Киришима останавливается на обочине. Возможно, здесь и нельзя ставить машину, но ни одного знака поблизости не видно.
— М? — Бакуго сонно щурит глаза от настырных лучей солнца.
За нетерпением попасть к океану кроется дорога и днём и ночью. Бакуго выбрал вести машину ночью, поэтому пять утра, палящее солнце и машина, что стоит около огромного поля и постепенно нагревается, встречаются им с нехилым раздражением.
— Хэй, — Киришима немного нервно сжимает и разжимает пальцы на руле, — я знаю, мы торопимся, но…
Слова странно застревают в горле. Подумаешь, сказать: «Бро, хэй, вау, я всегда очень хотел выйти в поле подсолнухов», — язык не поворачивается.
У них всего несколько суток выходных на спонтанную и незапланированную поездку к океану. Времени на остановки крайне мало.
— Но что? — Тёплый, только проснувшийся Бакуго лишь сильнее сползает на сиденье, но смотрит прямо, внимательно слушая.
— Здесь поле подсолнухов.
Бакуго поворачивается к окну, и Киришима ждёт.
Он ждёт своего рода разрешение, согласие, те же чувства при виде желтеющего моря лепестков.
Тот же детский восторг, желание потеряться среди широких листьев, стройных стеблей и тяжелых головок, повернутых к солнцу.
— Я правильно понимаю, что ты, придурок, хочешь побыть здесь?
Да, Киришима хотел побыть здесь. Хотел ухватить ночную, почти ушедшую, прохладу между подсолнухов. Увидеть росу на прожилках листьев и провалиться в мягкую землю.
Киришима достал из бардачка кепку, продел хвост и широко улыбнулся Бакуго, когда тот повернулся обратно.
— Да. Хочу.
Приглаживая челку, Бакуго с силой открывает дверь и бурчит себе под нос, что Киришима идиот.
Что ж, пусть так.
Киришима смотрит в зеркало и замечает у Бакуго в глазах солнечные искорки.
Они оба идиоты.
Выйдя из машины, Киришима немного ёжится от летней прохлады, но, быстро растирая плечи, подходит к краю поля. Там Бакуго в любимой растянутой майке без рукавов складывает руки на груди и прижимает их к себе сильнее, стараясь согреться.
— Может, плед?
— Иди нахуй.
Они немного спускаются от дороги, и подходят все ближе, туда, где их готовы встретить зелёные объятия подсолнухов.
По мере приближения к ним киришима ощущает воодушевление, ему хочется подпрыгивать на каждом шагу. И тепло Бакуго рядом, что идёт с Киришимой рука к руке, успокаивает.
Киришима украдкой выглядывает реакцию Бакуго, готовится увидеть недовольно сведенные брови, поджатые губы, но с удивлением отмечает расслабленное лицо, на котором выделяются тёмные синяки под глазами.
Бакуго всегда работал на износ и сейчас поспал всего лишь сорок минут, но все же встал и пошёл навстречу полю вместе с Киришимой.
Ветер совсем немного задирает футболку Киришимы на пояснице, давая листьям подсолнухов лизнуть загорелую кожу.
Сами подсолнухи дотягиваются до макушки Киришимы, и почти — почти — сливаются с цветом волос Бакуго.
Облизывая губы, Киришима наклоняет голову и тихо говорит:
— Чувак, ты им почти как брат.
Бакуго смотрит на него взглядом «ты, блять, серьезно?».
— Просто заткнись.
— Хочешь возьмём семечки? Попробуем посадить? Или пожарим?
Оглядываясь на бесконечный ряд солнечных растений, Бакуго хмыкает и трёт лоб. Ночь без сна дает о себе знать.
Киришима чувствует долю вины за свой поступок. Он уже готовится сказать, мол, давай пойдём в машину, тебе нужно поспать, нам ещё ехать, — но Бакуго делает шаг, другой, ступая между длинных зелёных стволов. Осторожно разводит их руками, проходя все дальше.
— Давай найдём один-два обломанных, тупица.
Киришима ступает за ним, открывает рот, чтобы спросить, но не успевает.
— Соцветия некоторых подсолнухов гораздо тяжелее, чем может выдержать стебель. Да, я слышу твои тупые вопросы ещё до того, как ты их задашь.
Козырёк кепки защищает глаза Киришимы от солнца и листьев, пока светлая макушка Бакуго постепенно нагревается.
Они аккуратно пробираются чуть дальше, где своевольные растения на перегонки тянутся к небу, отталкивая друг друга и соперничая за тепло.
Киришима смотрит под ноги, стараясь идти точно по следам дырявых конверов Бакуго. Он идёт и идет, пока носки кроссовок не упираются в пятки впереди.
Подняв голову, козырьком Киришима задевает затылок матерящегося Бакуго.
— Бля, ты слепой, Киришима?
И, несмотря на ворчание, тон Бакуго остаётся достаточно ровным, без лишней эмоциональности.
— Прости, прости.
— Я вижу парочку нужных нам подсолнухов. Видишь, там чуть левее тебя, застрял между стеблей?
Киришима приглядывается, и наконец, сквозь множество поднятых цветков, видит желтизну гораздо ниже, чем она должна быть. Подсолнух, видимо, уже сутки не может протолкнуться между других растений.
— Ага.
— Вали. Только не рви, а ломай стебель до конца, гни его в разные стороны и скручивай.
— Понял.
Стараясь идти так же осторожно, как до этого делал Бакуго, Киришима не отодвигает листья подсолнухов, а почти гладит их. Запоминает это ощущение — быть похороненным в желто-зелёном море под ясным небом.
Оторвать подсолнух действительно не получается, а гнуть дело муторное и долгое, зато действенное.
Спустя несколько минут Киришима ощущает, как со лба начинают катиться капли пота. Постепенно наступает духота.
На сухих ладонях остаются зелёные отпечатки, как знак борьбы подсолнуха за свою жизнь. Корни и стебель не были готовы его отпустить. Поэтому в руках Киришимы остаётся только цветок, соцветие.
— Киришима.
Вытирая запястьем пот, Киришима оборачивается.
В трёх шагах от него Бакуго стоит с подсолнухом у плеча. Желтые лепестки щекочут щеку, а между пальцами бакуго толстый стебель и также зелено.
Киришима держит головку подсолнуха на ладонях и глупо улыбается. Он кивает, снимая кепку и прижимая соцветие к груди.
— Я как обычно облажался! — Киришима посмеивается. — Но самое главное у нас всё-таки есть.
Бакуго приподнимает бровь и тоже кивает.
Тишина затягивается, слышен звук проезжающих машин и колыхания широких листьев.
Киришима подходит ближе к Бакуго, на что тот смотрит с абсолютным равнодушием, лишь поудобнее перехватывает стебель левой рукой к правому плечу.
Киришима чешет висок и внезапно находит среди своего скудного запаса слов то самое, которое описывает сегодняшнее утро.
Это счастье.
Он осторожно перехватывает соцветие и кепку только правой рукой, протягивая другую к пальцам Бакуго. Грубым, немного влажным и окрашенным в зелёный.
Легкое прикосновение будоражит кровь, и Киришима ныряет с головой.
Подаётся вперёд, оставляя на уголке губ Бакуго след своих губ.
Корзинка соцветия вжимается в грудь руками Киришимы все сильнее, напоминая легкой болью, что он жив, что сегодняшнее утро происходит наяву.
— Спасибо.
Бакуго молча кивает.
Когда они возвращаются в машину, то кладут сорванное Киришимой соцветие на панель перед лобовым стеклом. Вытирают руки влажными салфетками.
Бакуго укутывается в плед еще до того, как Киришима включает кондиционер.
Перед тем как завести машину, Киришима слышит недовольное «эй».
Хотя и говорить после произошедшего неловко, но Киришима все же натягивает улыбку.
— Что?
Бакуго быстро преодолевает расстояние между ними, чтобы запечатлеть настоящий, — Киришима должен признать, — очень мужественный поцелуй, который заставляет его смущенно замычать в губы напротив.
Оторвавшись от Киришимы, Бакуго пронзительно щурится и еле подавляет зевок, вновь зарываясь в плед.
— Теперь все. Можем ехать.
Киришима покусывает губы и выезжает на шоссе. Бакуго храпит.
Они оба идиоты, он был прав.
Второй подсолнух лежит на заднем сидении и тянется лепестками к солнцу за окном.