Кабак. Скромный розовый, пёстрый алый сливались в фантастическом приступе огня, подаваемого сигаретами, тлевшими и пылью оседавшими на пол. Юнги, стряхнув назойливый пепел, склонил голову и любопытно-пристыженно всмотрелся в бармена. Бармен повертел в руках стаканы с Мартовским пивом и взмахом ладони швырнул их клиенту, севшему на стул у стойки, явно удивлённому чудесатым фокусом.
— Продаю.
Чимин — а он так въелся в память, что Юнги мог бы опознать его в ужасающих обстоятельствах — поднял пьяную голову и трезвенно уставился на бармена, сам бледный, как смерть — светильники украшали его зрачки сиянием, но проблески усталости в глазных мешках было невозможно как-либо скрыть. Это сказывалась его работа, длившаяся едва ли меньше тринадцати лет — а ему самому было восемнадцать отроду, и он уже был таким измотанным и выжатым, хотя никогда не сгибал спины, оставляя её жёсткой струной. Юнги было отвернулся, не желая подслушивать, но тихий животный скулёж заставил его передумать.
— По чём?
— Все серебряники, которые найдутся в твоих карманах — такова моя цена.
— Беру.
Крепкая деревянная коробка, ранее вынутая руками бармена, являла кабачку двух котят — по одному на ладони Чимина — но никого то зрелище не волновало. Одни лишь Юнги и его компаньон не сводили взглядов (но говорил только компаньон):
— Ты знаешь его, Юнги? — он непринуждённо двинулся ближе к краю диванчика, терзаемый страстью глянуть на происходящее торжество рождения семьи.
Знает. Знал однажды. Чимина на самом деле очень трудно прекратить вспоминать.
В один момент хочется прочесть ему свои стихи:
Балкон, стихи и сигареты. Безмолвно юноша раздетый.
/Объездить
весь
мир
и ничего не увидеть?/
Забыть свою любовь страшнее, чем потерять себя.
.
.
.
.
Не думал, что оборвать чужие крылья гораздо больнее, чем потерять свои.
Чем-то
походит на
Нас
.
. . . . .
— Откуда у него такие деньги?
Из его стёртых мозолей, убитых колен, торчащих рёбер и теряющихся волос — всё оттуда. Но вернее было бы спросить: «Откуда в нём столько тепла, чтобы согреть других?»
— Таким он родился.
Компаньон усмехнулся сарказму (как он успел подумать) и грозился рассориться, однако умолк.
Хосок, его давний приятель-собеседник, свыкся со своей позицией.
Это единственное, что от него требовалось — вовремя умолкнуть. С Юнги всегда сложно.
Потому что Юнги почти не говорит и никогда не лжёт.