аигел – посмертие
Безжизненный песок жадно проглатывает ногу до начала лодыжки, и каждый шаг становится короче предыдущего.
Бакуго подходит всё ближе к океану.
За первую ночь в деревне Иннсмут Бакуго теряет друзей.
За вторую рассудок.
Даже днем он слышит их речь. Свиное повизгивание, смешанное с дребезжащим стрекотанием, которое отзывается в теле крупной дрожью, подступающей кислой рвотой. Передвигающиеся неровно, нечеловеческими рывками, жители покинутой Богом деревеньки подтверждают лишний раз, переваливаясь с одного щупальца на другое, что они не принадлежат суше.
Отсутствие сна и еды ударяет о висок, загоняя боль гвоздем в пропитанный едкой влагой мозг. Сквозь дымку жутких воспоминаний Бакуго чувствует, как лихорадочно подергивается большой палец на правой руке.
Маленький крестик на обернутой вокруг запястья цепочке легонько бьется о тыльную сторону ладони.
Влажными были простыни в отеле, подушка, шторы. Деревянные полы казались мягкими, готовыми с одного неосторожного шага дать Бакуго рухнуть на первый этаж. В уборной темная плесень вместе с липкой слизью покрывала все поверхности, а вода напоминала помойный слив.
Истошный крик Каминари вспоминается как факт.
Свое бушующее недовольство на тот момент Бакуго яростно срывал на доисторическом проводном телефоне, матеря сраный отель и его хозяев. На улице шел ливень.
За первую ночь в деревне Иннсмут Бакуго крутит колесико зажигалки «Zippo» тридцать семь раз.
За вторую девяносто.
Твари боятся огня, не Бакуго.
Рубашка с выцветшим гавайским принтом воняет потом, дохлой рыбой и бензином. Океан напротив молчит.
Ему поклоняются, его боготворят, на него молятся, у него просят бессмертия.
Бакуго предлагают бессмертие в каждом беспокойном сне. Любая минута в отключке от настоящего мира заполонена мутной водой, которая принимает его, как родного сына, бережно обволакивая и убаюкивая странной колыбельной качающихся на дне водорослей. Чужие склизкие ладони с полупрозрачными перепонками скользят по шее особо нежно, любовно. Под толщей океана Бакуго дышит.
Парень с кроваво-алыми волосами, что вьется вокруг и чьи руки так трепетно прикасаются к ключицам, терзает Бакуго во снах больше полугода. Он всегда улыбается едва-едва, уголками тонких губ, тянет за собой и шепчет слова крайне неразборчиво, будто бы читает молитву, просит о чем-то.
За первую ночь в деревне Иннсмут Бакуго понимает слова.
«Пойдем со мной, мы будем бессмертны вместе, пойдем со мной».
За вторую хочет себя убить.
Снятые с друзей скальпы до сих пор висят в свинарнике между влажным сеном и разбитыми керосиновыми лампами.
Наткнувшись на кровавую маску отделенной от тела кожи во вторую ночь, Бакуго зацепился взглядом за мелкий пластик блёсток-звёздочек, нанесенных Миной с хитрой улыбкой на щёки Сэро. Тот был доволен и счастлив.
Теперь Сэро смотрел на него глазницами-дырами, за которые был подвешен на затупившиеся крюки.
Волны слепо лижут пальцы ног. Их Бакуго принимает в качестве паразитов на своем теле. Проваливаясь в смесь из грязи и песка, он ловит мельчайшие, вибрирующие круги на воде. Морось предвещает крупную грозу.
Золотым витиеватым ножом на ухоженной коже Мины вырезали нечитаемые знаки.
Бакуго старался ее спасти. Обнаженная, скованная по рукам и ногам, она была беззащитна, мерно опускаясь в колодец под завывания уродцев. Издаваемые ими звуки постепенно превращались в стройный гул из одного слова.
«Дэгон».
В воспоминаниях мелькает лишь огонь, с которым Бакуго бешено озирался по сторонам, отпугнув мерзких жителей деревни. Их трусливые лица, лица морских животных, лица людей, что готовы ими стать, Бакуго запомнил на всю жизнь.
Как и просьбу Мины убить её.
Злость на подругу, принявшую глупое решение, испарилась, когда в колодце на воде появились круги, а затем шумное, настойчивое бурление. Вода заключала в себе их Бога.
Последний взгляд Мины был по-детски наивным, не верящим, что Бакуго не может её спасти.
Две пары цепких чёрных щупалец забрали жизнерадостную Мину, лет в восемь крикнувшую в драке, что никогда его не бросит, ведь она настоящий друг.
Сжигая все на пути к выходу из бывшего христианского храма, Бакуго словил знакомый взгляд. Горящий в тревоге за него, наблюдающий за ним во сне и хранящий необъяснимую ласку к нему.
Парень с ярко-красными волосами больше других был похож на человека. Он слишком обычно сидел в инвалидном кресле и одними глазами вопрошал: «Почему ты меня бросаешь?».
«Останься».
«Мы будем бессмертны вместе».
За горизонтом сгущаются облака, превращаясь в тяжелые темные тучи, чернее которых только лишь дно океана. Грудь наполнена грохотом волн.
Рука опускается в карман мокрых хлопковых брюк, чтобы нащупать зажигалку.
За первую ночь в деревне Иннсмут Бакуго учится выживать.
За вторую готов сдаться.
Здесь нет транспорта, нет связи, нет людей.
По крестику стекает капля холодного дождя. Бакуго помнит, что самоубийцы Богу не нужны. Богу не нужен никто, — это Бакуго тоже помнит. Истерический смех бьет по горлу, вырываясь рваными хрипами между сухих губ.
— Останься со мной, мы будем бессмертны, я обещаю, ты будешь счастлив со мной.
Скрипящий мужской голос вызывает последний, человеческий приступ ярости. Красноволосый парень все также сидит в коляске и смотрит с надеждой. Его ноги прикрыты длинным покрывалом с искусной золотистой вышивкой.
Зарычав, Бакуго прорывается опрокинуть инвалидное кресло, но обессиленно падает на песок. Почти трое суток без сна и еды.
Тело — главный предатель в борьбе за свободу.
Дождь бережно омывает Бакуго, благословляет его и венчает частью себя. Частью океана.
Ставшие привычными прохладные ладони осторожно приподнимают лицо Бакуго. Колючие капли поцелуями ложатся на закрытые веки, пока пальцы парня из снов оглаживают небритые щеки.
Бакуго не чувствует отвращение.
— Ты один из нас. Ты мой.
Бакуго не чувствует погружение в темную воду.
Когда легкие силятся сделать вдох, шея начинает дышать.