Я плохо помню дни. Ночи. Время.
Какие-то обрывки, это всё. Этим я живу, остальное – сплошной туман, размазанный ржавчиной по ступеням моей самопровозглашенной мастерской.
Среди хаоса и голосов, разорванных, лязгающих, рвущихся со всех сторон, самый тихий – твой. Он затыкает остальные помехи, разбрасывает белый шум, и я прекращаю расчесывать себе голову, массировать шершавыми подушечками пальцев, то ли в попытке ослабить хватку очередного приступа, то ли – вытянуть ослабшие волоски.
- Все чего-то боятся, - хрипловато говоришь ты, и поднимаешь на меня глаза. Прозрачный, чистый, почти голубой. И бензиново-черный. - Детка.
Соскальзываю с изрисованной балки, перетекаю на подлокотник твоего кресла. После, тебе на колени. Чтобы быть здесь, нужно трогать обычные вещи, ты говорил – я запомнила.
Твое кресло. Красная кожа, проткнутая, стянутая креплениями. Лакированные ручки, все в твоих касаниях, с невидимыми царапками от ногтей. Гладкое и мягкое.
Столешница. Зеленая, похожая на бильярдный стол. Край со сколами от моих сапог, подбитых железом. Шершавая.
Твоя рубашка, облегающая, будто вторая кожа. Темно-красная. Не мягкая, не шершавая. Совершенно особая.
Я веду по ней пальцами, вдоль швов, вдоль складок. По груди, выше к плечам, по плечам к шейному платку. Скользкий шелк. Узел.
- Джинкс.
Настойчиво, полувопросительно.
Но, что бы ты ни спросил, я не отвечу. Я не здесь.
В эту минуту, затянувшееся мгновение, застрявшее между стрелками старых часов на стене твоего кабинета, я – ощущения. Не слова́, не связная речь, не логические заключения в простых предложениях. Я в кончиках пальцев, в запахе твоего одеколона, в твоем еле слышном дыхании через нос.
Чтобы вернуться, мне нужно больше, чем просто моргнуть и заново научиться говорить голосом.
- Джинкс.
Все чего-то боятся, но тупость состоит в том, что я, выкручивая на громкость потрепанные колонки орала, что не боюсь ничего. Но ты. Но ты, как всегда, прав.
Я запускаю ногти с облупленным маникюром тебе в волосы, заново зачесываю их назад. Веду рядки пальцами, смотрю глазами, которые жжет – как долго я их не закрывала? Глазные яблоки давит изнутри, они огромные и сухие, и я почти чувствую, как по ним бегут маленькие змейки сосудиков, прокладывая путь не слезам – очередному срыву. И только, когда ты привычным жестом протягиваешь мне шприц, я, наконец, моргаю.
А после - угольное небо.
Размазанные шпателем облака. Разорванные в клочья, раздавленные, разбросанные по горизонту. Плотные тучи без единого просвета. Тяжелые, без шанса на дождь.
Холодно, мой топ не греет, разрезы ползут мурашками, пробираясь до самых костей. Темно-синяя вода, будто зеркало, ты смотришь в него, стоишь в нем и что-то видишь. Я не вижу ничего, кроме искаженной поверхности и своих ног, исчезающих в этой толще без начала и конца.
- Измена. Боль, которая грызет, пожирает изнутри, может сломать тебя! – небо расчерчивает вспышкой твоего едкого голоса и я, смотря снизу вверх, делаю неосознанный шаг вперед. – Или переплавить… в нечто большее.
Сдвинутые брови прокладывают линию на переносице, ты поднимаешь голову, губы движутся неестественно, натягивая изуродованную часть лица. Чернильный глаз, перекатываясь чертовым пламенем, светится в темноте, и я ощущаю себя такой уязвимой, что ловлюсь на порыве – броситься к тебе, зарыться в тебя, как в подушку.
- Ты должна дать Паудер умереть, чтобы страх боли уже не управлял тобой.
Раскат грома зависает над нашими головами. Оборачиваешься, пуская круги по воде, протягиваешь мне руку. Вода сопротивляется моим ногам, но я ворочаю по дну тяжелыми сапогами. Иду к тебе. Стремлюсь к тебе притяжением.
- Теперь ты сильная. - голос растекается, обволакивает мои дрожащие плечи. Кончики ногтей упираются в кожу, и я чувствую, как мягко, но настойчиво сжимаются фаланги моих пальцев. – Такая, какой должна быть.
Звеня металлом, внутри меня рассыпаются гильзы, выдергивается чека из каждой, еще не собранной мной гранаты. Я теряю равновесие, и нет опоры, чтобы схватиться и не упасть. Я оглушающе-четко вижу твое лицо, залегшие морщинки в уголках глаз, выбившиеся прядки, прилипшие ко лбу, острые скулы и тонкие, грифельно очерченные губы.
На моей спине ладонь, будто приглашение к вальсу. На затылке – как нечто большее.
Ты притягиваешь меня, смотришь в меня, выбиваешь из меня все мысли. Волны скатываются, оставляя грудную клетку пустой и черной - я заполняюсь твоей ладонью, скользящей по затылку, натяжением мышц под твоей хваткой. Сердцебиением – часовым механизмом бомбы.
Проводки. Резать красный. Или наоборот?
Циферблат отсчитывает, и щелкают электронные цифры.
Ты делаешь полувдох.
Я не помню, как дышать, этими полупустыми легкими.
Тень накрывает. Перекрывает небо. Единственное, что я вижу – чувствую – как ты склоняешься все ближе.
Обдает позвоночник холодом. Жаром – лицо. Впиваются иголки в щеки, не закрываю глаза – смотрю в твои: в прозрачный, чистый, почти голубой. В бензиново-черный.
- Джинкс – идеальна.
Хрипловатый голос оседает пеплом на моих погрызанных губах, трогает каждую ранку, затекает на подбородок. Фантомное прикосновение острого носа. Реальное – кромки воды к лопаткам.
Ты погружаешь меня в эту толщу без запаха и цвета, река ползет, поглощая мое тело собой. Съедает локти, колени, ноги. Окатывает голый живот, поднимает волосы.
Грубые подушечки пальцев оглаживают висок, и прежде, чем вода смыкается на моем лице, я чувствую, как ты прижимаешься сухим поцелуем, не разделяя с глубиной единственное, что остается на поверхности – мои губы.