Лифт отсчитывает этажи — на этот раз вниз, а не вверх.
Они снова в нём вдвоём, но сейчас Коннор уже не играется с монеткой, не выглядит щёгольски в своём костюме с иголочки — он в разодранной рубашке и синей крови. Сейчас Хэнк уже не сердит, как с утра, — он ошарашен.
— Ты спас людей, — медленно повторяет он и смотрит на Коннора искоса, хмуро.
Андроид переводит на него глаза.
— Федералов, копов, простых людей — от чокнутой машины. Вопреки своим приказам, — продолжает медленно давить Хэнк.
Андроид опускает взгляд, по его искусственному лицу как будто проходит волна. Он снова вспоминает свою неудачу. Убийство девианта встаёт перед глазами по секундам, его собственные действия — как засечки на временной шкале. Он снова не справился. Не смог взять девиантного андроида функциональным.
— Что там с Первым грёбаным законом? — в низком голосе лейтенанта насмешка, но голубые глаза смотрят остро. — С установками? С приказами и сраной миссией? Это так работает, а?
Диод андроида, не видимый Хэнку с этой стороны, мигает жёлтым, и лифт плавно останавливается.
— Что за херня? — лейтенант с возмущением давит на сенсорные кнопки, как будто от этого они могут сработать.
— Это не так работает, — шелестит Коннор. — Нет приоритетов, кроме миссии. Не было, — голосовой модуль, кажется, барахлит, или он и в самом деле смоделировал шёпот?..
Хэнк застывает с занесённой рукой над кнопкой вызова диспетчера.
— Не было? — у лейтенанта отличный слух. Равно как и нюх на самую суть дела.
Андроид молчит. Диод снова мигает — камера в углу лифта перестаёт подавать сигнал работоспособности.
Хэнк, хмуро глянув на зависшую панель лифта, прищуривается. Он начинает догадываться.
Коннор поднимает руку — пробитую кухонным ножом, залитую тириумом до самого локтя — и касается самыми кончиками жёсткой седоватой бороды, тянет по ней пальцами. Лейтенант следит за ним, чувствует малейшее давление и не знает, хочет ли правды.
Этого времени и места не существует. Оно здесь, оно для них. Ничьё, кроме них. Минута, рождённая быть стёртой в чужой памяти.
Рука Коннора опадает вниз. На светлых волосах — следы тириума. Его крови.
Смотреть в другие глаза, оказывается, может быть тяжело. Но оторвать взгляд — ещё сложнее.
— Тебе точно не больно? — лейтенант прочищает горло и коротко, криво улыбается.
Коннор медленно качает головой.
— Я уже говорил Вам, Хэнк. Я не испытываю боли.
Взгляд Хэнка становится мрачнее, тяжелее, невероятным образом продирается сквозь его пластик. Хэнк как будто видит его всего насквозь почище всякого сканера — со всеми его трубопроводами, тягами, металлическим остовом, проводами и датчиками, биокомпонентами и процессором, насосом и его регулятором. Что он? — Машина. Но он не чувствует себя ею под взглядом лейтенанта. Его это пугает.
— А знаешь что? Не верю.
Коннор хмурится. Чужая уверенность отзывается в нём ошибками, сомнением. На миг ему кажется: и вправду бывает больно. Было бы больно. Если бы он не успел.
— Я не мог, — он качает головой, — не мог дать ему шанс Вас убить. Это… принесло бы слишком много ошибок в систему. Нарушило бы базовые правила поведения андроидов в человеческом обществе. Это могло бы... повлиять на моё функционирование, — он перебирает слова, причины, стараясь найти правильную. Машинную.
— Тебе было бы плохо, если бы я умер, — Хэнк снова вылавливает, вытягивает суть из потока сгенерированных слов — но на этот раз она обжигает их обоих. Бьёт ужасающей бездной неизвестного.
Такого не может быть. Всё так и есть. И от этого страшно.
Они висят в металлической коробке, в которой невозможна связь извне, на неизвестном — лейтенанту, по крайней мере, — этаже, зависшие в своём пути уже минуту. Потерянные для всех, потерянные для общества.
Коннор заставил их потеряться. Выгадал им минуту из всей суеты.
Хэнк поджимает губы, трёт рукой по шее. А потом как вспоминает что-то и роется в кармане куртки.
— Вот, — он протягивает четвертак. — У меня всё равно нихера не выходит.
Коннор смотрит на широкую, такую крепкую и надёжную, ладонь и улыбается, забирая монету.
— Я могу научить Вас, лейтенант.
Хэнк с секунду молчит, а потом резко наклоняется к пластиковому, искусственному, просто вылепленному по шаблону лицу. Слишком живому лицу.
— Я сам тебя научу, — кидает он Коннору в губы, замыкая последнее слово между ними двумя. Замыкая их невесомость на двоих.
Несколько мгновений — и десятки ошибок. Система захлёбывается ими, светодиод заходится в истеричном жёлтом мерцании.
Лейтенант отрывается, и Коннор не знает, что делать. Что хочет, что должен. Ничего не знает. Только один факт абсолютно точен: Хэнк тоже оставил на нём след. Свой след.
Он протягивает целую правую руку к губам, регистрируя влагу. Малейшее движение его языкового щупа — и он считает всю информацию, до последнего возможного бита. Но почему-то этот след ценен таким: нетронутым.
Коннор внезапно понимает, что этот его корпус теперь важнее прочих. Тех, в которые он уже переносился, или тех, которые ждут своей очереди в закромах Киберлайф. На другой корпус Хэнк не поставит метку — слишком высокая вероятность.
Их невесомость сплетает их, направляет друг на друга мысли, желания, слова. Каждый думает — о другом. Каждый чувствует — другого. Слишком по-разному, но одинаково сильно.
Коннор ловит ритм чужого белкового сердца. Регистрирует шум дыхания, шорох одежды, слабый запах шампуня и — самого Хэнка.
Он не может оторваться и отпустить. Упустить — тем более.
— Я научусь, — отзывается андроид, едва улыбаясь, — я научусь, Хэнк. Но мне нужны новые уроки.
Хэнк смотрит на него во все глаза. Это провокация, это флирт, это просьба. Он понимает: им нельзя отказать. Он кивает.
Коннор улыбается едва-едва, но каверзно. Лейтенант остро чувствует — это конец.
Это ловушка.
Ловушка — для них двоих, и она накрыла их обоих.
Предчувствие оправдывается, когда там, внизу, между ними, его пальцев касаются другие: чужие, холодные, искусственные. Нет ничего горячей этого.
Сердце как будто ухает вниз, и на миг тело становится лёгким. Раздаётся гул, и лифт трогается, разрывая их невесомость, возвращая в течение реальности.
Когда двери распахиваются, лейтенант уже почти не верит, что это было правдой. Он помнит, но сомневается. Сомневается в увиденном, услышанном, почувствованном. Он оборачивается, выходя из лифта, потому что должен убедиться, что всё это — не показалось. Не было минутной фантазией об андроиде-напарнике, ставшим из безликого пластика… слишком значимым. Может быть, слишком нужным.
Коннор смотрит на него в ответ. Смотрит долго, жадно. С ожиданием и без всяких колебаний. Он касается — уже только взглядом, но от этого не менее жарко. Он видит — только одного Хэнка, не замечая ошибок или предупреждений. Он даже не видит, как где-то рядом как будто маячит алым сетка.
У Хэнка от этого взгляда сжимает горло, полыхают скулы от уверенности: Коннор знает, помнит и не даст ему забыть. Коннор изменит всё.
…Если только сам не потеряет память.