от солнца траве под раскидистой кроной утончённой берёзы, накрыв лицо кепкой. Теперь Арсений знает, что того парня из дома, спрятанного в кустах сирени, зовут Антоном, ему восемнадцать и сюда он приехал десять лет назад с родителями, как раз в тот год, когда Арсений принял решение не покидать пределы города во время летних каникул. Сейчас своё детское решение кажется ему не причудой подрастающего подростка, а самым судьбоносным знаком, потому что встречаться с этим Антоном ему было не нужно. Никогда и ни за что. Потому что смуглая кожа отливает чистейшей бронзой, бликуя от проступающих сквозь березовые локоны лучей. Потому что его пальцы, сцепленные друг с другом и сложенные на груди, аристократически тонкие и изящные. Такими только парить над клавишами фортепиано в какой-нибудь вычурной филармонии. Потому что длинные ноги, покрытые расчёсанными комариными укусами и множеством белёсых шрамов, выглядят настолько нелепыми и по-подростковому невинными, что Арсений к собственному удивлению не может отвести от них взгляд. В горле встаёт ком, а кончики пальцев начинают покалывать от необъяснимого желания и потряхивать от необъятного страха. В груди жжётся так, словно там развели огромный костёр, и все мотыльки, давно утратившие надежду, в агонии слетаются к источнику света, оглаживая крыльями стенки грудной клетки. Так быть не должно. Арсений, кажется, впервые в своей жизни хочет прикоснуться к настоящему искусству, но внутренний голос, как строгий смотритель личного музея Попова, запрещает ему даже дышать в сторону инсталляции. И Арсений глупо пялится на худые коленки, впиваясь ногтями в кожу ладоней. Это неправильно — хотеть прикоснуться к такому искусству, которое теперь неотрывно смотрит на него широко раскрытыми глазами. Арсений совершенно теряется во времени, в пространстве и в самом себе, выныривая в реальность только тогда, когда сталкивается с отливающими золотом пожухлой травы радужками. Антон смотрит на него в упор и тоже молчит, и вся эта пантомима со стороны наверняка выглядит очень комично. Только ни Арсению, ни Антону не смешно, обоим — абсолютно до лампочки, что будет, если сцену из их немого кино кто-то увидит. От самого сердца по всему телу проходятся разряды электрического тока, когда Антон аккуратно, словно боясь оказаться красной тряпкой для быка, подтягивает на руках и садится, опираясь спиной о шершавую поверхность ствола. Он достаёт из кармана широких шорт пачку сигарет, и Арсений залипает на том, как эти самые музыкальные пальцы аккуратно подцепляют тонкий свёрток, а влажные губы обхватывают его фильтр так естественно, что все лишние вопросы улетучиваются в одно мгновение. Какая разница, почему только что вышедший за порог подросткового периода юноша курит? Арсений хочет позорно сбежать, трусливо поджав хвост, потому что у Антона по мановению мысли всё ещё нет пышной груди и узкой талии, но по-прежнему есть острый нос, длинные ноги и худющие руки, протягивающие ему пачку сигарет. Арсений цепляется взглядом за сигарету, перевёрнутую фильтром вниз, но поинтересоваться не решается. Он быстро поднимает на Антона взгляд, боясь зависнуть на его глазах дольше положенного, но прочный зрительный контакт устанавливается сам собой.

— Курение убивает, — голос неожиданно сипит и звучит на пару октав ниже. Антон смотрит пристально и нечитаемо, а потом хмыкает, убирая сигареты в карман.

— Жизнь убивает, а курение просто сокращает её, — он чиркает спичкой и подносит трясущийся огонёк к сигарете, выглядя в этот момент настолько сосредоточенным и умиротворённым одновременно, что Арсения, кажется, начинает вести. Или это всё солнечный удар, чёрт этот организм поймёт. — Парадокс, да?

Арсений кивает безвольным болванчиком, думая только о том, как бы не погрязнуть в собственном болоте с головой, но Антон продолжает вести понятную только ему игру в первое знакомство, протягивая вспотевшую ладонь.

— Антон.

Арсений смотрит на приветственным жест загнанным кроликом и в очередной раз за прошедшее время просит себя собраться. А потом плюёт на все страхи и, машинально вытерев ладонь о ткань шорт, крепко вцепляется в предложенную руку. Антон натянуто улыбается и сжимает пальцы сильнее, поддерживая рукопожатие чуть дольше положенного.

— Арсений.

***

Антон врывается в жизнь Арсения быстро и без сожаления. Они сталкиваются нос к носу ежедневно, и каждый раз под гнётом страха крошечные мотыльки пытаются вырваться наружу, выбивая весь воздух из лёгких. Арсений застывает каменным изваянием и ограничивается приветственным поднятием руки. Антон же не скупится на дружелюбную улыбку и цепкий взгляд, от которого становится невыносимо душно даже в прохладной тени. Что-то идёт не так, и Арсению это не нравится. Со временем он узнаёт, что Антон для всей округи — местное и персональное солнце: всегда весёлый, задорный и невероятно громкий. Многие представители преклонного возраста называют его шкодливым и несерьёзным, но все поголовно хвалят его добросердечие и отзывчивость, растекаясь умилённой улыбкой каждый раз, когда этот неугомонный вихрь появляется в поле зрения. Стоит только попросить о помощи, и этот местный супергерой тут как тут. Но с Арсением Антон осторожничает и будто держит дистанцию. Разговоры с ним получаются скомканные и несодержательные, словно обоим по два года и они только-только научились связывать слова в простые предложения. Чаще всего они просто молчат, обмениваясь дежурными приветствиями и глубокими взглядами, в которых отыскать истину так же сложно, как ежа в бескрайнем поле овса. Арсений не понимает, что с ним происходит, но ему упорно кажется, что Антона одолевает та же хворь неизвестного генеза, что и его, только вот спрашивать его о природе этого чувства не хочется. Несколько раз он видит Антона, разгуливающего по селу в компании своих друзей, и Арсений честно старается не обращать внимания на шумную компанию дозревающих подростков, но всё равно следит за ними пытливо, напоминая горе-следователя из дешёвых детективов. Он отмечает, что Антон никогда не смотрит на друзей так, словно готов прожечь в них дыру. А на Арсения смотрит. От каждого взгляда у Арсения расплывается едкий дым от внутреннего костра в голове. И он, сколько бы не пытался противостоять этому гипнозу, продолжает смотреть в ответ, не в силах оторваться, как помешанный и приворожённый. Он в очередной раз пытается убедить себя в неправильности происходящего, с трудом отвлекаясь на очередную пёструю клумбу, которую бабушка попросила полить, или строку в книге, которую понять ему уже не суждено.

Молчание медленно перерастает в традицию, и Арсения это радует. Разговоры сближают, а ему нужно разорвать уже сформировавшуюся неведомую связь, но из раза в раз Антон пресекает любой прогресс, стоит тому только сдвинуться с нулевой отметки. Арсений решил провести лето в деревне, чтобы отвлечься от мирских проблем, и, стоит признаться, у него это получилось. Арсений уже не может думать об учёбе, о ссоре с другом, которая произошла перед отъездом. Все его мысли заняты одни единственным человеком, который не может оставить его в покое даже во сне. Арсений впервые не может понять себя. Ему даже не хочется копаться в себе. То ли потому, что это тратит много энергетических ресурсов, то ли потому, что он боится, что однажды он придёт к неутешительным выводам. Но чтобы убрать сорняк, нужно избавиться от его корня. Арсений бродит по замкнутому кругу, из раза в раз возвращаясь к одной и той же точке: он не знает, что ему сделать, но делать что-то определённо нужно. Антон в этом плане оказывается более дальновидным, и Арсений от души крестит его разнородными бранными словами, когда тот находит его под той же самой берёзой и предлагает сходить вместе с ним на рыбалку. Один на один. Арсений, выработав достаточную силу воли, чтобы внутренне уговорить себя не идти на эту провокацию, всё равно слабодушно соглашается. Антон прощается с ним шуткой про уже пойманную рыбку, и Арсений только сейчас понимает, что всё это время просидел с открытым ртом.

А ведь он даже не любит рыбу. По окончании сессии Арсений поклялся, что ни разу за предстоящий отдых не встанет раньше десяти, и сейчас он стоит в пять утра у истоптанной тропинки, расстеленной через густой подлесок к спокойной широкой реке. Солнце всего час назад показалось из-за горизонта и ещё не успело разогреть остывший за ночь воздух, поэтому Арсений предусмотрительно взял с собой лёгкую спортивную кофту, чтобы точно не замёрзнуть. Антон появляется перед ним со скромной улыбкой на губах и в несменной серой кепке, натянутой козырьком назад. Из рыболовного у него только удочка, жестяное ведро (Арсений с трудом сдерживает себя, чтобы не спросить, куда он дел пластиковое) и детская лопатка, которую, как Антон сам признаётся, он втихую украл с детской площадки. У Арсения из рыболовного только четыре бутерброда, два яблока и пыльный сборник стихов Маяковского. Даже настроение не захватил.

В лучах распускающегося солнца только что проснувшийся Антон кажется ещё более искусным и нереальным. Мотыльки сонно перебирают крылышками, вызывая лёгкий трепет внутри, но сам Арсений чувствует себя всё ещё на грани сна и бодрствования, чтобы пытаться угомонить этот вялый рой внутри. Ему просто нравится наблюдать за нелепыми попытками Антона откопать червей лопаткой, нравится касаться его коленки своей, когда они ждут клёва, и нравится слушать открытый и яркий антонов смех, когда Арсений зашуганно отодвигается от барахтающегося в широких ладонях первого улова. Антон смеётся по-особенному, всегда звонко, с лучистыми морщинками вокруг глаз, цепляясь то за чужое плечо, то за коленку. Арсению нравится. Ему всегда симпатизировали люди, которые не бояться показывать свои эмоции в полном объёме и во всей красе. У Антона душа нараспашку, взгляд доверительный и улыбка обезоруживающая. Раннее утро и невыспавшийся, уставший от постоянных роящихся мыслей мозг создают особую атмосферу, под мягким покрывалом которой Арсений позволяет всем крылатым внутри себя руководить своими чувствами, пока они находятся в пределах разумного.

Июльское солнце быстро набирает силу, и в воздухе снова повисает тяжёлая и знойная духота. Река близ деревни широкая и просторная, и Арсений чувствует внутри себя дух пробуждающегося Есенина, готового взяться за перо и начать писать про красоту необъятной России. Или за горлышко бутылки дешёвого алкоголя, тут уж с какой стороны на свои чувства посмотреть. Погода с самого начала месяца стоит безветренная, и река кажется необычайно спокойной и умиротворённой, своим тихим нравом вселяя в Арсения душевное спокойствие. Он слышал, что на рыбалках нужно вести себя тихо, чтобы не спугнуть рыбу, и Попов впервые находит весомую причину поблагодарить Антона за их общий обет малословия, данный ещё в первую встречу лицом к лицу. Арсений вслушивается в шум реки, гул сосняка за спиной и тихий писк пролетающих мимо комаров, перелистывая страницы захваченного с собой томика стихов. Главное не смотреть на Антона, пытаться не замечать его короткие взгляды на себе и думать о поэтическом противостоянии двух враждующих сущностей, но никак не давать Антону повода усомниться в чистоте Арсовых помыслов. А ведь его острая коленка всё ещё обжигает кожу на бедре.

— Не понимаю, чем эти реки с озёрами так нравятся людям, — хриплый голос Антона заставляет Арсения вздрогнуть и обратить на себя слух, — Они же вообще неоригинальные. Отражают окружающий мир и влюбляют в себя миллионы, хотя от себя привносят только искажение реальности этими своими волнами.

Арсений зависает на добрые секунды и осторожно закрывает книгу, поднимая голову и всматриваясь в лицо Антон сквозь завесу сигаретного дыма.

— С людьми ведь так же. Наверное, видят схожесть с собой, — Антон лишь невесело хмыкает, выкидывая бычок под ноги и втаптывая его в рыхлый песок. На Арсения упорно не поднимает взгляд. — Ты к чему заговорил об этом?

— Да я просто заметил, что ты стихи читаешь, — в подтверждение своих слов Антон кивает подбородком на книгу в руках Арсения, — А в них все любили восхвалять природу. А мы как раз у реки, вот я и задумался.

— К твоему глубочайшему сожалению, Маяковский не писал про природу.

Антон в ответ по-кошачьи морщит нос.

— Ненавижу литературу.

Арсений издаёт понимающий смешок и устремляет взгляд на реку, обдумывая Антоновы слова. Тишина неоконченного диалога начинает звенеть, и её неистово хочется чем-то заполнить.

— Важно не то, что ты видишь на поверхности воды, — он наконец-то ловит взгляд Антона своим и кивает головой в сторону ведра с барахтающимися в нём окунями, — А то, что скрыто под её толщей.

Антон судорожно бегает глазами по лицу Арсения, заставляя его напрячься и даже задержать дыхание, а затем расплывается в улыбке.

— Какой же ты странный, — Арсений невольно улыбается в ответ.

— Все мы странные, и это делает нашу странность массовой нормальностью.

Антон мягко качает головой и переводит взгляд на спокойно покачивающийся поплавок. Над самой гладью реки, кружась в неистовом танце, пролетают горластые речные чайки. Одна, взмыв как можно выше, стремительно падает вниз, звонко ударяясь о водную гладь, но вскоре вновь выныривает из реки, присоединяясь к одиноко парящей подруге. Арсений внутренне подбирается и замирает, поражённый необычным явлением природы. Ему кажется, что кто-то свыше пытается отправить ему сигнал из самого космоса, дать какой-то очень важный знак, но Антон неожиданно резко выдёргивает удочку и легко толкает Арсения локтём.

— Давай искупаемся.

Арсению приходится вынырнуть из собственных мыслей.

Когда он стоит по пояс в прохладной реке, то задумывается, как вообще согласился на эту авантюру. Он настолько далёк от водной стихии, что за свою короткую жизнь так и не научился плавать. Антон на это заявление с укоризной хмыкает, но обещает сделать всё возможное, дабы привить необходимый навык.

— Чтобы тело держалось на плаву, надо отпустить все тяжёлые мысли и остаться с водой один на один, — в подтверждение своих слов Антон откидывается назад, словно под ним не колышущаяся водная гладь, а мягкий пуховый матрас, и медленно подгребает руками под водой, — Людей с лёгкой душой она держит, а с тяжёлой — нет.

Арсений завидует простоте антоновой жизни и чистоте его души. Попову кажется, что все его внутренности обмазаны вязким мазутом из тёмных и скверных мыслей. Он обволакивает сердце, закрывая его в тесной давящей клетке, в которой орган заходится в пугливой дрожи от клаустрофобии. Как бы Арсений не хотел, но избавиться от густой субстанции не сможет даже силой воли, поэтому ему остаётся только смириться с чернью внутри своей души и стараться мысленно не погружаться в неё с головой. Утонуть в себе опаснее, чем в холодной реке.

— Спасибо за дельный совет, — бурчит он себе под нос в надежде остаться неуслышанным и приседает, оставляя над водой только голову.

Антон, кажется, единится с природой всем своим существом, теряя связь с внешним миром. Он прикрывает глаза, подставляя лицо греющему солнцу, а внутри Арсения что-то с треском рассыпается на мелкие осколки. Расслабленный и умиротворённый, Антон покачивается на слабых волнах, открыто улыбаясь чему-то своему. Мотыльки в узком средостении взмывают вверх и бьются в об органы в припадке невыразимых чувств. Похоже, люди не шутили, когда называли Антона солнцем, потому что треклятые насекомые реагируют на него так же неадекватно, как на лампочку накаливания на крыльце дома. Дышать становится тяжелее, холодная вода не спасает от внутреннего жара, но Арсений заворожённо гуляет взглядом по острым скулам, юношеской щетине на впалых щеках, со внутренним скрипом смотрит на вздымающуюся грудную клетку и выпирающие под тонкой кожей рёбра. Пальцы покалывают от желания пересчитать их и ощутить приятную вибрацию на самых кончиках. Арсений мысленно пытается себя одёрнуть, заставляет посмотреть куда-то ещё, потому что ещё немного, и Антон точно почувствует выжженную взглядом дыру в теле. Но сам Антон не скупится на красноречивые взгляды, разлепляя тяжёлые веки. На его губах — блаженная улыбка, в глазах шелестит сочное одуванчиковое поле, и в целом Антон кажется таким чистым и невинным, точно ангел, сошедший с гравюр в местной церкви. Арсений немедленно хочет задушить в себе все зачатки скверных помыслов, чтобы не запятнать белоснежную душу другого человека и не вляпать самому. Он даже не хочет разбираться, о чём вторят все его мысли. Он уверен, что ничего хорошего и правильного в них нет.

Антон, явно загоревшийся идеей обучить кого-то самостоятельно, предлагает свою поддержку. Его руки даже в студёной воде ощущаются раскалёнными камнями, когда он касается ладонью оголённой Арсовой груди в попытке удержать чужое тело в условно горизонтальном положении. Арсений направляет всё своё внимание на попытки правильно выполнить наставления названого учителя и вскоре забывает о всех своих тараканах и других насекомых, заселивших весь его организм. Антон не упускает возможности поглумиться над неумелыми движениями Арсения, но даже так все его слова пышут добром и искренней поддержкой, поэтому Арсений жалится над мальцом и старается меньше барахтаться. Не помогает. Очень скоро Антон, воспринявший очередные попавшие в глаза брызги за личное оскорбление, не удерживается от соблазна ответить на безобидные снаряды и окатить лицо Арсения водой. Попов чувствует разрастающийся в груди азарт, в глазах Антона разгорается самый настоящий пожар, и их урок плавания стремительно превращается в войну не на жизнь, а на самоутверждение. Пару раз Арсений не очень нежно давит на плечи Антона, погружая его с головой под воду, а Антон умудряется схватить Арсения за лодыжку и уронить под аккомпанемент бранных слов и звонкого смеха, не забывая во время короткого перемирия прокомментировать худобу ног Попова. Арсений отвечает тычком под рёбра, и война возобновляется вновь.

Когда солнце нависает над их головами, а детское озорство придавливается физической усталость, Антон заботливо предлагает вымыть из волос Арсения речной песок, который он успел закинуть в процессе борьбы. Арсений, полностью расслабившийся в дружеской перепалке, без излишнего целомудрия устраивается между ног Антона, севшего в воде у самого берега, и укладывает свою голову на плоский живот. Никто из них не задумывается, насколько странно они выглядят со стороны. Всё равно никто не увидит. Арсений по-прежнему погружён в воду, и чтобы волны не уносили его, ему приходится обвить руками Антоновы ноги. Те самые музыкальные пальцы оказываются очень хороши в роли расчёски и массажёра: пока Антон аккуратными движениями перебирает плавающие по воде короткие пряди, Арсений невольно погружается в сладкую заслуженную дрёму. Движения Антона размеренные и нежные, почти материнские, и Арсений готов продать ему свою душу, чтобы этот момент их личного блаженства продлился как можно дольше. Но Антон, кажется, из тех людей, кто терпеть не может долгое спокойствие и размеренное течение жизни, поэтому он решает изучить Арсения, но в своей манере.

— У тебя столько родинок, — Арсений чувствует невесомое касание в области груди. Сердце глухо ухает вниз, укатываясь на самое дно водоёма, а внутри всё замирает в предвкушающем ожидании. Он разлепляет подрагивающие ресницы и впивается взглядом в сосредоточенного Антона, бесстыдно выводящего на чужой коже известные только ему узоры. — Даже большую медведицу можно составить, — шепчет он, перехватывает взгляд Арсения и замирает. Антон, словно чувствуя краткий разряд тока на кончиках пальцев, останавливается. Его ладонь, широкая и разгорячённая, полностью ложится на грудь Арсения, и у последнего спирает дыхание не то от близости, не то от наглости. В голове туман, в груди ураган, а перед глазами застывшее в ожидании лицо Антона, у которого под коленкой прощупывается такой же быстрый и неровный пульс, как у самого Арсения. Антон отмирает первым, выдыхая судорожно и рвано.

— Оно у тебя бьётся.

— Значит, живой, — на автомате хрипит Арсений, и Антон сдавленно смеётся, убирая обе руки. Арсений не хочет признавать, но где-то внутри он чувствует глубокое разочарование, когда перестаёт чувствовать в волосах касания ловких пальцев. Долгожданное умиротворение растворяется в воздухе незримой дымкой.

— Говорят, те, у кого много родинок, очень счастливые, — произносит Антон, пока Арсений отлипает от его ног и полностью поднимается из воды.

— Ты всё ещё веришь в эти сказки? — вышедший на берег следом Антон неопределённо ведёт плечом и быстро находит в лежащих на земле шортах пачку сигарет.

— Так проще жить, — он улыбается, поворачивает открытую пачку к Попову, и Арсений снова видит ту самую перевёрнутую сигарету. Антон сам отвечает на немой вопрос в глазах: — Эту нужно выкурить самой последней и загадать желание.

— И много желаний ты так загадал?

— Пока ни одного, — Антон прикуривает и долго смакует едкий дым.

В воздухе снова повисает тишина вместе с запахом жжёного табака. Натягивая на влажное тело просторную футболку, Арсений задумывается о том, как же легко курильщикам: выкурил сигарету — вытравил все ненужные мысли из головы. У него так просто избавиться от спутанного вороха тяжёлых дум не получится, даже если он загадает желание на падающий бычок: внутренние страхи уже впитались под кожу и растворились в венозном русле, разнося колючие мысли по органам и заставляя их ныть от неприятных ощущений. Кожа на груди всё ещё пылает, словно на неё вылили колбу с кислотой: ещё немного, и проесть до самого сердца, дрожащего в бренных попытках вернуть привычную частоту сокращений.

— Так ты счастлив? — Арсений смотрит на потускневшего и неожиданно серьёзного Антона, который выкидывает под ноги даже наполовину невыкуренную сигарету. Видимо, дым помогает не всем. Арсений думает о том, что счастье — эмоция не накопительная, мимолётная, что нельзя однажды обрести его и пронести через всю оставшуюся жизнь. Арсений думает, что счастье — это не раз и навсегда, это раз за разом, снова и снова, чтобы не забыть его сладковатый привкус на кончике языка. Арсений думает, что сейчас он ни черта не счастлив, что ещё немного, и он сойдёт с ума с этим Антоном, его двусмысленными играми и своими неправильными чувствами. Вместо этого Арсений говорит:

— Раз люди так считают, значит, это имеет смысл.

Антон улыбается и втаптывает бычок в песок.

***

Арсений знает, что люди любят нести хлам из прошлого в настоящее, прячась в груде ненужных вещей и ностальгических чувств от серой и тусклой реальности, но то, что в двадцать первом веке где-то до сих пор празднуют день Ивана Купала, стало для него невероятным открытием. Стоит им с Антоном сойти с лесной тропинки, возвращаясь с реки, как близкий Антонов друг Илья с другими сельскими юношами перехватывают их и принуждают помогать в подготовке к волшебной ночи. С Ильёй Арсений был знаком и раньше, и повзрослевший он ничуть не отличается от себя мелкого: такой же инициатор и зачинатель всех детских развлечений, происходящих в деревне. Так и сейчас под его строгим руководством Арсений с всегда маячащим на горизонте Антоном вынуждены таскать брёвна для костра на берег реки, открывающийся с просторного одуванчикового поля, помогать косить отросшую траву, а потом делать из неё и заранее принесённой соломы до сих неизвестное чучело. Пока девушки одевают и украшают огромную куклу из подножных ресурсов, а Арсений помогает в сооружении высокого костра, ему кажется, что он переместился на два века назад: связь и интернет в этих местах ловят скверно, из развлечений только пыльные книги с бабушкиного шкафа, непонятные праздники и внутренняя борьба со своими эмоциями, заставляющими тело вести себя нескладно и даже противоестественно. Антон весь день мельтешит перед глазами. За одно только утро его концентрация в жизни Арсения возросла до критического максимума — ещё немного, и сердце откажется работать и укатит в отпуск за свой счёт. Арсений задумывается, что будет этому только рад, когда устанавливает с Антоном последнее бревно для костра, в конце имея удовольствие понаблюдать, как тот вытирает краем футболки стекающий по лицу пот. Арсений одёргивает себя: удовольствие, как же. Одинокий мотылёк больно режет крыльями по сердцу.

Когда солнце постепенно уходит за горизонт, а вся необходимая подготовка к празднику считается официально законченной, Арсения неожиданно облепляют местные девчушки, горящие желанием научить таинственного и прекрасного незнакомца, как они сами его величают, плести венки. Арсений, доселе редко общавшийся с детьми так близко, просто соглашается, краем глаза замечая довольно и ехидно улыбающегося Антона. Плести венки оказывается гораздо сложнее, чем представлялось на первый взгляд: то ли Арсений плохой ученик, то ли девочки ещё не доросли до роли учительницы. Наличие в венке каких-либо трав, кроме одуванчиков, и вовсе сбивает с толку, но Арсений учтиво молчит, не желая показаться в глазах юных мастериц невеждой. Когда последняя травинка оказывается на нужном месте, а лента из растений превращается в кольцо, Арсений уже готов назвать каждую из очаровательных девчушек своими подругами, невзирая на то, что им по семь лет. Он сердечно обещает каждой выйти за них замуж, утвердительно шепча каждой, что всех остальных он обманул и только её нарёк своей избранницей. Скромный детский смех растекается теплом по сердцу. К тому времени на поле начинает подтягиваться народ, от детей до людей среднего возраста. В десять часов, когда последние лучи солнца скрываются за горизонтом, а противная мошкара так и липнет к оголённым участкам тела, начинается самое интересное: поджигают костёр вместе с установленным над ним чучелом. Костёр зажигают всей доброй юношеской частью населения, и каким-то чудом даже здесь Антон оказывается рядом, улыбаясь счастливо и по-детски задорно. Арсений ничего не может с собой поделать и зеркалит улыбку, невольно заряжаясь чужим настроением. Женские голоса заводят какую-то старорусскую песню, все пришедшие сцепляются руками в широкое кольцо и заводят хоровод вокруг взмывающего к небу пламени. Арсений в упор смотрит в затылок смеющемуся в голос Антона и даже не старается подавить в груди разрастающееся тепло: огонь внутри него уже сросся с купальным костром в едином пламенном танце, сжигая остатки прискорбного настроения. На душе становится спокойно и весело. Когда приходит время прыгать через костёр, Антон быстро находит Арсения среди толпы зевак и предлагает устроить соревнование: кто ниже прыгнет, тот должен выполнить желание победителя. У Арсения внутри драйв, Арсений опьянён азартом и окружающим весельем, поэтому он смело жмёт Антону руку и становится следом за ним в очередь. По меткому взгляду Ильи ожидаемо побеждает длинноногий Антон, чему он радуется так, словно выиграл чемпионат мира, не меньше. Арсений только хлопает его по плечу и говорит, что у него ещё будет возможность отыграться. Антон расплывается в улыбке и предлагает выбрать желание потом: сейчас он не в том настроении, чтобы придумывать наказания.

Когда общий шум стихает, а девушки уходят выполнять свои обряды на суженных куда-то в чащу леса, Арсений принимает взвешенное решение передохнуть перед костром, потому что ночной ветер неприятно холодит взмокшую кожу. Он крутит в руках самодельный венок, который не иначе как чудом и заговорённостью юных целительниц не распался на составляющие, и думает практически ни о чём. Последние часы, проведённые в забытьи, очищают голову от скверных мыслей гораздо лучше ночных клубов в центре Петербурга. Он не думает об утренней рыбалке, о последовавшим за ним купании и о своих скомканных чувствах не вспоминает тоже. Пока рядом, почти вплотную, не садится Антон. Растрёпанный, вспотевший, светящийся изнутри от переполняющего счастья, он выглядит таким простым и давно знакомым, что в груди щемит от распирающей нежности. Языки пламени отбрасывают на точёные черты лица оранжевые отблески, и глаза Антона в этом свете выглядят как залитые закатом майские луга: ещё совсем юные, беспечные, но уже пышущие всеми красками жизни и природной красотой.

— Как тебе праздник?

— Я бывал на таких в детстве, — губы Арсения трогает ностальгическая улыбка, — Их проводили на этом же берегу. Но сейчас мне нравится гораздо больше, потому что тогда детям очень многое запрещалось.

— Ты был уже здесь раньше? — Антон кажется очень удивлённым, и Арсений только сейчас понимает, что они знают друг о друге ровным счётом ничего.

— Да, здесь живёт моя бабушка. До десяти лет я каждый год ездил сюда, но потом перестал. Тогда мне казалось, что для такого взрослого мальчика ездить к бабушке некруто, — Арсений усмехается.

— А я думал, что ты городской сноб, который решил выбрать первую попавшуюся деревню, чтобы удовлетворить свою тонкую душу, — Антон смеётся, — И почему некрутой мальчик решил вернуться?

— Устал. Город слишком шумный и напоминает пчелиный улей.

— Все трудятся, чтобы подлизаться к самой главной? — в глазах Антона пляшут черти, и Арсений коротко смеётся, соглашаясь с приведённой аналогией.

Тишина между ними уютная, почти что родная. Антон откидывается назад, укладываясь на покрытую ночной росой свежескошенную траву и прикрывает глаза, пока Арсений смотрит на их оголённые ступни, оказавшиеся близко друг к другу. И ничего его щиколотки не худые.

Арсений не знает, сколько проходит времени, но вскоре Антон под боком начинает копошиться: он переворачивается на бок лицом к Арсению и, смотря куда-то себе за спину, поднимает руку вверх. Арсений находит это странным.

— Что ты делаешь? — в качестве ответа Антон кивает подбородком назад, и Арсению приходится повернуться. Тень Антона весело машет ему в знак приветствия, и Арсений в который раз задумывается, что ребёнок в этом рослом юнце будет жить ещё очень долго.

Арсений решает поддержать незамысловатую игру и тоже поднимает руку, делая единственное, чему его научило детство — собаку. Антон снизу фыркает и, не без помощи второй руки, закидывает пальцы друг на друга так, что тень выдает самый натуральный профиль петуха. Их теневые животные недолго ведут друг с другом беседу, потому что пальцы Антона быстро затекают от таких мудрёных фигур. Они расслабляют ладони, но руки не опускают, словно чего-то ждут. Арсений бездумно поднимает и опускает свою, рассматривая удлинённую тень от своей ладони с различных ракурсов. Антон медленно приближает свою тень к чужой, и Арсений замирает от клокочущего внутри предвкушения. Антон, кажется, перестаёт замечать всё, что происходит вокруг. Он медленно касается теневых пальцев своими, затем — всей ладонь, и Арсений пленён этим чарующим зрелищем настолько, что не может отвести взгляд. Он делает шаг навстречу, расправляет ладонь и позволяет чужой тени коснуться своей в слишком близком и интимном жесте. Антон сжимает пальцы. Арсений повторяет за ним. Ещё немного, и их тени сцепились бы переплетением пальцев, но басистый голос Ильи вырывает Арсения из внутренней туманности в шумную реальность. Когда он окончательно приходит в себя, ни Антона, ни его тени рядом уже нет, а беснующие мотыльки готовы прогрызть рёбра, чтобы выбраться из душного пространства на свежий воздух.

Арсений сбегает. Он бежит сломя голову сквозь подлесок вдоль реки, пока не выходит на тот злосчастный берег, с которого всё началось. Река всё так же тиха и кротка, разве что её воды больше не отливают небесной синевой. Арсений зарывается ступнями в рыхлый речной песок и садится на промёрзшую землю. На голове — венок, в руках — промозглый холод от фантомных касаний, в душе — такая же чёрная вода, готовая потопить в своём шторме ни один корабль. Арсений свято надеется переждать остаток ночи и беснующие чувства в одиночестве, постараться покопаться в пыльных уголках сознания, чтобы понять, что за болезнь преследует его и, что самое важное, как с ней бороться. Но Антон находит его раньше, чем Арсений успевает отсидеть себе всё, что только можно. Смущённый и запыхавшийся, он садится так близко, что Арсений может чувствовать тепло его тела. Он с трудом сдерживает себя, чтобы не отсесть: ему хватает и собственного жара внутри, чтобы принимать ещё и чужое. Новый аксессуар на голове Антона он замечает не сразу.

— Ирка, одна из наших, подарила, — Антон стягивает аккуратный, сделанный с нежностью и заботой венок с головы и перебирает крошечные цветы пальцами. У Арсения неприятно ёкает в груди, — А твой?

— Сам сделал, — Арсений отзеркаливает движение и кладёт венок между собой и Антоном. Последний размещает свой поверх.

В молчании чувствуется недосказанность и напряжение. Арсений отвлекается на липнущую к ногам мошкару, пока Антон растирает покрасневшие колени руками. Что-то между ними не то, только если Арсений не может даже приблизиться к разгадке, Антон, кажется, понимает всё за считанные мгновенья.

— Ты когда-нибудь целовался с парнем? — Арсений чертыхается.

— Я похож на пидора?

— Хочешь попробовать?

Арсений поджимает губы и упорно молчит, но Антон, положивший начало своей безумной идее, не намерен сдаваться, сигая со скалы в карьер.

— Да или нет?

— Пидора ответ, — в ушах шумит, сердце в висках отдаёт набатом, и Арсений весь съёживается, желая спрятаться от этого разговора. И от себя тоже.

— Ты же ничего не ответил, — голос Антона понижается до шёпота, в нём чувствуются нервные дрожащие нотки, и от этого становится не по себе. Семя сомнения уже дало корни в заскорузлых внутренних установках.

— В данном случае любой ответ будет пидорским.

— А если я скажу, что это моё желание?

Арсений зависает на томительные секунды, не находясь с ответом. Почему-то обидеть Антона не хочется, но и соглашаться на противоречащие собственным барьерам авантюры нет никакого желания.

— Придумай другое, — отрезает он. От этого разговора внутри всё холодеет. Бедное сердце от внутреннего льда заходится дрожью. В местах, где острые плечо и колено Антона касаются его собственных, под самой кожей, чувствуется свой пульс. Внутренняя буря сводит его с ума, и Арсений даже не думает о том, что чувствует Антон, пока тот весь не сжимается: видно, отодвинуться неловко, а личное пространство обозначить хочется. Арсений украдкой смотрит на него. Антон кусает губы, его ресницы мелко дрожат, и весь его вид говорит о том, что внутреннее напряжение сводит его с ума. То ли огорчен отказом, то ли своей нелепой надеждой на согласие. Он достает из кармана шорт пачку сигарет и закуривает, непривычно глубоко затягиваясь. Пальцы даже не дрожат. Арсений переводит взгляд на реку, когда дышать становиться нечем. Его собственные легкие словно наполняются дурманящим дымом из противоречий. От одной только мысли о поцелуе губы призывно покалывают, и это чувство хочется немедленно содрать вместе с кожей, вырвать из сердца и утопить под толстым слоем воды, чтобы никто никогда не смог отыскать. Рассудок расплывается в черепной коробке неоформленной субстанцией, и Арсению приходится довольствоваться его молчанием. Он снова смотрит на Антона. На его губы, обхватывающие фильтр, на расслабленные пальцы, сжимающие сигарету, и взгляд, прикрытый веками. Тишина в голове сменяется голосом на подкорке сознания. Сердце. Это оно из глубин грудной клетки шепчет свои молитвы, надеясь быть услышанным. И Арсений, погрязший в сомнениях, страхах и стереотипах, плюет на все и идет на поводу зова из самых тёмных уголков души. Он ждет, когда Антон затянется и отнимет сигарету, и притягивает его к себе за шею, вжимаясь в сухие обветренные губы. Антон на вкус как дым и сахар, Антон по ощущениям — на удивление нежный и цепкий. Арсений мог бы сравнить его губы с лепестками роз или бархатом, но он не хочет даже пытаться передать свои ощущения на осязаемые объекты. Губы Антона — как глоток свежего воздуха после продолжительной грозы, как долгожданный сон после сдачи важного экзамена, как кратковременное счастье, ради которого надрываешься годами. Антон цепляется за плечо Арсения и, кажется, напрягается еще сильнее: хочет то ли оттолкнуть, то ли притянуть ближе. Арсений отстраняется первый.

— Выдыхай.

Антон отворачивает голову и судорожно выпускает дым из приоткрытых губ, и пока тот не успевает раствориться в воздухе, снова льнет к чужим губам, пока Арсений не передумал, пока он сам тянется ближе и перебирает губами медленно, тягуче, точно желая остаться в этом моменте подольше.

Арсений теряется. Тонет в чувствах с головой, не желая выбираться на поверхность. В собственном омуте жарко и опьяняюще приятно, настолько, насколько никогда и ни с кем не было. Кожа Антона под пальцами горит, сам Антон, кажется, отдаёт всего себя новым ощущениям, и Арсения от этого ведёт как от крепкого дурамана. Он целует так, словно прикасается губами к искусству, к чему-то запретному и прекрасному, за что его незамедлительно могут отправить в недра преисподнии. Хочется ближе, хочется сразу с обрыва вниз, чтобы не нашли и не достали. Пальцы Антона, крепко сжимающие плечи, мелко подрагивают, он сам — раскалённый и податливый, делай с ним всё, что только захочешь. Арсений хочет, но наперекор желаниям отстраняется, наблюдая, как Антон тянется за ним следом, жмётся к чужому лбу, прерывисто выдыхая и опаляя кожу горячим воздухом.

— Давай запустим венки, — его голос сиплый и тихий настолько, что даже Арсений не сразу разбирает слов. В голове подпалённое перекати-поле.

— Зачем?

— Обряд такой, — Антон набирает в лёгкие побольше воздуха и отстраняется окончательно. Арсений бездумно кивает.

Антон берёт их венки, сложенные друг на друга, заходит по колено в воду и опускает кольца на покачивающиеся волны. Венок Арсения, лежащий снизу, плывёт недолго, ожидаемо рассыпаясь на множество уже подвявших цветов. Антонов в одиночестве проплывает несколько метров и самозабвенно погружается на дно. Арсений, наблюдавший с берега, усмехается.

— И что это значит?

Антон ведёт плечом и, обернувшись, улыбается.

— Хер знает, я не разбираюсь в девичьих приметах.

Арсений смеётся.

***

Жизнь переворачивается с ног на голову. Арсений по-прежнему встаёт к обеду, перечитывает бабушкину библиотеку, помогает ей с цветами и небольшим огородом и без дела шатается по сельским улочкам. Но мир, каждый кусочек его существования, насыщается сочной зеленью и оседает сладковатым привкусом на губах. Антон предпочитает не забывать про события той ночи, и Арсений не находит в себе смелости, чтобы потушить запал в чужих глазах. Арсений сам малодушно понимает, что он хочет того же. На следующую ночь после рокового праздника он, с головой зарывшись под одеяло, пытается вытравить из своей головы назойливые мысли, но губы всё так же покалывают и саднят, а разум продолжает из раза в раз подкидывать воспоминания о томных и чувственных касаниях чужих рук. Не женских. Мужских. Арсений пытается убедить себя, что он не должен думать об этом, что о всём произошедшем надо забыть, как о кошмарном сне, но внизу живота приятно тянет, стоит только подумать о… Арсений не может уснуть всю оставшуюся ночь.

Они с Антоном становятся ближе. Гораздо ближе, чем обычно могут стать друг для друга парни. Антон вытаскивает его из дома, чтобы поиграть в футбол со своими друзьями. Не понимающий, зачем нужно пинать мяч друг другу и пытаться забить его в ворота, Арсений соглашается, полдня стоит на воротах, а потом сцеловывает солоноватый пот с взмокшего виска названого приятеля, когда друзья Антона разбегаются по своим делам. Он помогает Антону починить подкосившееся крыльцо его дома и знакомится с его мамой, очень приятной и отзывчивой женщиной, а потом в комнате Антона долго-долго прижимает его к себе, пока небо за окном не темнеет. Арсений выбирается с Антоном на вечерние прогулки, когда солнце не так нещадно палит и можно спокойно вдохнуть посвежевший воздух, и Антон утягивает его на какое-то полуразрушенное кирпичное здание, чтобы украсть несколько шкодливых поцелуев. Рассекая шагами засеянное ещё свежим зелёным овсом поле, Арсений вытаскивает изо рта Антона травинку, причитая, что так можно занести в организм паразитов. Антон обиженно пыхтит, а потом заливается громким смехом, когда за Арсением увязывается назойливая пчела. Жизнь продолжает течь своим чередом, пока Арсений и Антон могут прятаться от чужих глаз и томиться в июльской духоте и жарких объятиях друг друга.

Первые дожди случаются в середине июля. Необходимость поливать огород отпадает, все песчаные дороги покрываются мутными лужами, и выйти из дома не получается из-за ливневой стены, разве что в местный магазин за необходимым и сразу назад. У Арсения начинается самая настоящая ломка. Он уже второй день коротает в четырёх стенах в компании бабушки, и хотя Арсению действительно есть, о чём с ней поговорить или чем себя занять, чувство, что чего-то не хватает, не покидает его голову. Арсений периодически смотрит в окно, из которого открывается вид на дорогу и колодец, и один раз ему удаётся увидеть Антона. Мокрый, растрёпанный, он напоминает Арсению потерявшегося кота. Сердце болезненно сжимается, но не от жалости к домашним животным. Когда Антон перед тем, как забрать наполненные водой вёдра и укрыться в тёплом доме от дождя, смотрит в его окно и встречается с ним взглядом, внутри взрываются фейерверки. Они улыбаются друг другу как умалишённые и снова отвлекаются на свои жизни, но Арсения ещё долго не отпускает. Он вытирает вспотевшие ладони о ткань штанов, кусает губы и не может сосредоточиться на сюжете какого-то детектива. Ему хочется разобраться со своим любовным романом.

Вечером, когда дождь, наконец, успокаивается, а солнце ещё горит рыжеющем шаром над горизонтом, Арсений лежит в отведённой ему комнате и вслушивается, как вода с крыши капает на землю. Мысли вихрем заполоняют всё свободное пространство в голове. Ведь если сердце бьётся быстро, а дыхание спирает от одного вида человека, это ненормально. Он когда-то читал, что привычные всем из-за книг и фильмов проявления любви не такие уж светлые и безобидные — тело просто подаёт сигналы, что где-то рядом опасность, обнажая резервы организма для возможности как можно быстрее убежать и скрыться. Арсения это немного успокаивает — значит, тех самых заветных чувств к Антону у него нет. Антон. У Арсения к нему что-то определённо имеется, потому что от одного упоминания имени сердце сладко сжимается, а в груди растекается тепло и просыпается ворох слишком активных и живучих мотыльков. Но стоит вспомнить о том, что на Антона у Арсения вообще никакой реакции не должно быть, как сердце заходится в быстром темпе, а мотыльки своими крыльями оставляют болящие кровоподтёки на стенках грудной полости. У Арсения к Антону что-то точно есть, но к самому себе у него есть кое-что посерьёзнее. Страх. Арсений боится тягучего предвкушения внизу живота, боится своей фантазии, так ярко и реалистично рисующей образ Антона в голове, боится быть пойманным на своих чувствах, когда они с Антоном прячутся от всеобщего обозрения где-то за стогом сена. Арсений боится себя, а спрятаться и убежать от себя невозможно. Арсений закрывает глаза и упрямо старается не думать об этом.

Он просыпается, когда на деревню уже опустились сумерки, от звонкого удара, исходящего с улицы. Спросонья Арсений не сразу понимает, что что-то настойчиво стучит по его окну, а когда выглядывает из-за занавески, замечает стоящего за забором Антона, очень увлечённого поиском чего-то на земле. Когда Антон с горстью небольших камней поднимает голову, Арсений не может сдержать улыбку. Антон буквально светится от радости, оглядываясь по сторонам и размахивая руками, призывая выйти на улицу. Арсений, не раздумывая, хватает со спинки стула кофту и воровато пробирается через весь дом на улицу, попутно стараясь вспомнить, какие половицы могут выдать его тайный побег. Антон ждёт его у калитки и первом делом срывает с губ невесомый поцелуй, улыбаясь так ярко, что Арсений теряет хватку и забывает о том, что они всё время должны быть начеку. Антон, похоже, не беспокоится по этому поводу вовсе, и Арсений искренне завидует его беспечности.

Непривычная для тёплых июльских ночей прохлада пробирает до самых костей, разнося по коже миллиарды мурашек и остужая перегретую от постоянного мыслительного процесса голову. Антон самозабвенно шагает посреди дороги, тихо матерясь на каждую встреченную кроссовкой лужу. Но даже так он выглядит донельзя довольным, особенно когда невзначай касается ладони Арсения своими холодными пальцами и вздёргивает к небу подбородок, словно всё происходящее — случайность. «Дорвался до запретного плода», — думает Арсений, когда сам берёт его за руку, а Антон тут же сжимает чужую ладонь в своей. Они говорят о всяких глупостях: Антон рассказывает про своего кота, который умудрился весь изваляться в дождевой грязи и заявиться на порог дома в таком виде, Арсений говорит про забавные ситуации, которые случались во время обучения в актёрском, и упорно замалчивает прошедшие словно в агонии последние два дня. То ли ночной воздух, то ли пробудившаяся вторая личность Антона, старательно скрываемая от чужих глаз, так повлияли на него, но он неожиданно предаётся философским рассуждениям.

— Жизнь ведь не состоит из чёрных и белых полос, — с серьёзным видом заключает он, — Она разноцветная.

— Радужная? — хмыкает Арсений, и Антон заливается неконтролируемым смехом.

— Ага. Без голубого, — и пока Арсений думает, что именно имел в виду Антон: отсутствие в его мире «голубых» как нормы или, наоборот, протягивающийся по небу всем известный символ, Антон продолжает, — А вообще, было бы здорово, если бы в мире люди были немного добрее друг к другу, — он сверяет Арсения потускневшим даже в ночной темноте взглядом, и последний понимает, что говорят они далеко не о помощи просящим милостыню в метро, — Не пришлось бы скрывать себя от мира.

— Ты уже говоришь об утопии, — радость от долгожданной близости медленно рассеивается по ветру от тяжёлой реальности. Жгучая тоска горчит на языке. Арсений хотел забыться, спрятаться от насущных проблем, но Антон почему-то решает сам начать этот тяжёлый для них обоих разговор.

— От слова «утопиться»? — Антон издаёт тихий смешок, заставляя Арсения улыбнуться следом, — Только в наивных мечтах и можно топить себя, чтобы выжить в нашей реальности, — он неопределённо взмахивает рукой, как бы охватывая весь окружающий их мир. Арсений оглаживает большим пальцем тыльную сторону его ладони, и Антон сжимает его руку крепче. О жизни они больше не говорят.

Антон без приключений не был бы Антоном — к этому выводу приходит Арсений, когда тот с хитрыми чертятами в глазах указывает на пышный куст садовой малины, развесистые ветви которой торчат из щелей забора на чьём-то домашнем участке. Арсений уже открывает рот, чтобы пресечь желания пробудившегося ребёнка, но Антон говорит, что воровская малинаВоровской "малиной" на жаргоне называют воровские притоны, сборище воров. самая вкусная. Арсений было хочет просветить незадачливого хулигана, но молча пробирается за Антоном через высокую траву и жгучую крапиву к плодоносящему кустарнику.

Ворованная малина оказывается сладкой и сочной, но воспалённый мозг Арсения считает, что сцеловывать её сок с губ Антона ему нравится куда больше. Пока они нагло поглощают ягоды с чужих угодий, природа решает выполнить долг защитника чужой собственности и обрушивается на землю очередным ливнем. Антон предлагает спрятаться в ближайшей заброшенной автобусной остановке, одну из боковых стен которой давно заменила раскидистая сирень, а другую подкосила душистая черёмуха. Зарываясь пальцами во влажные волосы на загривке Антона, Арсений ловит своими губами каждый рваный выдох. Снова становится жарко. Долгожданная ночная свежесть сменяется приевшейся духотой, и даже влажная ткань, липнущая к телу второй кожей, и колючий порывистый ветер не спасают. Арсений касается скул, ведёт по линии челюсти и не забывает собрать бледную родинку на кончике носа, которую заприметил ещё давно. Антон тогда сказал, что им точно суждено было встретиться, потому что нос Арсения выглядит так, будто с его кончика украли одну из тысячи родинок-звёзд. Арсений тогда лишь посмеялся и сказал, что обратно забирать её не намерен. Кожа на шее нежная и влажная, от неё пахнет свежей травой и чем-то тёплым и домашним. Арсений шумно, не стесняясь, вдыхает чужой аромат, чувствуя, как Антон сминает кофту на его спине. Арсению хочется ещё ближе, но ближе — это залезть под кожу и остаться там навсегда, к чему, он уверен, пока что никто из них не готов. Антон шумно дышит ему в ухо, мягко касаясь мочки губами, и от этого незначительного действия Арсения прошибает током. Сердце бьётся где-то на уровне глотки, Антон позволяет коснуться разгорячённой кожи под футболкой, и Арсению кажется, что он выиграл билет для поездки в запретную Зону Отчуждения. Все происходящее спутывается в единой комок без начала и конца, в самом эпицентре которого Арсению так хорошо и бесстрашно, что он теряется в собственных ощущениях. Из гипнотического транса его выводит только крупно вздрогнувшее тело в руках, как-то слишком резко отстраняющее его от себя. Арсений не сразу понимает, почему Антон так испуганно смотрит куда-то за его спину, пока не слышит доносящийся оттуда удивлённый бас. Илья.

— Тох, ты это… Педик что ли?

Земля уходит из-под ног.

***

За окном снова разыгралась жара уходящего июля, а Арсения уже который день знобит. Он очень хотел бы списать это на простуду после прогулки под дождём, но градусник показывает предательское тридцать шесть и шесть, а холод, кажется, исходит изнутри. Очередная ночь становится для Арсения роковой. И откуда только в поздний час в дождь на улице взялся Илья? Но куда больше ему интересно, что теперь его ждёт. Что их ждёт. Антон третий день не появляется в поле зрения, а Арсений просто-напросто боится выходить из дома, словно за порогом его поджидают всей деревней, чтобы хорошенько прописать по смазливому лицу за совращение нормальных пацанов. Но жизнь продолжает течь своим чередом, и Арсений не был бы Арсением, если бы не понимал это так хорошо. Он продолжает ухаживать за бабушкиными клумбами, перебежками ходить до магазина, встречаясь там с такой же приветливой, как и раньше, Оксаной, разве что на ежедневные прогулки по улицам перед сном не выходит. Он старается жить так, словно ничего за последний месяц не произошло, но проницательная бабуля на духовном уровне чувствует, что что-то не так. А у Арсения с самого начала всё не так. Чувство неправильности злит и раздражает, потому что Арсений привык, что у него всё правильно. Что он правильный. Ему хочется послать всё к чёрту и сказать, что всё так, что правильнее и быть не может, но в глазах бабушки столько волнения и трогательного сочувствия, что Арсений может только списать своё состояние на перемену погоды и магнитные бури. Не может же он признаться, что у него на Антона жар, что у него с Антошкой далеко не дружба. Арсений сам не сразу понимает, что у него к Антону, потому что назвать это чувство любовью — дико, а привилегией — некорректно. У него к Антону глубокое и горячее, «ближе» и «ещё», у него на Антона июль расцветает в груди, когда он касается бронзовой кожи, которая в этот момент становится только для него. Арсению Антона не хватает, но они и без того всё пустили в тартарары. Арсений всё ещё не знает, чего им теперь ожидать.

Антон появляется в первых числах августа, когда Арсений обустраивается в своих внутренних муках как в родном доме. Он вырывает Арсения из беспокойного сна под утро робким стуком в окно. Попов чувствует колкое дежавю. Антон под окнами выглядит загнанным в угол хищным зверем, который ещё минуту назад был готов совершить спонтанный поход на Эверест, а сейчас не знает, как подступиться к маленькому зайцу на открытой лужайке. Арсений думает, что встречи с Антоном опасны, что он больше никогда и ни за что не подвергнет ни себя, ни его слухам злых языков. Но Антон, вопреки всем внутренним протестам, стал ближе, чем просто друг или приятель, и Арсений не может просто так взять и закрыться от их общего маленького мира в своём ещё более крошечном, потому что сейчас, пока Арсений ещё здесь и Антон по-прежнему к нему тянется, у них есть только единое пространство для существования. Арсений зашторивает занавески и выходит на улицу.

Идти с Антоном бок о бок по опустевшим улицам деревни кажется противоречиво незнакомым и родным одновременно. Прозрачное небо только начало синеть. Оно оказывается единственным свидетелем их тайной встречи, которая никогда не должна была состояться. Но вот Антон угрюмо шагает рядом, смотря себе под ноги, пока Арсений не может оторваться от давящего своим величием полотна над головой. Здесь небо кажется ниже, только протяни руку и сможешь ощутить его на кончиках пальцев. Арсений ощущает только тепло от плеча Антона. Они снова идут непозволительно близко, нарушая все допустимые личные границы друг друга, и сейчас это кажется правильным и естественным. Настолько, что становится страшно. Арсений уже устал бояться себя, устал, что мир держит его в ежовых рукавицах, пока открытый в своих чувствах Антон снова и снова пробуждает непоседливых мотыльков от непродолжительной спячки. Ему хочется, наконец, окунуться в эти чувства с головой, хочется отдать всего себя, но он не может, потому что его любовь неправильная. Их любовь не имеет права на существование.

Молчание густое и тягучее. В нём дышится тяжело, оно давит на плечи, затрудняя шаг, но Антон и Арсений продолжают идти по дороге, выходя за установленные границы деревни. Никто из них не думает, куда они идут и как далеко ещё смогут зайти. Хотя о последнем Арсений помышляет с завидной частотой. Мысли обоих заняты более важным и хрупким, о чём нужно поговорить, но что может от любого неправильного слова треснуть и рассыпаться стеклянной крошкой под ногами. Голос Антона первый ломает нарушает обет молчания.

— Илья никому не расскажет.

Легче не становится. Влажный от ночной росы воздух кружит голову, и Арсению становится только труднее дышать. Он думал, что сможет стойко выдержать этот разговор, что у него получится преодолеть свои барьеры, но внутри разворачивается очередной переполох, устроенный беснующими крылатыми насекомыми.

— Хорошо, — выдавливает он из себя, надеясь, что ему дадут передышку, но Антон, словно не желая погружаться в неприятную тишину, не даёт ему и шанса сбежать.

— Он чинил трактор допоздна, поэтому возвращался домой ночью, — Арсений чувствует на себе пристальный взгляд и невольно сжимается, убирая руки в карманы. И зачем ему нужна эта информация сейчас? — Я поговорил с ним, и он сказал, что ему важно, чтобы человек был хороший, а остальное…

— Шаст, я не могу, — внутри всё сворачивается в тугой узел, и Арсений не выдерживает. На него давит утренний воздух снаружи, его разрывает изнутри сгустившийся сумрак из бракованных эмоций; его мутит, ему не нравится этот разговор, потому что выстроенные внутри стены идут трещинами, через которые проглядывается надежда. Арсению не нужна вера в лучшее, ему нужна стабильность. Он не Антон, он не может жить убеждённостью в магическую силу не такой как все сигареты или верить знаки рассыпающихся по воде венков. Он живёт реальностью, и здесь, в жестоком и противоестественном мире, такая любовь не приветствуется. Арсению следует сказать что-то ещё, но его сердце в груди разрывается на части от безысходности. Его душа требует одного, разум — другого, а в жизни всё идёт по третьему пути, и Арсений напрочь путается в себе. Открыть гугл-карты и построить нужный маршрут не выйдет, и Попов остаётся один на один среди трёх сосен, которые разум придумал просто как декорацию: кажется, выбраться легко, а колючий ельник, окруживший величавых сестёр, завывает голосом промозглого ветра. Арсений не может придумать ничего внятного, поэтому просто смотрит на Антона отчаянно, надеясь, что тот сможет всё понять и перестанет трепать его итак искалеченные нервы. Антон понимает всё по-своему. Он ускоряет шаг и уходит на пару метров вперёд, разворачиваясь лицом к Арсению и идя спиной вперёд. Арсений не знает, что в творится в голове этого человека, но принимает правила игры и идёт навстречу. Они проходят так пару метров, смотря друг другу в глаза, пока Антон не останавливается и не раскидывает руки в приглашающем жесте. Внутри всё снова сжимается от распирающей нежности, и Арсений отпускает все сомнения, потому что чувствует, что ему это сейчас действительно нужно. Он проваливается в согревающие объятия Антона, цепляется руками за его кофту и прячет лицо в сгибе шеи. Антон по-прежнему пахнет свежей травой и чем-то терпко-душистым: хвоей или специями с замудрёнными названиями, Арсений не разберёт. В нём так же хочется раствориться с концами, потому что в этих объятиях мгновенно становится спокойно, как будто очутился в родном доме. Арсений готов поспорить, что Антон обладает запретной магией.

— Я знаю, что ты боишься, — вкрадчивый шёпот действует на Арсения как заговор на душевное спокойствие, и он весь обращается в слух, желая впитать каждую интонацию бархатистого голоса.

— То, что происходит между нами, не нравится обществу.

— Да что ему нравится? — Арсений сдавленно выдыхает, чувствуя, как Антон вздрагивает в его руках, — Люди сами боятся и строят загоны для других. А потом все вместе трясутся, сбившись в одно крупное стадо. Только вот если так бояться, можно и своё счастье упустить, — Антон зарывается носом в волосы на макушке Арсения, словно пытается донести свою мысль напрямую до мозга. И у Арсения что-то щёлкает в голове. Голос Антона словно выкручивает все вентили, и кропотливо выстроенную платину прорывает.

Люди живут в своих загонах и осуждают тех, кто вырывается на свободу и живёт полной жизнью вне специально выстроенных границах. Страх как чума — заболел один и заразил ещё сотню, а потом они все вместе бегают за оставшимися здоровыми, чтобы передать свою болезнь и им. Арсений знает, чего он боится на самом деле. Он боится ошибиться. Сделать неправильный выбор, ступить на неверную дорожку, а потом мучиться, потому что общество откажется принимать его таким, какой он есть. Если бы Антон был девушкой, всё было бы в разы проще, но Антон всё ещё выше Арсения на голову, его всё ещё удобно прижимать к себе, потому что ничего этому не препятствует, и Антон готов наплевать на всё, лишь бы чувствовать искренне и по полной, как умеет только он. Его миром управляют эмоции и чувства. Миром Арсения управляет страх. Раньше человек был рабом человека, а теперь он заложник самого себя, загоняя себя под гнёт других людей. Казалось бы, рабство давно отменили, а общество по-прежнему диктует, что одни должны делать, а другие — не должны. Это, кажется, навсегда въелось в людскую сущность, не отдерёшь даже наждачкой. Арсений краем сознания понимает, что…

— Мы никогда не сможем изменить мир, но попытаться изменить своё отношение к себе — ещё как, — Антон вторит внутреннему голосу Арсения, немного отстраняясь, и Арсений видит в его глазах, кажется, всю палитру его жизни. Яркая, сочная и такая приземлённая, что не поверить в плещущиеся на дне зрачков чувства невозможно, — В конце концов, мы все однажды станем удобрением для травы, чтобы переживать о том, что о нас подумают другие люди.

Мягкая улыбка трогает губы Антона, и она такая чистая и искренняя, что Арсений не удерживается от соблазна к ней прикоснуться. Антон отвечает на поцелуй пылко и нежно, вкладывая в каждое мимолётное касание самое трепетное, что есть в нём самом. И Арсений принимает каждую эмоцию, пытается отдать в ответ сполна, чтобы Антон тоже смог почувствовать, что для Арсения это не просто попытка убежать от реальности, что для Арсения Антон — сама реальность, полноценная и всеобъемлющая.

Арсений не знает, сколько ему потребуется времени, чтобы признаться себе, что всё происходящее между ними и Антоном — самое что ни на есть правильное, но пока пламя Антона заставляет его личных мотыльков из раза в раз просыпаться и вызывать приятный трепет в груди, он будет пытаться. До последнего тлеющего уголька.

***

Вступивший во владение август ничуть не уступает июлю своим раскалённым от прямых солнечных лучей воздухом, только тоска от приближающегося конца отдаёт на языке привкусом горечи. Листья на деревьях кажутся темнее, небо — тяжелее, а Антон с каждым днём — грустнее и отчаяннее. Жизнь Арсения возвращается в привычную колею за одним небольшим исключением: он теперь не боится стоять рядом с Антоном и разговаривать с ним, когда кто-то посторонний находится рядом. Антон, замечая небывалую открытость Арсения, расцветает на глазах, а наблюдающий издалека Илья смотрит исподлобья как-то хмуро и не очень дружелюбно. Арсений думает, что ему нужно время, чтобы примириться с новой информацией, и одаривает Макарова взглядом благодарности. Деревенские по-прежнему ничего не подозревают. Антон с Ильёй почему-то общается в два раза меньше.

Чем больше цифра на странице календаря, тем чаще Антон затаскивает его в различные закоулки, прячась от всеобщего внимания. Он целует дольше, жмётся ближе, и Арсений не может ничего с собой поделать, кроме как отдавать Антону всего себя в эти редкие моменты уединения. Рядом с ним жарко и желанно, настолько, что кожа под пальцами плавится, дыхание учащается в несколько раз, а насытиться этой близостью так и не получается. Они не пересекают дозволенных черт, словно новички-подростки, которые ещё даже не знают, что за жаркими прелюдиями может быть что-то большее. То ли из-за не до конца испарившегося страха, то ли из-за внутреннего благородства, не позволяющего осквернить творение искусства греховной похотью. А ещё они говорят. Разговаривают много и всяком, словно это последняя возможность, когда они могут открыть друг другу свои души. Арсений узнаёт, что Антон уже поступил на менеджера в Воронеж, что он не хочет там учиться, но мнение мамы сильнее. Антону он рассказывает о том, как тайно поступил на актёра вместо выбранного родителями экономиста, а потом они смеются от того, насколько бегавший за Арсением гусь похож на его маму, когда она узнала об обмане сына. Они стараются говорить о чём-то простом и привычном, старательно прячась от тех тем, от мыслей о которых неприятно сосёт под ложечкой. Но Антон снова подмешивает каплю дёгтя, когда, догрызая петушка на палочке, заводит свою шарманку, смотря на закатывающийся за горизонт рыжий шар. Арсений невольно допускает, что Антон только прикидывается дурачком, когда говорит, что за всю сознательную жизнь прочитал только «Куст сирени» и то потому, что думал, что там расскажут, как за ней ухаживать.

— Люблю, когда что-то заканчивается, — Арсений малодушно думает, что Антон, оказывается, тот ещё петух, — Многие ассоциируют это с пустотой утраты, но когда ты ставишь точку — в этот момент внутри взрывается всё: и радость, и печаль, и удовольствие, и страх. Сразу чувствуешь себя живым, — зеленые луга в глазах Антона укрыты океаном умиротворённой печали. Он или уже смирился, или пытается убедить себя в том, что смог принять неизбежное. Но палочка в его руках дрожит, и сам Антон выдыхает спёрто и задушено, словно ещё немного, и его сердце взорвётся в груди от напряжения. Арсений не находится с ответом, только молча переплетает их пальцы и старается прижаться ближе. Свободная рука Антона перестаёт трястись.

Он говорит Антону, что вынужден уехать в ближайшее завтра, когда август допевает горластыми соловьями свою оду и уже пакует чемоданы, чтобы через полторы недели уйти на заслуженный отпуск. Если бы он сказал раньше, страх разлуки съедал бы их до самого рокового дня, а если позже — это было бы нечестно по отношению к чужим чувствам. Антон ожидаемо хмурится и с наездом интересуется, почему такая важная дата сообщается ему так поздно, а потом утаскивает Арсения на весь день бездумно шататься по деревне, воруя с домашних яблонь раннеспелые яблоки и испивая холодную колодезную воду из того самого жестяного ведра. У Арсения приятно колет под рёбрами, словно ему доверили тайное знание, о котором знают только избранные.

Когда на улицы опускаются сумерки, Антон в излюбленной манере крадёт Арсения (ему пришлось вернуться домой перед сном, чтобы не заставлять больное сердце бабушки переживать) и ведёт за пределы деревни в поле, усеянное золотистыми рулонами сена. Когда начало только-только положено, стараешься не думать, как и когда этот этап жизни закончится. Они же нашлись друг в друге совсем недавно. Крупицы сомнения рассеяны по ветру тяжёлым разговором и мягкими объятиями, дальше должно быть только счастье в долгосрочной перспективе. Кажется, мотыльки в груди ещё долго будут биться о яркий источник света, вызывая мягкими крыльями трепет в груди. Но время неподвластно, и каждый из них понимает, что «они» как единое целое не смогут продолжаться вечно. Огонь внутри превращается в самый настоящий пожар. А мотыльки продолжают судорожно мельтешить внутри, оставляя кровоточащие раны своими обожжёнными в огне крыльями. Они пытаются выбраться наружу, убежать от обжигающего пламени, бешено бьются об органы, но продолжаю жить. А сердце кровоточит всё сильнее.

У Антона губы непривычно сухие и холодные, и Арсений рвано выдыхает, когда они касаются его взмокшего виска. У Антона конец — это приятный бонус жизни, и от этого все внутренности сжимаются, как амёба — от кристаллика соли. Арсений в целом чувствует себя одноклеточным бесформенным организмом, когда Антон цепляется за его плечи острыми, как стрелы, пальцами, которые дрожат как после непробудной пьянки. Арсений, кажется, сам пьянеет от каждого прикосновения губ к щеке, линии челюсти, подбородку; туда, где точно есть родинки. Нежные касания остаются на коже ожогами, и Арсений пытается отвлечься от дурных мыслей и отдать всего себя этим ощущениям. Жарко, отчаянно, тесно. Внутри не хватает места взъевшимся от клаустрофобии мотылькам, и они заполняют собой всё пространство внутри, трепеща от каждого мимолётного касания. Арсений ведёт руками по худым бокам, цепляется пальцами за край кофты и сжимает разгорячённую кожу на тазовых косточках. В спину впивается сухая солома, остывшая за долгий вечер земля охлаждает ступни, пока Антон горячо и рвано дышит в самые губы, держась за плечи Арсения как за спасательный круг. В голове — туман, в груди — беспомощный хаос, а в руках — разгорающийся с новой силой Антон. Кожа под пальцами влажная от пота и нежная от природы, Антон, нависая над ним, поддаётся ненавязчивым касаниям и опускается ниже, влажно выдыхая куда-то под подбородком. Тепло его тела накрывается пуховым одеялом, и Арсений чувствует, как Антон делится с ним своим огнём. Все мысли остаются где-то за бортом, в бушующем океане чувств. Хочется больше, хочется ближе и глубже. Арсений жмёт кончиками пальцев на спину, касается каждого выпирающего отростка позвонка, выбивая из худого тела судорожный хрип. Антона хочется всего запустить под кожу, растворить внутри, чтобы навсегда, чтобы даже не думал уходить из его жизни раньше, чем должен был. И Антон предательски льнёт ближе, будто не против, и у Арсения напрочь срывает все тормоза. Он давит руками на узкие плечи, ловко подминает Антона под себя и смотрит, смотрит, смотрит. В полуприкрытых глазах шелестит от ветра выгоревшая на солнце трава, взмокшая чёлка рассыпалась влажными после дождя колосьями по земле, даже в темноте видны следы от помады Солнца на щеках и раскрасневшиеся от прикосновений к коже губы. Арсений готов поспорить, что Антон сотворён самой природой, и она отдала ему самое лучшее, что было у неё в закромах. Он дышит загнанно, почти задушено, не двигается совершенно, говоря одним взглядом, что доверяет. Открытый, податливый, мягкий как разогретый в ладонях пластилин, только использовать его по назначению не хочется совершенно. Хочется оставить такого идеального Антона себе и смотреть, смотреть, смотреть. Если не получается пустить его по венам, то отложить в памяти хочется надолго. Пропечатать на сетчатке и любоваться каждый раз, когда закрываешь глаза. Арсений бы точно не открывал их никогда. Он касается худого запястья, проводит большим пальцем по выпирающей косточке и подносит чужую руку к губам, целуя. Антон от прикосновения вздрагивает всем телом, задерживая дыхание и неотрывно следя за каждым движением, как заворожённый. Арсений целует косточку, тыльную сторону ладони, костяшку указательного, среднего, мизинца, касается проксимальной фаланги безымянного и замирает. Сердце грохочет в ушах набатом, кончики пальцев пульсируют ему в такт, а Антон под ним нетерпеливо ёрзает и скулит хриплое: «Арс». Арсений от его голоса только жмурится до белых кругов перед глазами и кладёт его ладонь на свою щёку. Он чувствует, как Антон зарывается пальцами в короткие волосы над ухом и тянет его вниз. Арсений уже давно захлебнулся в собственных чувствах, осев на самое дно, и обжигающее дыхание на губах заставляет его зарыться в донный песок с головой, чтобы не всплыть уже никогда. Арсений первый не выдерживает скопившегося вокруг давления: он поддаётся вперёд и, наконец, касается губ Антона в трепетном поцелуе, сжимая его худую ладонь на своей щеке крепче. Томно. Тягуче. Долгожданно. Арсений через простое касание пытается передать всё, что переживает внутри, и сталкивается с волной ответных чувств, накрывающих как цунами. Внизу всё болезненно тянет, и Арсений не удерживается, жмётся пахом куда-то в бедро Антона, срывая с влажных губ хриплый выдох. Арсений ловит его новым, таким же медленным и томительным поцелуем. У Антона так же горит внутри всё, Антона так же потряхивает от передозировки эмоций, но он продолжает прыгать в этот океан бесстрашно, снова и снова, отдавая и тело, и душу во владение нежных рук. Арсений чувствует это, когда Антон чуть выгибается в спине, и понимает, что у него всё точно так же.

— Помочь? — собственный шёпот звучит незнакомым эхом, когда Арсений отрывается от мягких губ и жмётся своим лбом в чужой. Шумное дыхание Антона дрожит. Арсений насчитывает три вдоха и два выдоха, пока Антон не сглатывает и не кивает. Арсений опускает руку, который сжимал чужое запястье, на торс Антона, выбивая из его груди очередной хрип, и снова целует. Антон поддаётся ему навстречу. Их огни сливаются в один общий, и Арсению так жарко, что, кажется, он сгорает вместе с Антоном дотла, подобно фениксу, чувствующему приближающийся финал своей жизни. Только они с Антоном уже никогда не смогут возродиться из пепла вновь. Здесь, под этим пышным рулоном сена, они хоронят незримый прах, и если бы Антон мог соображать хотя бы чуть больше, чем сам Арсений, он бы точно посмеялся над этой аллегорией.

— Ты в самом деле мышьяк, — говорит Антон, когда они лежат в обнимку на заранее припасённом пледе в окружении измятой одежды. На вопросительный тон он лишь тихо посмеивается, вытаскивая пачку сигарет и доставая оттуда последнюю, перевёрнутую, — Ты не знал, что мышьяк на латинском звучит как Арсеникум? — Арсений не сдерживает смеха, потому что он, конечно же, знал, но никогда об этом не задумывался.

— То-то я вижу, как у тебя глазки блестят, — Арсений прижимается щекой к макушке Антона, чувствуя всем телом, как тот содрогается, беззвучно посмеиваясь. Он слышит, как загорается головка спички, и в нос ударяет жгучий запах горящего табака. Арсений из-под полуприкрытых век следит за каждым движением, и ему кажется, что курящий Антон — отдельный вид искусства. Антона давно уже пора отправить в какой-нибудь вычурный московский музей как великолепное творение. На последней затяжке Арсений интересуется: — Что загадал?

Антон выпускает дым через нос.

— Не скажу. А то не сбудется.

Арсений улыбается и крепче прижимает всё ещё разгорячённое тело к себе. Антон стряхивает пепел на траву.

***

Солнце палит с самого раннего утра, и Арсений смотрит на него, рефлекторно сощурив глаза от яркого света. На пыльном бетоне у самых ног стоит сумка с вещами и рюкзак, за спиной — новенькая, всего год назад отстроенная автобусная остановка, а в голове — промозглый ветер и попытки думать о чём угодно, но только не о том, что может пробудить недавно уснувших мотыльков. Бабушка на скамейке судорожно шепчет себе что-то под нос. У Арсения получается расслышать только «Господь» и «не забыл». Арсений отстранённо думает, что Господь уж точно ничего не забудет, а вот кто-то другой решил не заморачиваться и оставить всё в бесследно ушедшей ночи. Он смотрит на наручные часы: автобус должен прибыть через пять минут.

Антон, запыхавшийся и растрёпанный, появляется в тот момент, когда Арсений уже стоит одной ногой в салоне подоспевшего автобуса. Водитель стоит на улице и неспешно курит, поэтому Арсений оставляет свои вещи и выходит к Антону. У них ещё есть немного времени.

— Я думал, что опоздал, — проговаривает Антон на длительном выдохе, упираясь ладонями в колени.

— Не знаю даже, что страшнее: опоздать или прийти раньше и не дождаться, — отрешённо произносит Арсений, стараясь держать рвущиеся наружу эмоции при себе. Здесь всё ещё много посторонних глаз.

Антона, кажется, это заботит в последнюю очередь. Он сразу же лезет с непривычными для них обоих объятиями, которые обычно используют в качестве приветствия самые близкие друзья: протягивает руку и, стоит Арсению сжать его ладонь, тянет на себя и хлопает по плечу несколько раз. Арсений быстро спохватывается и прижимает Антона к себе, пытаясь держать невозмутимое лицо, когда чужие губы совершенно случайно мажут по мочке уха. Даже в такой тяжёлый для обоих момент Антон остаётся Антоном, и это понимание заставляет невольно улыбнуться.

— Здесь мой домашний и небольшое послание на будущее, — Арсений чувствует между их сжатыми ладонями сложенный в несколько раз лист бумаги. Антон отстраняется и пытается улыбнуться ободряюще, но его глаза, пропитанные печалью, говорят слишком много того, о чём хотелось бы промолчать. Арсений кивает и убирает бумажку в карман.

Прощание получается быстрым и скомканным. Они обмениваются пресловутым «до встречи», и, когда Арсений смотрит на удаляющиеся фигуры Антона и бабушки через пыльное стекло автобуса, то чувствует, как что-то внутри окончательно умирает. Последний мотылёк опаливает крылья, оставляя только гудящую пустоту.

Арсений теряет связь с Антоном сразу же, как приезжает в свою одинокую квартиру в Санкт-Петербурге. Первое время он удерживается от соблазна позвонить по написанному кривоватым почерком номеру, но срывается спустя неделю. Он вслушивается в размеренные гудки, вчитываясь в неразборчивое: «Надеюсь, в следующую нашу встречу на твоём теле будет больше родинок». На том конце провода никто не отвечает, и Арсений принимает решение испытать удачу на следующий день. Но ни завтра, ни через день, ни через неделю ни Антон, ни его мама не отвечают, и тогда Арсения охватывает паника. Он не хочет предаваться влиянию скверных мыслей, крутящихся в голове, но всё произошедшее начинает казаться Арсению причудой больного мозга. Он в самом деле задумывается о том, а был ли Антон и была ли деревня, и почти убеждает себя, что от одинокой жизни ему чудится всякое мракобесие. Арсений долго собирается с мыслями и всё же набирает номер домашнего своей бабушки. На том конце провода родной голос сквозит напряжением и печалью, и Арсению это не нравится. На вопрос внука она огорчённо охает и рассказывает, что сразу после отъезда Арсения Антон подрался с Ильёй и другими деревенскими мальчишками, а когда она пыталась узнать причину от своей соседки, та сказала, что Антон предался содомскому греху. После раскрытия секрета Антон вместе с матерью уехал в Воронеж, как и хотел, но своих контактов они никому не оставили. Когда бабушка очень аккуратно и со слезами в голосе просит его не приезжать хотя бы в ближайшее время, Арсений понимает, что их с Антоном шалость надломила жизни многим людям. А собственные они вовсе сломали пополам.

Арсений проживает год словно в трансе. Он погружается в учёбу, берётся за любые роли в университетском театре, заразительно смеётся и шутит так, что понять его юмор удаётся единицам. В голове на каждую придуманную шутку всплывают лучистые морщинки вокруг глаз, бледные пятна веснушек, которые можно увидеть только под ярким солнечным светом, и громкий открытый смех. Он бы оценил.

Спустя полгода с окончания лета, в самый разгар обжигающей холодом зимы, Арсений окончательно смиряется с тем, что ему нравятся не только девушки. В прогрессивном Петербурге быть собой становится проще, но горький опыт заставляет его не раскидываться своей тайной направо и налево: кто знает, в какой момент человек с приветливой улыбкой рассечёт тебе бровь. Примерно тогда же он перестаёт искать Антона: Арсений в очередной раз ругает себя за незаинтересованность настоящей фамилией Антона, а лаконичного «Шаст», услышанное некогда от друзей Антона, оказывается недостаточным. Поисковая строка в социальных сетях по-партизански молчит, выдавая «по вашему запросу ничего не найдено», а ехать в Воронеж, чтобы среди миллиона жителей найти одного единственного человека, не прельщает. Арсению остаётся только смириться с выбором Антона забыть, стереть из памяти злополучное последнее лето, и особенно одинокими ночами шататься по клубам в попытках найти того самого на одну ночь. Получается только отыскать ту самую, потому что прогрессивный Петербург всё ещё остаётся городом людей, живущих в своих загонах. Арсению хватает и этого.

Когда летняя сессия остаётся позади, Арсений, вопреки просьбе бабушки, покупает билет на автобус и снова едет в деревню. Одинокий, видимо, единственный выживший мотылёк пытается вновь взлететь уже который месяц, вторя, что ещё есть надежда на то, что Антон всё же вернётся в покинутый дом хотя бы на это лето. Арсений не знает, чего ожидать от этой поездки. Бабушка встречает его так же тепло, как и год назад, но всем своим видом даёт понять, что очень хочет что-то спросить, но никак не может подобрать слов. Арсений очень не по-джентельменски игнорирует её внутренние муки, не желая заводить столь болезненный для них обоих разговор. Когда она замечает, как Арсений смотрит в сторону некогда знакомого дома, то говорит, что там поселилась молодая семья с маленькой девочкой. Мотылёк в груди угасает, дополняя незахороненное кладбище из себе подобных. Когда Арсений становится рядом с колодцем и смотрит на калитку, больше не прикрытую кустами пышной сирени, то окончательно понимает, что люди — явление приходящее. Они выступают как учителя и наставники, отыгрывая отведённую им роль и оставляя после себя незримый опыт и пустующее место для следующего урока. Антон справился со своей задачей на все сто, только для Арсения Антон оказался не просто человеком и не одним из жизненных испытаний, дарованных свыше. Антон для Арсения — не очередной.

Антон — самый главный.