Небо хмурилось. Тяжёлые тёмно-сизые тучи собирались на западе, повиснув над озёрами и холмами дальних берегов, надвигались неумолимо, пряча вечернее солнце. Воздух словно сгустился, затих ветер, не волнуя озёрную гладь и не шурша нежно в распустившихся на воде цветах, и вся Пристань Лотоса будто замедлилась, замерла в ожидании приближающейся грозы.
Грозы были частыми гостьями в жарком и влажном Юньмэне, но Вэй Ин их не любил. Он ещё помнил годы бродяжничества, когда буря заставала его на улице, где он был один-одинёшенек, в тонких рваных одеждах, без шанса спрятаться от непогоды. Грозы пугали его, ведь ему негде было скрыться: либо забежать в лавку или трактир, откуда грязного попрошайку вышвыривали обратно, наградив парой затрещин, либо вжаться в стену в какой-нибудь подворотне, где непременно будут прятаться от ливня и бродячие псы. У гроз был лишь один плюс: уличные торговцы, спеша спасти свой товар, в суматохе то роняли его часть на дорогу, то попросту не замечали чумазого мальчишку, и можно было стянуть немного свежих булочек или фруктов. Ничего, даже если они упали в пыль или лужу, это всё равно было лучше, чем ничего или гнилые объедки. Но всё же, во время гроз Вэй Ин оставался на улице под проливным дождём, дрожа от холода в насквозь промокших одеждах, и гром гремел так громко, будто молния вот-вот ударит в него.
Когда Цзян Фэнмянь нашёл его и забрал в Пристань Лотоса, Вэй Ин перестал бояться гроз, но не сразу. Стоящие на лотосовых озёрах невысокие здания поначалу казались ему не слишком надёжным убежищем от гроз: кругом была лишь вода, вспенившаяся от крупных частых капель, порывистый ветер, рвущий клановые знамёна, и почерневшее небо, исторгавшее совсем близко смертоносные молнии, подобно Цзыдяню госпожи Юй. Вэй Ин прятался от них в самых дальних комнатах, иногда искал защиты у шицзе, но со временем страх прошёл, хоть тревожное чувство до конца никуда не исчезало, и во время гроз ему до сих пор было несколько неуютно.
Среди высоких гор Облачных глубин, окутанных туманами и низкими белыми облаками, грозы были столь редки и слабы, что Вэй Ин почти не обращал на них внимания. Да и уединённая в горах и лесах обитель, которую он мог теперь называть своим настоящим домом, представлялась ему надёжной и незыблемой, а уж в объятьях спящего Лань Чжаня — грозы в Облачных глубинах почему-то всегда случались поздно ночью — ему и вовсе было спокойно.
Но сейчас они были в Юньмэне, куда Цзян Чэн с неохотой пригласил их, якобы под предлогом ночной охоты с Цзинь Лином: кто, если не Вэй Ин, в далёком прошлом ловивший водных гулей голыми руками, мог научить юношу лучше справляться со скрывающимися в мутных водах тварями, пока его дядя занят делами главы клана, своего — и частично племянника?
Гроза застала их в Пристани Лотоса, когда они уже возвратились с озера. Цзинь Лин, недовольный, мокрый и весь в тине с головы до ног, давно скрылся в своих покоях, и они с Лань Чжанем остались на пирсе у гостевого домика. Вэй Ин сидел прямо на пирсе, касаясь босыми ногами воды, тоже весь мокрый, Лань Чжань, сухой и собранный, стоял подле него, и оба ждали, пока слуги натаскают гостям горячей воды.
— Будет гроза, — заметил Вэй Ин ещё днём, когда на лазурном небе не было ни облачка, и жаркое солнце целовало их лица и танцевало слепящими бликами на почти спокойной воде. Цзинь Лин на это только фыркнул, ещё не научившийся различать, когда его шишу говорит всяческий вздор, а когда серьёзен.
И сейчас вдалеке сгущались грозовые облака, стремительно приближавшиеся к Пристани Лотоса. В прибрежных домах зажигались огни, на улицах, напротив, гасли, и Вэй Ин глядел, как темнеет город. Совсем далеко на горизонте сверкнул росчерк, и несколько мгновений спустя пока сухой, пока далёкий отзвук грома прорезал сгустившуюся предгрозовую тишину.
— Я же говорил, — удовлетворённо хмыкнул Вэй Ин. Он ещё в детстве знал разницу между жарой, душной влажной жарой и той густой жарой, что пáрит и обещает долгожданную бурю.
— Вернёмся в покои, — сказал Лань Чжань, кажется, как всегда, спокойно и рассудительно.
— Дождя ещё нет. Он во-он там, видишь? Где тёмное пятно наползает на полоску света меж тучами и горизонтом. Скоро дойдёт, но пока здесь сухо.
— Всё же не стоит дожидаться. Нахождение у воды и на открытых пространствах во время грозы небезопасно.
Вэй Ин знал это прекрасно и в детстве видел, как молнией убило мальчишку, не успевшего вылезти из озера. Он и сам уже с первым ударом грома убрал ноги из воды и поджал под себя, но гроза была ещё далеко. Он поднял голову и посмотрел на мужа, в чьём голосе ему чудилось странное напряжение. Лицо Лань Чжаня, светлое и прекрасное, как луна, казалось лишь самую малость хмурым, словно на него набежали тучи, стремительно пожирающие вечернее небо; налетевший порыв штормового ветра разметал шёлк волос и концы лобной ленты.
— Не волнуйся, Лань Чжань. Я не позволю тебе сегодня промочить твои одежды. Пойдём, когда дождь коснётся середины озера.
— …Хорошо, — из голоса не исчезало напряжение, а с далёким ворчливым рокотом грома лицо супруга словно посуровело ещё больше.
Вэй Ин сощурился, вглядываясь, прислушиваясь — не к грому, к ощущениям. Порой читать Лань Чжаня ему всё ещё было непросто, и Вэй Ин, чуя неладное, поднялся и прильнул к его крепкой груди, прижался ухом и щекой. Сердце второго нефрита колотилось сильно и быстро, точно у загнанного кролика, а с новым ударом грома забилось будто ещё чаще, почти панически, и всё тело напряглось, окаменело, обращаясь в статую. Вэй Ин вскинул голову в неверии, выдохнул потрясённо:
— Лань Чжань, так ты боишься гроз?!
— … — это молчание, всякий раз, когда Лань Чжань не желал говорить правду и не мог лгать, этот отведённый в сторону взгляд светлых глаз служили ответом больше, чем любые слова.
Вэй Ин засмеялся тихо, без своего привычного безудержного веселья, уткнувшись в каменное плечо любимого, отстранился и взял его напряжённую руку в свою.
— Лань Чжань, мой милый Лань Чжань, скорее идём внутрь. Разве могу я оставить тебя на растерзание юньмэнских бурь? — Он потянул его в комнату прочь от тёмных вод, холодного ветра и надвигающейся грозы.
Губы Лань Чжаня сжались в тонкую нить, но он позволил увести себя с улицы. Внутри было сухо, тепло и темно, их ждала полная бочка с горячей водой, но врывающийся в распахнутые окна ветер трепал лиловые занавески, а по тёмным стенам мелькали пока ещё слабые отсветы молний.
Вэй Ин тут же захлопнул все ставни, скрывая темнеющие окрестности озера за промасленной рисовой бумагой и крепкими рамами, задёрнул занавеси и запер дверь. Потом зажёг пару ламп, разгоняя мрак, и вернулся к Лань Чжаню, неподвижно застывшему посреди комнаты белым изваянием. Неторопливо снял с него слои белых одежд, неизменные даже в столь жаркую прежде погоду, сложил аккуратно вместе с лобной лентой, а свои влажные одежды скинул небрежно. Огладил нежно сильные плечи Лань Чжаня, твёрдые от напряжения. Тот стоял, упорно отводя взгляд, будто ему было стыдно за свой детский страх: где это видано, непревзойдённый Ханьгуан-цзюнь, герой войны, защитник слабых, один из сильнейших заклинателей своего времени, боится какого-то ничтожного погодного явления?!
Вэй Ин подавил невольное желание беззлобно рассмеяться. Он-то думал, что во время тихих ночных гроз в Гусу это Лань Чжань невольно оберегает его во сне, а выходило совсем наоборот!
— Идём же мыться, Лань Чжань. Ты же не позволишь любимому супругу замёрзнуть и простудиться после целого дня в озёрной воде? — поддразнил его Вэй Ин, отвлекая.
Сработало: Лань Чжань беззвучно выдохнул и шагнул за ним к бочке. Вэй Ин уместился на его коленях, лицом к нему, но и рта не успел открыть, как сверкнуло так ярко, что видно было даже сквозь щели меж ставней, и громыхнуло почти сразу — рядом, близко, оглушающе громко. Лань Чжань ощутимо вздрогнул и вновь окаменел, пальцы до боли сжались на бедре Вэй Ина.
Наверное, когда такая непогода заставала Ханьгуан-цзюня вне дома, никто бы не догадался, что он напуган. Его лицо было лишь немного суровее, чем обычно, а на статую он походил и прежде, особенно на собраниях за пустыми пространными разговорами, которых он не любил. И только близкие, кто знал его хорошо, могли догадаться. Вэй Ин вспомнил бурю, бушевавшую над храмом Гуаньинь в ночь их признания. Тогда Лань Чжань не обращал внимания на грозу… наверное, он слишком волновался за Вэй Ина, слишком они оба были взбудоражены своими чувствами, оказавшимися взаимными, слишком увлечены переживаниями и происходящими вокруг событиями.
Вэй Ин, игнорируя боль от крепкой хватки, прижался теснее, коснулся своими губами сомкнутых губ супруга, взял его лицо в свои ладони, вынуждая посмотреть ему в глаза.
— Расскажи, — попросил Вэй Ин мягко, целуя его снова, опаляя его кожу своим горячим дыханием. — Почему ты боишься грозы, Лань Чжань? Как давно?
Они каждый день учились вместе говорить о своих глубинных чувствах, о нуждах, о призраках прошлого, до сих пор иногда терзающих их обоих. С каждым разом получалось всё легче и привычнее, словно их совместное понимание и доверие обрезало удерживающие их путы, сотканные из старых страхов и привычек. И Лань Чжань заговорил, поначалу, как всегда, с усилием, замолкая каждый раз, как сверкала молния и грохотал гром.
— С детства. В Гусу гроз почти не бывает.
Впервые гроза застигла маленького Лань Чжаня вдали от дома, в землях клана Цишань Вэнь, куда Лань Цижэнь, как всегда, отправившись на совет кланов вместо брата, однажды взял своих племянников. Оба были уже достаточно воспитаны, чтобы соблюдать приличия в обществе, и потому никто не возражал, хоть на самом совете они и не присутствовали. Грозы в Цишане были другими, почти без ливней, но всегда близкими и оттого зловеще-громкими. Впервые столкнувшись с таким явлением, А-Чжань спрятался в шкафу, молча, без криков и слёз дрожа в темноте и отказываясь выходить, пока гроза не стихла.
В следующий раз гроза застала его уже в Облачных глубинах, за пределами его покоев, и вместо того, чтобы вернуться домой, он поспешил в дом своей матери, ища защиты у самого родного человека. Он нарушил правила тогда — ежемесячный срок, когда он с братом мог навещать мать, ещё не подошёл, — но дядя оказался на удивление снисходителен, лишь велел учиться справляться со страхом. И Лань Чжань учился, стараясь, чтобы страх не лишал его рассудка, заставляя прятаться. Увы, свой страх он так и не поборол, хотя и научился с ним жить и продолжать заниматься делами во время грозы, если она заставала его за пределами цзинши, но сердце всё равно ускоряло свой бег, а тело каменело, даже от слабых гроз в Облачных глубинах. И никогда не мог спать, пока гроза не стихала.
Буря бушевала в ночь, когда Вэй Ин нашёл пленных Вэней и мёртвого Вэнь Нина, окончательно настроив против себя большинство заклинателей. Он уединился с ними в Илине, и с тех пор и до Безночного города Лань Чжань смог увидеть его лишь единожды.
В одну из ночей в уединении буря разразилась необычно сильная и бушевала несколько дней. У Лань Чжаня тогда не было сил даже бояться: он лежал в доме матери, и глубоко рассекавшие спину раны только-только начали затягиваться, перестав кровоточить. Тогда он и узнал о гибели Вэй Ина и отправился на Могильные холмы, невзирая на боль и страх, прямо в разгар бури. В те дни небеса разверзлись, словно не то оплакивая проливным дождём смерть заклинателя, бывшего некогда солнцем, согревавшим улыбкой сердца, не то громогласной дробью грома празднуя избавление от зловещего Старейшины Илина вместе со всей Поднебесной. Хотя наверняка то было лишь совпадение, либо колоссальный выброс инь во время осады и уничтожения Стигийской Тигриной печати повлиял на погоду.
Лань Чжань тогда не боялся грозы, он её ненавидел. Ненавидел за стену дождя, застилающую взгляд подобно слезам, закрывающую обзор, так что ничего не было видно уже за десять шагов. Ненавидел за вспышки молний, бьющих в кривые деревья, вспыхивающие как солома даже в такой дождь. Ненавидел за раскаты грома, за которыми не расслышать ни плача, ни стона, ни крика. Ненавидел за размытые тропы, за глубокую грязь, в которой утопали, увязали ноги, и каждый шаг давался тяжелее предыдущего. Но Лань Чжань шёл, искал, пока не нашёл в уцелевшем дереве А-Юаня, продрогшего, горячего, но живого. Он чуть не умер тогда от сжигающей его лихорадки, пойдя на поправку лишь тогда, когда тучи рассеялись, и промокшие горы озарило долгожданное солнце, но не помнил почти ничего из прежней жизни, словно память смыло проливным дождём.
Буря в Юньпине разразилась в ту ночь, когда он обнаружил, что Вэй Ин исчез с постоялого двора, исчез после их размолвки, после того, как Лань Чжань во хмелю сотворил с ним что-то… постыдное, чего и сам не помнил, и тот, как он думал, не оттолкнул его лишь из благодарности. Небеса рокотали, когда он увидел Вэй Ина в руках Цзинь Гуанъяо, и лишь тонкая, смертельно-острая струна отделяла его от смерти.
Лань Чжань боялся гроз с детства — но ненавидеть их начал взрослым. Буря забрала у него Вэй Ина, сначала лишив его общества, а потом и насовсем, из мира живых, буря почти забрала А-Юаня, тот последний свет, оставленный Вэй Ином, буря чуть не забрала Вэй Ина во второй раз, и каждая буря забирала у него крупицы отваги и самообладания, превращая непоколебимого Ханьгуан-цзюня в простого смертного со своими страхами, бессильного и неспособного противостоять ничему в этом мире.
— Буря вернула тебя мне, Лань Чжань, — напоминая, прошептал ему в плечо Вэй Ин. — Тогда, в храме Гуаньинь. Ты пришёл за мной, когда я узнал, как давно и как сильно ты меня любишь. И ты узнал, что я люблю тебя тоже.
— Мгм. Но я чуть не потерял тебя снова, — ответил Лань Чжань.
— И обрёл больше, чем мы оба смели надеяться, — упрямо сказал Вэй Ин.
Он гладил спину мужа, проводя кончиками пальцев по шрамам, о которых тот не сожалел. Рассказывал в ответ, что тоже боялся в детстве гроз, от которых негде было спрятаться и некому защитить.
— Разве я не должен возненавидеть их ещё больше, зная, сколько бед они принесли и тебе? — спросил Лань Чжань.
— Я больше не боюсь, — возразил Вэй Ин. — Когда-то я обрёл дом, и от гроз меня защитили его стены и крыша, а иногда ещё и шицзе. Теперь у меня есть дом и ты. А у тебя есть я. Ты никогда теперь не просыпаешься, когда в Облачные глубины приходит ночная гроза.
Лань Чжань смолчал: ответить на это ему было нечего. Он действительно спокойно спал, обнимая Вэй Ина, и удивлялся утром, узнав, что ночью шумела гроза.
— Знаешь… Говорят, чтобы избавиться от чего-то плохого, например, от страха, надо связать его с чем-то хорошим. Как я всю жизнь боялся собак, потому что они кусали меня в детстве на улице, а теперь учусь их не бояться, потому что собака есть у Цзинь Лина, — принялся рассуждать Вэй Ин, не переставая гладить супруга. — Грозы пугали меня, оставляя промокшим и грязным, но зато у меня появлялась возможность раздобыть свежей еды. В Пристани Лотоса я всегда мог получить объятия шицзе. В ночь, когда я отгородился от мира, я спас Вэней от незавидной участи, пусть и не навсегда. Что до гибели… во-первых, я уничтожил половину Тигриной печати — а кто знает, сколько бы ещё бед она принесла в цельном виде? Во-вторых… Лань Чжань, я ведь знаю, что на тёмном пути и без золотого ядра у меня не было светлого будущего. А так я получил шанс на перерождение. Мне жаль, что этим я причинил тебе столько боли и заставил так долго ждать, — Вэй Ин коснулся губами шрама, заходящего на плечо Лань Чжаня. — Но ведь, в конечном счёте, всё вышло отлично для нас сейчас? Да и не гроза убила меня тогда, ха-ха. А-Юань… Да, он забыл меня, но, может быть, гроза спасла его, сокрыв от других заклинателей, не столь упорных в поисках, и его не убили, как прочих.
В словах Вэй Ина, пожалуй, было много смысла, особенно про А-Юаня. За шумом дождя и раскатами грома не слышно было плача брошенного, замёрзшего, голодного и напуганного ребёнка. Лань Чжань нашёл его, потому что знал, что его надо искать, кого надо было искать — не проклятые артефакты и записи, интересовавшие прочих. Он пришёл позже них, уже на руины, и страшно подумать… если бы не буря, смывавшая следы и скрывавшая звуки, малыш А-Юань мог бы покоиться с роднёй на дне кровавого озера в пещере Фумо.
— В буре в Юньпине мы обрели друг друга окончательно, — продолжал Вэй Ин. — И теперь каждую грозу мы вместе. Каждый раз, как гроза приходит в Гусу, ты обнимаешь меня во сне в нашей постели, в нашем доме. И сейчас я рядом.
Руки Лань Чжаня сжались крепче, смыкаясь на его спине.
— Вот так, любимый, — пробормотал Вэй Ин. — Я рядом. И всегда буду. И, раз уж мы не спим в эту бурю, может быть, мы свяжем с грозой ещё кое-что приятное?
И Лань Чжань, не споря, не смущаясь, впился в его губы отчаянным поцелуем. Вжал в себя желанное тело, чувствуя своим жар тёплой кожи, биение сердца, стучащего громче всякого грома, пульсацию ещё не слишком сильного, но крепнувшего с каждым днём золотого ядра.
Если отныне каждая гроза будет связана с Вэй Ином, живым и таким долгожданно близким, он больше не будет бояться.