Как только Салим наконец видит свет, он понимает — позади только часть проблем. Вампиры остались в пещерах, но здесь, на поверхности, все еще идет война.
И Салим видит войну в прищуренных от солнца глазах Джейсона, когда их взгляды пересекаются. Войну с Ираком, с долгом, со своей страной, будь она неладна, или с самим собой — подумать об этом не остается времени. Потому что все вокруг вдруг погружается во тьму.
Но они продолжают жить. Выскальзывают из лап смерти в который раз, несмотря на то что в их распоряжении всего коробка фальшфейеров и кусок арматуры (но, надо отдать ему должное, погубивший за эту ночь вампиров больше, чем пули). И, слушая отвратительное шипение сгорающих на солнце тел, Салим выдыхает с облегчением.
Сегодня их ангелов-хранителей должны повысить как минимум до майоров.
— Джейсон? Порядок? — Салим смотрит на солдата с самым искренним участием и сочувствием: он может представить, каково это, потерять всех, кого ты знал, за одну ночь.
— Порядок. Хрена с два я подохну в ебаном Ираке.
Они смеются. Вымученно, нервно, наверное, еще пара секунд, и смех превратился бы в истеричный. Но они солдаты. А значит, позволить себе такого не могут.
— Мне надо увидеть сына.
Салим напряжен. Они, вроде как, враг-моего-врага-мой-друг, но так было в проклятом храме, где каждый был на счету. А теперь они снова мой-враг, никаких третьих лиц, только он и Джейсон. Иракец и американец. И фраза про сына — скорее осторожный вопрос, пусть Салим и старался звучать уверенно. Отпустит ли его Джейсон? Позволит ли скрыться до того, как их вертолеты появятся на горизонте?
Джейсон молчит. Осман делает шаг к выходу.
— Салим, стой.
Голос Джейсона звучит твердо, но, кажется, не угрожающе. И тем не менее, пока Колчек поднимается и подходит ближе, неприятный холодок успевает проделать весь путь от шеи до поясницы по позвоночнику вниз. Когда он протягивает руку — с плеч как будто падает камень.
— Удачи, брат. Поздравь Зейна с днем рождения от меня.
— Прощай, друг, — Салим чувствует, как у него самого все внутри болезненно сжимается от этих слов.
А потом он уходит.
Салим плохо помнит, как добрался до КПП. Салим плохо помнит, как перепуганный до смерти Зейн трясущимися руками прятал свои книги по мифологии. Даже отъезд сына он помнит плохо: только аэропорт, чемодан, непростительно легкий для человека, улетающего так далеко, и грустные глаза, такие же как у него, только вот морщин вокруг в разы меньше. Салим вообще не помнит, как тяжело Зейн вздохнул, понимая, что его отец остается один. Естественно, военного, пусть и бывшего, за границу не выпустили.
Но Салим отлично помнит, как на его пороге еще неделю спустя появился Джейсон. В своей этой пыльной кепке, совсем без оружия, не считая самодовольной ухмылки, с рюкзаком, в котором и вещей-то было недели на две. Но он остался, остался куда больше, чем на две недели, остался, кажется, навсегда.
И Салим никогда не забудет, как поцеловал его в первый раз.
***
Джейсон живет у Салима уже почти год. Даже удивительно, что его никто не ищет. Нет, он, конечно, сказал, что договорился обо всем, что после такого подвига ему дали увольнение раньше срока, что отпустили, взяв обещание, что он не расскажет о случившемся никогда и никому. Правда, пришлось помучиться на допросах, но он был жив, и его оставили в покое. А что еще нужно было?
Разве что Зейн отреагировал не то чтобы радостно, но его можно было понять. Все-таки не каждый день твой отец съезжается с тридцатилетним морпехом. Поначалу он заваливал Салима письмами, бумажными — Салим на этом настоял, но потом успокоился. Правда, про Джейсона больше не спрашивал, не упоминал его никак вообще, будто бы темы этой боялся. Наверное, принять это ему все еще было сложно. Но Салиму не терпелось их познакомить. Он не сомневался, что Джейсон с его сыном поладят.
Сегодня ночью Салим просыпается из-за удушающего, почти болезненного чувства вины. Он не помнит, откуда оно взялось и почему не отступает, даже когда он смотрит на Джейсона, спящего рядом. Возможно, все дело в том, как много людей они оставили позади. В том, как много ребят не вернулось из пещер. Возможно. Он засыпает раньше, чем успевает разобраться.
Зейн должен прилететь из Лондона завтра днем, а значит, им нужно выспаться. Обдумать все он еще успеет.
Второй раз он просыпается уже под утро. Как ни странно, Джейсон уже не спит тоже, наверное, снова кошмары. Но выглядит он слишком уж расслабленно, так что, скорее всего, сегодня ему повезло. Это уже превратилось в какую-то странную игру — кто из них проснется от страшного сна раньше. Они даже думали делать ставки, но, когда следующей ночью Салим услышал судорожные всхлипы, ему было совсем не до ставок, а напоминать наутро было уже как-то… Подло. Так эта идея и осталась просто идеей.
— Солнце? — Салим кивает в сторону окна. Они не закрывают шторы даже ночью, потому что темнота после чертового храма стала невыносимой, и теперь солнечные лучи будят их каждое утро.
— М? — Джейсон расплывается в сонной улыбке и льнет ближе, утыкаясь веснушчатым носом в изгиб шеи. Салим тихо смеется.
— Я не о тебе. Солнце тебя разбудило?
— Оно самое, — фыркает в ответ Колчек, но не отстраняется. — А я-то думал, это ты решил понежничать с утра.
— И ты — солнце, — спокойно соглашается Салим. — Знаешь же.
Джейсон знает. Осман повторял это каждый день, с того самого момента как Джейсон появился на его пороге; поначалу как мантру, потом все более осознанно. И да, Колчеку он действительно был обязан жизнью, но морпеха это все еще смущало. В глубине души.
— Когда приезжает Зейн?
Ухмылку в голосе Джейсона слышно прекрасно: Салиму даже не нужно на него смотреть, чтобы понять — тот что-то задумал. И ладонь, которой он забирается под футболку Османа, поглаживая живот, лучшее тому подтверждение. В любой другой день Салим был бы только за, но самолет сына уже приземлился, а значит, уже скоро он будет дома.
— Джейсон, — Салим накрывает его ладонь своей. — Зейн приезжает скоро.
— Насколько скоро?..
— Джейсон.
— Ладно-ладно, понял. Пойду в душ.
Когда Джейсон, в чем мать родила, с полотенцем, прикрывающим только его плечи, появляется на кухне, Салим уже почти заканчивает готовить завтрак. Стол как всегда заставлен тарелками — лепешки, хлеб, джем, масло, сыр и даже либной, к которому Джейсон никак не может привыкнуть. Каждое утро Салим накрывает стол так, как будто это не завтрак на двоих, а к ним придет как минимум десяток гостей.
Ничуть не стесняясь своей наготы, Колчек подкрадывается ближе. Снова запускает ладони под футболку Салима, устраивая голову на его плече.
— Что готовишь?
— Плау-ахмар. Я думаю, Зейн будет голодным, — Салим что-то мешает в кастрюле, не забывая приглядывать за туркой рядом. Готовка всегда была для него своего рода медитацией, способом успокоиться и привести мысли в порядок, и он был рад, что даже после отъезда Зейна ему было, для кого готовить.
— Знаешь, единственное, по чему я скучаю — это нормальная еда. Ну не понимаю я вашу кухню, хоть убей. Но кофе у тебя получается отменный.
— Кстати о кофе, когда ты уже… О, ради Аллаха, Джейсон, оденься!
Салим, повернувшийся с туркой в руках, едва эту самую турку не роняет. К выходкам Джейсона он привык давно, но не думал, что даже в день приезда Зейна тот найдет, чем вывести его из себя. И пока Колчек не успел ничего возразить, Салим подталкивает его к выходу с кухни.
Возвращается Джейсон скоро. По-прежнему голый. Зато в кепке.
— Что ты там говорил насчет кофе?
— Я хотел, чтобы ты наконец помыл за собой кружки, потому что у нас скоро закончатся чистые и-
Слава богу, морпехов учат быстро бегать.
Судя по тому, как довольно Джейсон ухмыляется в поцелуй, именно этого он и добивался. И даже несмотря на то, что он все еще без одежды и прижат к матрасу, побежденным Колчек себя не чувствует явно.
— Может вечером? — Салим оставляет поцелуи на усыпанных веснушками плечах. (Иракское солнце полюбило Джейсона сразу).
— А как же Зейн?
— Он уйдет к Тарику в гости, вот увидишь.
— Тогда, "может, вечером". А теперь мне надо одеться.
Если бы не очаровательная улыбка, Салим бы, наверное, давно его прибил. Может, конечно, помог опыт с Зейном, который тоже никогда не был простым ребенком. Салим уже с ужасом думает о том, как будет справляться с обоими в ближайшие несколько дней.
И будто отзываясь его мыслям, раздается стук в дверь.
— Я пойду открою. И, пожалуйста, я прошу тебя, веди себя прилично.
— Ты вообще помнишь, когда я в последний раз вел себя неприлично? — Джейсон, натягивая боксеры, возмущенно хмурится.
Салим многозначительно молчит.
— Ну, это Джейсон. Мой… молодой человек.
Салим надеется, что волнение никто не заметит, но традиционная чашка кофе для Джейсона, когда он ставит ее на стол, позвякивает о блюдце из-за того, насколько сильно дрожат его пальцы.
— Джейсон Колчек. Морпех, — Джейсон протягивает руку для рукопожатия. Зейн его игнорирует.
Салим старается держать себя в руках, но получается так себе. Ему совсем не хочется, чтобы Зейн с Джейсоном ссорились с самого начала, не таким он представлял себе их знакомство. Он надеялся, что они поладят, сойдутся характерами, но не учел, что его сын вырос. Зейн стал другим, и это чувствовалось даже в том, как он держится — прямая спина, руки скрещены на груди. Даже взгляд у него стал каким-то… Напряженным. Салим понимает — ситуацию надо спасать, а потому старается вести себя как ни в чем не бывало.
— Джейсон теперь живет здесь, ну, ты уже знаешь, — рассказывает Салим, машинально переходя на арабский. — Поначалу мы старались не показываться, но потом, знаешь, оказалось, даже соседям все равно. Ну, они смотрят на нас косо, но это лучше, чем я ожидал. Я думал, Джейсону придется сидеть дома, но все приняли его спокойно. Делают вид, что его не замечают. Думаешь, они его примут? Со временем.
Салим с надеждой поднимает взгляд на Зейна.
А Зейн Джейсона не видит тоже. Смотрит устало на пустой стул рядом с отцом и на десяток запылившихся чашек на столе.
И Зейн боится сказать обезумевшему от горя отцу, что Джейсон умер уже почти год назад.
Джейсон из пещер никогда не возвращался.