Гилберт вздохнул, выруливая на новую трассу, чуть больше приближающую его к столице России. Каждый раз такая поездка была для него испытанием, и, если бы не старый, такой родной и призрачный, город, ему было бы тяжело сюда ездить.

      Не только потому, что Россия была полна напоминаний о его с братом тяжелейшем провале.

      Не только потому, что в России было так много сложностей и случайностей, что неприятность могла случиться на любом шагу.

      Не только потому, что за всё то, что случилось между ними в XX веке, Гилберт недолюбливал Брагинского — и уж особо ненавидел его за шуточки про ГДР и тем паче пресловутую Калининградскую область.

      Но и потому, что… его тоже начинали преследовать, стоило ему только пересечь эту чёртову границу исконно русских земель.

       Похоже, эта земля его ненавидела.

      Пройдя, наконец, последний пограничный пункт и вырулив на Москву, Гилберт кинул напряжённый взгляд на зеркало заднего вида. В прошлый раз на заднем сиденье то и дело возникали то смутное лицо, то просто глаза, и Байльшмидт потом долго, очень долго не хотел возвращаться. Но — всё же пришлось.

      Гилберт сглотнул. Так же хорошо, как в его бывшем крае, он чувствовал чужое присутствие. Вот только теперь оно было направлено на него совсем с иными чувствами.

       Оно преследовало, не так ли?

      Он на долю секунды закрыл глаза, отталкивая от себя мысленно всё и всех. Всё здесь было чужим, всё здесь было враждебным.

      Это чувство ходило за ним по пятам, стоило только Пруссии добраться, наконец, до столицы. Это чувство не отпускало его и на обратном пути, и Гилберт утешал себя только тем, что скоро, совсем скоро он вернётся в знакомую, дружественную землю. А потом — и на родную сторону.

      Однако, через несколько десятков километров от Москвы, в самой глуши, у него, конечно же, кончилась вода. Гилберт съехал на обочину какой-то деревеньки и скептично осмотрел страшненький сельский магазин в домике из тёмных серых досок, где вряд ли смог бы расплатиться современными средствами. Он перевёл взгляд немного вперёд и заметил одиноко стоящую колонку с бегущей тонкой струйкой.

      Со вздохом подхватив бутылку, Гилберт выбрался из машины. Он ни за что бы не остановился в этой земле возле живой, природной воды. Ни у пруда, ни у озера, ни у реки, ни у ручья. Старое, полуистлевшее в памяти воспоминание, как он едва не утонул в проклятом весеннем озере, тянуло сердце вниз. Рядом с водой из этих мест нельзя было находиться долго, он был уверен. Слишком явно, слишком жутко вело от их присутствия, слишком сильно грозило забрать к себе с концами…

      Гилберт передёрнулся от гадкого ощущения страха. Чёрт возьми, это же всего лишь колонка, не дикий ручей! Ему надо было всего ничего! Он положил ладонь на холодную гладкую ручку, нажал раз и другой, но колонка не поддалась. Он надрывно вздохнул: что ещё можно было тут ждать? Только подобную пакость!..

      — Вот ведь чёрт! Ну давай! — Гилберт дёрнул сильнее, чуть ли не напрыгивая на колонку, но насос внутри только издал протяжный гулкий стон.

      Ветер прошелестел мимо пожухлой опавшей листвой.

      — Почто ругаешься, Гилушко?

      Гилберт в ужасе обомлел. Он изо всех сил надеялся, что ему показалось, и обернулся поочерёдно в обе стороны. Нет, рядом и в самом деле никого не было. Или был?

      Вода, наконец, потекла — едва не залив ему все штаны. Гилберт быстро набрал бутылку, попытался было остановить поток, но потом плюнул и ретировался к машине.

      За рулём он едва отдышался. Что это было?! Да, он знал, что его тут не любили и преследовали, но ещё ни разу с ним не пытались разговаривать!

      Ему невольно вспомнились все те мелкие и не очень знаки, все ощущения взгляда спиной и за спиной, прикосновения к рукам. И эта ужасная, жуткая тяга к местной воде. Однажды он даже едва не навернулся с моста в Петербурге...

      Гилберт, стиснув зубы, нажал на газ. Как можно быстрее добраться до границы и убраться из этой треклятой страны — вот что было нужно.

      На переезде опять пришлось остановиться — и, судя по очереди, ждать, пока его откроют, было довольно долго.

      Байльшмидт невольно прислушался к окружающим звукам. К холодному завыванию ветра, к шорохам леса по обочинам дороги.

      — Помнишь меня, Гилушко? — холодные пальцы коснулись тыльной стороны его ладони, и Гилберт медленно, очень медленно перевёл взгляд направо. — Вспоминай. Вспоминай, как с мечом на меня пошёл.

      В горле у Байльшмидта пересохло. Он видел, ей-богу, он видел: смутный силуэт, прямо на соседнем сиденье.

      — Не помню, — низко прохрипел он.

      Тень рядом рассмеялась.

      — А с тех пор, почитай, водицы-то нашей и боишься, — Гилберт вздрогнул от этих слов, обернувшись уже полностью, с широко распахнутыми глазами. — Новгород я Великий, как так ты позабыть мог? — силуэт укоризненно прицокнул и покачал головой.

      — Чего ты хочешь? — Гилберт нахмурился. — Ты же умер?..

      Тень вздохнула грустно.

      — Почил, правда твоя. Уж полтысячи лет как минуло… Братец мой младшенький, пока Русь собирал, удавил вот ненароком.

      — Что? Ты о Брагинско… — сзади отчаянно загудели, и Гилберт, чертыхнувшись, надавил на газ.

      Когда он пересёк переезд и глянул направо, — сиденье было уже пусто.

      Впереди замаячил пограничный пункт Латвии, и Гилберт выдохнул практически с облегчением — избавление было близко, уже почти рядом. Да, он никак не ждал, что его преследователь не только подаст о себе знак, не просто заговорит с ним, но ещё и окажется старым знакомым. Уже таким неживым знакомым…

      — Ох, совсем мало осталось, — посетовали вдруг справа.

      Гилберт от неожиданности ударился локтём и зашипел, стараясь не смотреть на соседнее кресло.

      — Проваливай, нежить!

      — Какой ты грубый-то, Гилушко, — расстроенно поцокала тень. — Неужто не рад меня видеть-то, а?

      Гилберт ошалело посмотрел направо. Зыбкий белёсый силуэт колебался рядом. Он с надеждой глянул на табло пограничного пункта и радостно двинулся вперёд на зелёный свет.

      — Иди к чёрту, — Байльшмидт хмыкнул было, но рядом прожурчало снова:

      — Скучно мне, Гилушко, ой скучно. Ты возвращайся ещё, я подожду уж.

      ...Едва пройдя таможенный контроль, Гилберт выкинул всё, что успел набрать в дорогу. И в первую очередь — бутылку с проклятой местной водой.

      Эта вода для него всегда отдавала металлом и льдом. Стылая, продирающая до костей, хватающая цепко за самое живое, тянущая в свою илистую бездну — так, что ни вздохнуть, ни выплыть.

      Он солгал: он помнил. Он всё прекрасно помнил. И безнадёжное, тяжёлое чувство обречённости подсказывало ему: этот призрак его не отпустит, стоит ему только-только снова сюда вернуться.

      А вернуться — придётся, рано или поздно, не получится избегать России вечно. И его, Гилберта Байльшмидта, личный кошмар будет его ждать.

       Он дождётся.