Мою первую любовь звали Ненависть,
Она курила сигареты и всем нравилась.
Она смеялась, пока за неё дрались,
На выпускном ярче всех накрасилась.
Он был не таким, как все. Был иным и привлекал этим внимание; просто обожал, когда на него смотрели, когда шептались и когда его боялись. Слишком выделялся…
Звал себя Кошмаром, Ненавистью, Чем-то ужасным, а я видел в нём совсем другое. Наверное, именно поэтому мою первую любовь все звали «Ненависть».
Крепко сжимал мою ладонь, минуя лестничные марши, полный желанием сбежать с урока, пока есть время, забраться в какой-то дальний угол заднего школьного двора со мной и делить одну сигарету на двоих. Как же ты подарил мне эту глупую привычку..? Наверное, я и сам никогда не пойму.
Слал своих глупых друзей драться за свою честь, смотрел, как за тебя бьются, и с каждым выбитым зубом или раной противника твоя улыбка становилась всё шире. Тебе было всё равно, что подумают родители и остальные подростки, тебе было важно лишь моё мнение.
Мою первую любовь звали Ненависть,
Что презирала все таблетки от депрессии…
У неё дома было книг, просто завались,
Герой погиб – литературное месиво.
Твердил, что депрессия — это бред. Презирал все таблетки и лекарства, лечил лишь чувствами и одним своим присутствием. Как забавно, что эта «терапия» помогала.
А я постоянно тянул тебя за рукав, умоляя зайти к тебе в гости. Обожал твою комнату и всё, что там было.
Стопки книг стали нашим укрытием от реального мира. Мы могли засиживаться у тебя до двенадцати ночи, читая уже пятую по счёту книгу, а после этого медленно засыпать, облокотившись друг о друга под пледом, и ни о чём не жалеть.
Грубила всем учителям, разрисовала стены
Своим неровным почерком зато живым,
Её избили в старой школе на перемене
Не бойся, девочка моя, мы – отомстим
Грубость всегда была неотъемлемой частью твоего характера. Всегда устраивал какие-то передряги, втягивая в них и меня. И мне это, безусловно, нравилось. Нравилось бок-о-бок бить морды старшеклассникам, а после за это же отсиживаться лишний урок у директора, отстаивая свою правоту вместе с тобой. Нравилось разрисовывать двери квартир твоих ненавистников цветными граффити, смеясь и сваливая после того, как нас засекли. И ведь нам ничего не будет, ведь наши лица так и не разглядели из-за цветных масок в пол-лица.
Может быть, с нею летать – классно,
Вас остановят менты – бежать.
Мама не пустит тебя – опасно,
Ты не ребёнок, но любишь играть.
Если ты с нею, то все против.
Да ты и сам, вряд ли, будешь за.
Я сумасшедшая дура, спросит,
Знает прекрасно сама, что да.
Все всегда были против нашего дуэта. Никто не любил нас по отдельности: тебя — за ненависть и жестокость; меня — за неадекватность и злость. Кто бы знал, что мы станем такой прекрасной парой.
«Сумасшедший ли я?» — спрашивал постоянно, а после, заливаясь смехом, бросал спичку в лужицу бензина. Всегда знал ответ на этот вопрос. Всегда знал, что да.
Может быть, с нею летать – классно,
Вас остановят менты – бежать.
Мама не пустит тебя – опасно,
Ты не ребёнок, но любишь играть.
Если ты с нею, то все против.
Да ты и сам, вряд ли, будешь за.
Я сумасшедшая дура, спросит,
Знает прекрасно сама, что да.
Пожалуй, мою первую любовь звали Ненависть. Всегда себя так звал, хоть твоё имя было Найтмер.
Ты думаешь, меня к тебе отпускали? Мать была против, говорила «опасно». А я всегда был преступником, сбегая к тебе через своё окно второго этажа! И ты всегда встречал меня с улыбкой. Не такой, как у всех, а более нежной и искренней, и я обожал такого тебя.
Мою первую любовь звали Ненависть… Тебя все звали Ненавистью…
Сейчас моя ненависть полюбила. Полюбила другого.
Два несовместимых понятия — любовь и ненависть — всегда уживались со мной, а теперь оба слишком далеко.
Моя любовь остаётся, а твоя превратилась в нечто, подобное тебе. Она превратилась в неизбежную неприязнь.
Пожалуй, завтра я найду цветной рисунок на своей входной двери или тебя за школой с совсем другой.