— Они не воины Киоши! — разоблачающе завопила Тоф, моментально взывая к земле, призывая гигантский валун, в последний миг спасая Сокку от нападок смеющейся Тай Ли. Она с легкостью огибает препятствие, продолжая настигать, летающими порхающими движениями, уводя мальчишку все дальше и дальше от собственной компаньонки, за которую без лишних эмоций взялась Мэй. Тай Ли всего на секунду легким взмахом ресниц переводит взор на Мэй, дожидаясь одобрения — продолжает беспечно и с лучезарным смехом теснить Сокку все дальше и дальше. Тай Ли кожей ощутила то, с какой заинтересованностью за ними с Мэй выжидательно наблюдает Азула. Рука взлетает вверх, грезя достичь чужих суставов, чтобы в одночасье выбить, а он так упорно и ловко отступает, что даже вынуждает Тай Ли деланно захихикать, все еще в глубине души тепля мысль, что принцесса Азула вовсю поглощена битвой. Тай Ли неминуемо сильно хотелось доказать и показать Азуле свою любовь и преданность, и, вместе с тем, она огненным вихрем возжелала заполучить ее исступленное негодование, рожденное искрами ревности.

      — Мы будто танцуем вместе! — игриво захихикала, испытывая неописуемое чувство власти. Власти над этим непутевым мальчиком, что еще оказался и не одарен магией. Ее глаза округлились, прежде, чем злорадно и так пугающе сощуриться, в одночасье продолжая такую веселую выматывающую погоню. Сокка был словно на минном поле, а Тай Ли не отступала, с веселым хихиканьем оступаясь и промахиваясь и, кажется, это ее ни секундой не расстроило. Она была готова играться с ним до тех пор, пока он обессиленно замертво не падет — изнуренный и опустошенный, немощный и вымотанный. Каждое ее движение, каждый взмах конечности — словно вознесенное смертоносное оружие, которым она парировала так умело, так беззаботно и так мастерски. Сокка хотел было бежать, хотел схватить из-за спины торчащий бумеранг, но она не давала и глазом моргнуть без своего дозволения, наступая с силой, продолжая взмахивать ударами то ввысь, то вниз, буквально в доли секунды промахиваясь. И тут Сокка безошибочно понял: увидел в ее глазах то, леденящее любые мысли — спокойствие, то убийственное безразличие, с которым она без смущения лицезрела на происходящие. Это последнее, что пришло в голову Сокке, прежде, чем он запнулся в собственных ногах, повалившись мертвым грузом, мыслями допуская, сколько ударов она уже успела ему нанести.

      — Краса-авчи-ик, — расплылись ее губы в муторной порочащей улыбочке, тогда как глаза, с которыми она взирала — оставались ледянее айсбергов на Северном и Южном полюсах. Она закрыла свет своей пугающей жестокой фигурой, чье лицо без конца раздевающе таращилось и улыбалось. Она стукнула так ощутимо по его запястью, пока выхваченный с таким трудом бумеранг не повалился в проигрыше. Следом еще один, ставящий в бесхребетное положение удар — она без промаха нацелилась в его плечи, бедра и колени, всего за какие-то от мгновения до вечности нанося сокрушающие удары, после которых Сокка не чувствовал ни то что своих рук и ног — ему казалось, что от него осталась только одна голова, и то, которая лишилась рассудка без возможности говорить. Она, будто самый бесчеловечный надзиратель — закрывала собою свет, с жарким исступлением восседая возле, так ужасающе касаясь его похолодевшей щеки, впиваясь глазами, словно штырями, а губами столь жутковато ухмыляясь.

      — Ты так похож на свою сестру… — Сокка раскрыл в непонимании уста, стоило Тай Ли мимолетно бросить двуликую фразу, наполняя интонацию жаром похоти, бесноватым бесчинством и таким черствым бездушием. Она смотрела на него так, словно он не был человеком, а лишь очередной куклой — игрушкой, на которую у нее имелись свои грандиозные планы, что заставило дыхание с ужасом застрять где-то посередине, вынуждая Сокку мимолетно содрогнуться и в страхе затрястись, особенно, когда ее едва ощутимые прикосновения мягко и муторно щекотали кожу щеки, а затем ее это тяжелое размеренное дыхание, и глаза — полностью лишенные какой бы то не было глубины. Она порождала один лишь только страх, ведь у него даже и мысли не получалось озвучить собственным разумом — он боялся ее настолько отчетливо, настолько бесстыдно, что пальцы сами собой затряслись, на что Тай Ли глумливо поджала губы, мелодично хихикнув, тотчас же отдаляясь. Она вспорхнула ввысь так высоко, кажется, сделав пару кульбитов прежде, чем идеально и совершенно ровно примоститься на стройные ноги, что скрывали мешковатые одежды воинов Киоши. Она как самый преданный солдат с выжиданием глядела на свою принцессу, что без особых стараний, уже прижимала Царя Земли к своей груди, с особым цинизмом угрожая его тонкой шее синим разрушающим пламенем. Сокка видел, как царь был нещадно напуган, болезненно разочарован и так подавлен, ведь, оказалось, что те, кому он столько времени напрасно доверял — беспринципные предатели, враги, которым за радость причинить хоть какую-то боль. Азула кровожадно впилась острыми ногтями в шею царя, привлекая внимание даже Тоф:

      — Боюсь, что вы проиграли! — ее тон прогремел, словно раскатистый треск, с которым рушился лед, Сокка видел ее бледное отчужденное лицо, которое украшал тонкий изящный макияж — не воинов Киоши — нет. Она была удивительна в своей непреклонности, неописуема в своей жестокости и так самонадеянна в ранящих словах. От одного вида принцессы Азулы у него внутри все в одночасье сжалось — еще никогда он не испытывал к одному человеку одновременно столько разочарования, столько ненависти и столько потаенного страха. Она смотрела на них и словно ни на кого, тесня трон Царя Куэйя, что от шока потерял дар речи.

      — Прошу, только не трогайте Боско! — первое и последнее, что осмелился произнести он прежде, чем Тай Ли бесшумно и стремительно не нагнала обескураженную Тоф с особой жестокостью ударяя по самым беззащитным местам, заставляя Тоф в поражении пасть ей в ноги. Послышался едва уловимый шелест мантий, Сокка тут же устремляет взгляд в ровный строй, которым чеканили шаг с благородной осанкой дюжина лощеных агентов Дай Ли.

      — Уведите их отсюда! — своим громким истеричным приказом Азула содрогает траурно-поникшие стены и потолки гигантского королевского дворца. Сокке казалось, что ее голос эхом без устали повторяется в его голове, оглушая и все время мешая — мешая надежде дать свои первые ростки, ведь ему так печально казалось, что: это — всё. Это конец. Злосчастные крепкие руки, холод которых он ощутил, стоило стальным перчаткам ухватиться в запястья и ноги. Его голова повисла так, будто бы болталась на растянутой ниточке, он мог узреть, с какой быстротой оказалась плененной теперь уже и Тоф. А затем они потащили, так больно волоча по каменному полу, пока Сокка в отчаянье вглядывался в надзирательное и такое и отчужденное лицо принцессы, с которым она взирала туда вниз — на своих агентов Дай Ли, выжидающих ее следующих злодеяний.

      — И его уведите, — со всей силой и яростью отшвыривает царя, пока он кубарем не свалился по небольшим ступеням, унизительно приземляясь возле черных ботинок собственных же агентов Дай Ли. Такую уничтожающую концентрированную безнадегу Сокка с болью в сердце испытывал, не смея и рта по собственному желанию раскрыть, возгораясь желанием поквитаться с принцессой Азулой. Убить ее собственными руками — настолько в нем разгоралась бесчеловечная прыть, когда воспоминания рисовали милый образ исчезнувшей бесследно Суюки. Что с ней стало? Она жива? Встретятся ли они снова? И на глазах наворачиваются мнительно слезы, ведь от одного только понимания, с каким изощренным садизмом одна только Тай Ли могла расправиться с Суюки — Сокка горевал в своих думах так, что, казалось, его крик должен разрушить бессмертные стены самого Ба Синг Се. Но он смолчал, ведь даже язык оказался парализован. Все что он мог — это наблюдать раскачивающиеся при каждом шаге — мрачные мантии Дай Ли, и Тоф, что волочили буквально на пару шагов раньше. Азула в последний раз взглянула в сторону новоиспеченных пленников и если присмотреться, то можно было безошибочно заметить, с каким бесстыдством растянулись ее губы в надменной улыбке, особенно приятно ей было наблюдать за тем, как несчастного и опущенного царя земли скрутили, будто преступника, но Куэй был напрасно на все готов — только бы никто и пальцем не тронул Боско. Она была довольна проделанной работой, ее затмевало желание сделать еще больше, еще лучше, еще ярче! Она воспламенялась ядовитым жаром, стоило ей вспомнить эти покорёженные унылые лица собственных врагов и то изумление, что засияло на лице Куэйя, когда он все понял. Когда он все осознал, — Азуле так надоело вести эту добропорядочную игру, в которой она лишь прислуга для прихотей царя Земли. Ничего, — вздохнула с облегчением, вспоминая, с каким рвением Тай Ли выполняла всю грязную работу за них с Мэй. У нее и мыслей не закралось о жалости или сочувствие в сторону подруг, она даже не мыслила о собственном брате, что был заперт как пленник — глубоко под землей. Азула вдруг бросает в Мэй недовольный взор, вспоминая, что Зуко — это именно то, чего так напрасно жаждет глупая подруга. Так тому и быть, — ее губы нервозно растягиваются в ухмылке, стоит Лонг Фенгу показать свое нарочительство, вышагивая также бодро и гордо, будто свинокур, готовый огласить рассвет. Он шел и был доволен собой. И ведь Азула была права — это ничтожество и впрямь родилось в год петуха. Ей не было от этой мысли смешно или грустно — ей было наплевать, но то, что все идет по плану — было невозможно не заметить. Дай Ли и шага не сделали, чтобы дать дорогу своему бывшему главнокомандующему, на что, казалось, Лонг Фенг и внимания не обратил, поглощенный одной только Азулой, что примостилась на возвышении, цепко огибая пальцами трон Царя Земли. Если бы только хоть кто-то догадывался, как осточертело ей находиться везде, где были неверные, они, наверное, уже давно зашлись бы в истерике. И только лишь мысль найти последнего хозяина рек хоть как-то давала возможность остепениться. Совсем скоро будет покончено, — она считала секунды, по которым Лонг Фенг самонадеянно близился, так необъяснимо останавливаясь пред королевским возвышением, словно сам в своих силах был не уверен. И Азула считала это моментально — Лонг Фенг оказался в растерянности, он чувствует, что его предали, все еще напрасно надеясь на что-то. Азула представила, как роется в вещах этого негодяя, и если только хоть малейший намек на имя Синей Маски вскроется — она несомненно будет пытать его.

      — А теперь самое время вернуть себе власть, — Лонг Фенг расправил плечи, а она замечает, как трясутся уголки его губ. — Дай Ли, арестуйте принцессу Страны Огня! — он так неприлично и так некрасиво вперил в нее свой указательный палец, выжидательно принимая нарочитую позу, а из его выражения, аж сочилась и стекала напрасная спесь, что тотчас же сменилась страхом: — Я сказал арестуйте ее! — обернулся на агентов Дай Ли, что словно безжизненные статуи — продолжили стоять так, будто голоса Лонг Фенга для них никогда не существовало. Азула и бровью не повела, наполняясь и разгораясь таким непростительным бахвальством от одной только мысли, что это ничтожество посягнуло на нее и ее отца. Этот кретин так неуместно желал женить отца на какой-то дворовой девке, чтобы сбросить их с Зуко со счетов! Неслыханная дерзость! — она хмурится, не в силах скрыть такую явную обиду, что брала в ней верх, если хоть что-то касалось ее безупречного отца. — Да что это с вами? — разъяренным эхом прогремел его голос, что не заставило и шелохнуться — Дай Ли упорно и так необъяснимо его игнорировали.

      — Хочешь, честно? — начала без стеснения Азула, не делая и шага в сторону, сверля взглядом напрягшегося насупившегося Лонг Фенга. — Они уже все решили, — она узрела среди агентов взгляд притаившегося за большой плоской шляпкой — Зецу, что одобрительно ухмыльнулся, вперив в Лонг Фенга издевательский взгляд, который тот ощутил даже спиной.

      — О чем это ты? — не оборачиваясь, но мечась, он ощутил себя загнанным в ловушку, не зная куда бежать в случае осады — и ведь теперь все. Поздно.

      — Я читаю твою судьбу в твоих глазах, — он обернулся на ее голос, отрывая обезумевшие блуждающие глаза от собственных соратников, что так без сожаления его предали. — Ты был рожден нищим, — она выплюнула эту фразу с особым пренебрежением, даже садизмом, заставляя немолодое лицо Лонг Фенга от злости побагроветь. — Тебе пришлось преодолеть множество препятствий на пути к власти. И кто же тебе помог? — эта фраза, брошенная столь случайно — прострелила его в самое сердце, и она даже удивилась, что слепо попала куда-то в цель, нащупав, очевидно, слабое место. Он смотрел на нее так, как смотрят умоляющие и ненавидящие одновременно дети на своих деспотичных родителей: прямо, как Азула взирала за игрой в шахматы на старого ублюдка-Азулона. — Но главный принцип: разделяй и властвуй — тебе остался неизвестен! — приподнимает бровь, а тон сквозил издевкой, которую она даже не попыталась скрыть, ленно и так деловито отстраняясь от трона, чтобы в одночасье на него воссесть, ехидно в безумстве смеясь одними глазами, довольствуясь падением очередной фигуры на шахматной доске. Он пал бесчестно, желая занять трон съеденного короля. Пешка, возомнившая себя королем. Жалкое зрелище, — сжимает она пальцы в кулаки, деланно-важно кладя на подлокотники, не отпуская Лонг Фенга одними глазами, выдергивая из него уже своей спесью и насмешками — всю душу. — Дело в том, что они знают: кто окажется на этом троне, и кто кому будет кланяться! — запрокинула изящно ногу на ногу, получая ощутимый кайф от одного понимания ничтожности некогда одной из самых важных фигур Ба Синг Се. — И ты знаешь! — ее голос вызывал в нем буйство негодования, ярость и неукротимый гнев, особенно, когда она столь вычурно копировала одного за другим — монархов собственной семьи. И не было ей равных, и не было ни одного смельчака, кто бросил бы ей вызов, особенно, когда она так невозмутимо и, скрипя сердцем, взирала, уничтожая лишь своим порочным присутствием. Лонг Фенг нервно сглотнул, чувствуя, с какой заинтересованностью не только Азула ждала и выжидала благосклонного преклонения, но и предатели-Дай Ли, что уже незаметно подступали со спины, вероломно нарушая все данные клятвы. Если бы только он знал, если бы только мог предположить, что нож в спину поднесут некогда верные соратники, с которыми они вершили судьбы всего Ба Синг Се. Он опоздал… — Лонг Фенг натужно выдохнул, напрженно смыкая веки, всего на неуловимое мгновение теряя силуэт принцессы, что горделиво и самозабвенно восседал на королевском троне тщеславия и власти — это подкосило его былую прыть и уверенность, а она с вызовом, но довольно невозмутимым лицом продолжила: — Ну? — он чувствовав всеми фибрами своей жалкой потрепанной и уничтоженной души, что зря просиживал штаны в тюремной камере глубоко в подземельях, столь надолго лишенный солнечного света и нормального пропитания, в одночасье предоставляя ей не только власть над собой, но и над всем Ба Синг Се.

      — Ты победила меня в моей игре… — на негнущихся коленях, он нехотя, прикусив собственный язык практически до крови — согнулся в унизительном поклоне, при этом в глубине души понимая, что таковой была его участь еще с малых лет. Мало заполучить власть — сложней и важней постараться ее удержать и продолжать удерживать до своей собственной кончины, даже на последнем издыхании. Азула откровенно беспощадно копалась в его душе и в чертогах сознания, лишь молчаливым взором заставляя сникнуть у ее королевских ног. Не его участь править. Лонг Фенг заигрался, не справившись с управлением собственных чувств и желаний, поддаваясь и потворствуя разрушающим слабостям. Только член монаршей семьи вправе брать на себя такую ответственность, только члену монаршей семьи известны все тайные замыслы. Как, будучи простым неодаренным наглецом, получить несравнимый опыт царских кровей? Никак! — рассвирепела про себя, смыкая недовольно брови, хватаясь в царские подлокотники еще сильнее, пока не уперлись острые ногти, царапая позолоту.

      — Не льсти себе — ты был слабым игроком, — закатила она глаза, ровно выдыхая, а внутри ликуя, расправляя никому невидимые крылья честолюбия и свободы. Лонг Фенг стиснул до скрежета зубы, приподнимая на принцессу раздосадованный раздавленный вид, что не сотрясло ни единую черточку на ее лице. Она рисовала себя такой же крепкой, холодной и всеобъемлющей — как стены самого Ба Синг Се, внутри укрывая разбереженную мечущуюся душу, которой все тщетно не удавалось сыскать успокоения. — Схватить его! — одним точным и ударным жестом расслабленных пальцев взметнувшей руки — раздается приказ, она словно дирижер, что во внимании держит полчище инструментов. Дай Ли коварно обступили сдающегося и уже изрядно потрепанного Лонг Фенга, прижимая лицом к грязному холодеющему полу так, чтобы он мог лицезреть величие новой королевы Царства Земли. — А теперь, — разомкнулись ее накрашенные губы. — Ответь мне на один вопрос: кто такой Синяя Маска? — на последнем издыхании закончила фразу, еле сдерживая то, как колотится в нетерпении все тело.

      — Кто? — презрительно выплюнул, посчитав Азулу сумасбродкой. — Ничего не знаю, кроме того, что это — глупые нелепые выдумки для устрашения непослушных детей! — он смотрел на нее и видел, с какой тревогой засияли ее глаза, что непременно дало ему — скованному по рукам и ногам — внутренней силы продолжать противостоять. — Объявления развешены по приказу, из-за якобы жалоб со стороны малоимущих деревень. Никогда за всю свою правящую жизнь я не встречался с тем, о ком ты так судорожно говоришь, принцесса… — нащупывает ее слабость, замечая, как ее ведущая рука импульсивно сжимается в кулак. Она разочарована. Она напугана — он узрел это в ее незрелом истеричном взгляде, в котором теплилась какая-то позорная надежда.

      — Обыскать его покои и кабинет! — она взглянула нетерпеливо и претенциозно куда-то далеко за спину плененному Лонг Фенгу.

      — Будет сделано, — такой ровный и ни секунды не сомневающийся голос самого Зецу… Лонг Фенг был разбит еще сильнее и глубже, принимая тот ужасающий факт, что соратник, с которым он поднимался в одну гору — без сожалений сбросил его со скалы, оставаясь при этом безучастно наблюдать.

      — Да-а, — нервно загоготал павший Лонг Фенг. — То, что вы все окажетесь предателями — удручающая очевидность… — он с презрением осмотрел своих же гвардейцев.

      — Ты не был их господином и родоначальником, — переплела меж собой пальцы Азула, с интересом наблюдая последние конвульсии павшего. — Не стоило во всем полагаться на них так, как полагаются на членов собственной семьи, — ее губы растянулись в надменной ухмылке, продолжая делать только больнее. С каждым словом, с каждым действием — она топтала и уничтожала в нем теплящуюся выдержку.

      — Твой дед был сумасшедшим! — в злости выплюнул он, стоило крепким рукам Дай Ли приподнять так, чтобы он взирал на свою теперче королеву исключительно на коленях. — Твой отец не рассказывал тебе, как погиб дедушка? — гортанный непрекращающийся хохот, от которого у Азулы заледенели кончики пальцев, а по спине пробежал холодок. — Озай такой же горделивый глупец, как и ты — женитьба и союз с Царством Земли были прекрасной платой за молчание и новое прекрасное будущее, — продолжил напускно издеваться, вынуждая принцессу обрисовать на собственном личике непередаваемый ужас. Он осквернял ее семью, он с наслаждением унижал папу… — Твой отец убил короля! Твой отец изничтожил собственного отца… — он начал истошно вырываться, желая взобраться к принцессе, чтобы вцепиться в ее лощеное лицо, радостно измываясь.

      — Отрезать ему язык! — таким дрогнувшим и потерянным сделался ее последний приказ, после которого агенты Дай Ли поволокли, извивающегося змеей — Лонг Фенга по пыльному мрачному полу, тогда как принцесса опустошенно смотрела куда-то сквозь гигантский королевский зал, опуская устало голову, сокрывая от чужих глаз то, с какой несдержанностью по ее щекам ринулись слезы. Никто! Никто не смеет очернять имя и честь отца! Даже если это правда, такой как Лонг Фенг не смеет шантажировать папу — его язык стоит отсечь, чтобы ни одна падаль не воспользовалась столь откровенной ложью.

*      *      *

      С болью разлепляя веки, привстав на одном лишь только локте, корчась от невыносимой патовой боли, Зуко обессиленно рухнул наземь вновь. Дивным мерцанием с неровного каменистого грота на него взирали бьющие светом кристаллы. Изумрудное свечение которых, кажется, порождало новую головную боль. Зуко с тяжким грузом откашлялся, чувствуя, что в грудине как будто камень застрял, который он с усердием пытался выплюнуть.

      — Кто здесь? — расслышал он чей-то до боли знакомый звонкий голосок. Зуко моментально привстал, ощущая себя разрушающейся по кирпичикам хлипкой стеной. Оглядев большую каменную пещеру, входа и выхода из которой тут и вовсе не существовало, — Зуко не увидел никого и ничего, чтобы напоминало силуэт человека. Его моментально охватил ужас, ведь он оказался здесь совершенно один. Может быть, это его голоса вновь разбушевались и теперь дают о себе знать, порождая новый, такой: доселе знакомый? Это все очередная галлюцинация… — вперивает потерянный взор в натекающие сталагмитные потолки, что так устрашающе давили. Глухая пещера, в которой его так жестоко замуровали один на один с собственными неудачами и страхами. Сколько ему придется вот так сидеть? Вот так прозябать? Неужели столько, сколько длится вечность? — яркие остроконечные кристаллы, что издавали мерцание — ярче настенных факелов — убийственным клинком нависали, стоило осторожно повернуть голову, как принц Зуко застает те же самые кристаллы, произрастающие у влажных выступов и стен. Руки так и желали к ним прикоснуться. Он — словно старая развалина: побитый и уничтоженный, парализованный болью — остался гнить в неизвестности, возможно, Азула больше никогда его не навестит, оставляя на попечение жуткой и болезненной смерти. Смерти в муках — замурованным в подземельях. Когда-нибудь, здесь закончится даже воздух… — он тяжко громко вдыхает, осторожно со стоном боли выдыхая. Его руки распластались по обе стороны, будто загипнотизированный, он не отпускал глазами яркое зеленоватое свечение, будто это был дальний маяк, освещающий ускользающую несбыточную мечту… а ведь он был так близко… так близко к победе. А ведь он мог прожить эту жизнь свободным: да — безызвестным, да — не принцем Зуко, да — под чужим именем, но не был бы вынужден сгнить в подземелье заживо, даже не имея на это никакой веской причины, кроме одной — его сестра принцесса Азула. Подлая стерва… она всегда поступала странно, ей верить — себе дороже, — Зуко пытается привстать, прижимая ладонь к расколоченным ребрам, в унынии подползая к стене, изможденно прислоняя спину, дрожащей от боли рукой обхватывая зияющий светом кристалл. Невиданной красоты зрелище — он, разве что, не переливался, но Зуко отчетливо казалось, что этот кристалл источал миротворное тепло. Он прижимает его к своей ноющей груди, так картинно морщась, даже не скрывая того, насколько тело содрогается в безумных страданиях. Этот практически невесомый, наощупь стеклянный камушек, казалось, пригрелся будто дикий зверек, периодически подрагивая зеленоватым светом, то грея больше, то меньше. Зуко затравленно прокашлялся, вдруг пугаясь мысли, что эти камни могут оказаться токсичными, и тогда — его смерть еще более ужасающа, чем рисовали фантазии на первых порах.

      — Что с тобой? — Зуко вновь растерянно обернулся, ища источник этого странного эха.

      — Кто здесь? Покажись, не будь трусом! — злостно пролепетал, в отчаянии опуская голову. — Я не причиню тебе вреда, кем бы ты не была… — он умышленно делает акцент на последнем слове, а гримаса пугающего облегчения, что радостью рисовала улыбку — ужасали. — Неужели ты не видишь, что, кажется, я умираю… — так истомно выдохнул, практически слезливо закрывая глаза, не в силах бороться с собственной апатией, не понимая: этот голос живет лишь в его голове или здесь кто-то помимо него прячется?

      — Ты это заслужил! — она оказалась перед ним так неожиданно и так бесстрашно близко. Зуко разлепил свинцом налитые веки, превращаясь в один роящийся комок боли, практически на последнем издыхании одаривая ее пьянящим смазанным взглядом. Катара. Он запомнил ее не такой, какой она предстала пред ним в жутких безвылазных подземельях. На ее глазах вдруг внезапно навернулись слезы, она прикрыла истомно руками лицо, навзрыд начиная плакать. Она сидела на корточках, вся растрепанная и ужасно бледная, одежда в некоторых местах разорвана, в некоторых грязна и потерта. Из ее некогда красивых густых курчавых волос была слеплена незамысловатая коса, которой и след простыл — наэлектризованным безумием ее пряди стояли чуть ли не колом. Когда она медленно отняла руки от заметно покрасневшего лица, принц Зуко взирал с нескрываемым умиротворением, искренне наслаждаясь ее таким упадочным разбитым видом. В такой момент она, почему-то, напомнила ему Джин… она была так прекрасна в последние секунды своей жизни, когда он уже не разбирал в темной ночи ее черт, слыша это вырывающееся из груди бесноватое дыхание, что сперло слезы. Она молила и просила о прощении, когда он так несгибаемо и так безжалостно окунул ее связанное тело в холодны потоки реки. Этот день запомнился ему особенно четко, и чем больше времени проходило с того рокового дня — тем более спокойно он мог об этом думать, словно в какой-то момент сливаясь с Синей Маской не кожей, а фибрами души. Синяя Маска — не то, что хранится у него в тайнике дома, Синяя Маска — это то, что гнездится внутри, вороша беспринципный поток мыслей, переворачивая душу с ног на голову. И только сейчас Зуко, словно перед собственной кончиной — осознал вдруг так много удивительных вещей, от которых грудная клетка стала вздыматься чаще.

      — Почему ты плачешь, девочка? — ему казалось, что он стар. Что он очень-очень стар, особенно, когда вопрошал словами самого Азулона, смиренно принимая любую участь, умышленно переставая бороться. От этого вопроса Катара захлебнулась слезами еще сильнее, не в силах остановить эту потоком бьющуюся истерику. Она практически кричала, нервными рывками глотая застревающий в легких воздух, все не переставая смотреть на Зуко с таким ужасом и одновременно неописуемым, трудно объяснимым — состраданием. Родная мать никогда так не смотрела на меня… — Зуко удивительно-цинично ухмыльнулся этим ранящим самое сердце мыслям, в какой-то момент протянув к Катаре жертвенно руку, совершенно не надеясь, что она вдруг услышит, простит или поймет. А она так неожиданно ухватилась за его предплечье, продолжая глотать непрекращающуюся истерику. Одной рукой насильно и довольно жестоко утирала собственные слезы, тогда как другой крепко держала сникшего принца Зуко. Она не могла проронить ни единого слова, пока он смотрел на нее так умиротворенно, так смиренно — практически безразлично, гулко втягивая в себя воздух.

      — Я так рада, что ты здесь… — она говорила и не могла унять то, что столь напрасно вырывалось практически криками. Вылетевшее с ее уст ни разу не удивило и не всколыхнуло Зуко — абсолютно ничего, словно он был где-то не здесь, а где-то над этим бренным глупым миром. Вне этого мира. Одной ногой переступая в другой — совершенно иной. — Я знаю, что несу полный бред… — а она не переставая держала его руку, блуждая ладонью по своему красному, воспаленному истерикой, лицу. — Ты — это главный враг Аанга, твой народ убил мою маму… — на этих словах она разрыдалась пуще прежнего. — Но ты, Зуко… — она всмотрелась в него еще раз, касаясь сочащейся от слез рукой — его лица, убеждаясь отрадно только одной мысли: он живой, он настоящий. — Если ты не плод моего больного воображения, то теперь я не чувствую этого пугающего одиночества. Мне было так страшно, — она подперла его плечо своим, не переставая рассматривать со всех сторон. У него увядающе побледнели губы, а глаза неплотно прикрылись. — Зуко! — в страхе крикнула, впопыхах вцепляясь, моментально разбудив, вырывая его из спирали накатившего так резко — спокойствия, вновь окуная с головой в эту несуразную боль, которая рябью прошлась во всем теле.

      — Ты, также как и я понимаешь, что мы замурованы здесь, скорее всего, уже навсегда? — он приподнимает бровь, а его сухие синеющие губы искривленно усмехаются. Она прильнула своей остужающей ладонью к его лбу, а затем вся задрожала:

      — Ты горишь… — она не могла — не понимала, что творят без спроса руки и зачем она прямо сейчас так необъяснимо-близко к своему заклятому врагу, неужели все из-за того, что она так бессмысленно боится остаться один на один с его трупом глубоко под землей?

      — Да… — хриплым и таким глухим сделался его тон. — Я ведь действительно горел. Считаешь, мне жилось хорошо? — это прозвучало, как моментально обдающий чувством вины — ужасающий упрек. — И, если ты не заметила, то Народ Огня для меня такие же враги, как и для тебя, — он был бессмысленно обижен даже сквозь отнимающую силы лихорадку. — Как давно ты здесь? — заныл на последнем вздохе, что моментально сбивает Катару с толку и она пытается прираскрыть одежды Зуко, дабы увидеть: что же такое он прячет. Он отталкивает ее слабо, хоть и не без злобы и резкости, а она все равно — так заботливо и несуразно липла и липла к нему.

      — Я сбилась со счету, сколь долго не видела солнечного света, сколько не разговаривала с живым человеком… — она вдруг виновато опустила глаза, в какой-то момент вновь собирая горстями слезы, которые в неожиданности пролились на ее бархатистую кожу.

      — Почему ты плачешь? — так безучастно и так отчужденно спросил, скорее, пугаясь чужих слез, ежели испытывая хоть какое-то взаимное сострадание. — Почему ты постоянно плачешь? — зашипел подобно крадущейся змее, начиная в одночасье злиться и так неприкрыто раздражаться, вспоминая маленькую дрянную Азулу, что вечно то и делала, что плакала в самый выгодный для нее момент, так вопиюще этим шантажируя и вульгарно пользуясь.

      — Зуко… — она застыла на полуслове. — Был один человек, мне казалось, что я люблю его больше всех на свете, он словно вскружил мне голову… — она не могла нормально говорить, все время сбиваясь на хриплый истеричный стон. Она задыхалась похлеще Зуко, не переставая в забытье близиться к нему, даря свое поразительное человеческое тепло. — Его звали Джет, — на этом имени Зуко утомленно выдохнул, приподнимая в непонимании бровь. Джет? Она серьезно? — Зуко хотелось отодвинуться от этой глупой девчонки и он бы непременно это сделал, если бы мог нормально самостоятельно двигаться. — Он погиб… прямо сейчас ты напомнил мне его… — она уткнулась своим лбом в его напряженное плечо. — Я не успела его спасти, если бы ты только знал, какие кошмары меня мучали с того дня. И все те ужасы, что со мною произошли — отнюдь заслуженны. Если бы у меня была только одна единственная возможность вернуть все вспять — я бы не раздумывая сделала это!

      — Джет умер? — это событие, это знание, что он произнес так сухо и так холодно, не вызывало в нем ничего, кроме деспотичного отчуждения.

      — Да… умер. И я могла его спасти, — она обхватила его лицо, судорожно оборачивая к себе: за ее распухшим красным лицом с трудом можно узнать прежнюю Катару. Она была столь сильно разгромлена, сломлена и, наверное, безумно голодна, что не отдавала себе отчет, когда вот с таким рвением и даже жаждой — вглядывалась в лицо Зуко. — Джет встал на хорошую сторону, но это случилось поздно…

      — К чему ты клонишь? — сквозь зубы процедил.

      — Посуди сам, если Народ Огня — это твои враги, не упускай шанс, не будь как Джет, — больно падает ему в объятия, не переставая плакать. Зуко с силой сжимает лежащий кристалл, что издавал поразительное тепло. Крепко обвивая пальцами гладкие грани, принц Зуко не мог противостоять такому страстному истомному желанию, что воцарилось и кипятком забурлило в нем с ее ласковой близостью. Голова пьяняще закружилась, а этот голос, который и днем и ночью изводил — непременно застал. «Убей. Убей ее!», — Зуко ни разу не изменился в лице, оставаясь таким же холодным, опустошенным и безразличным, стараясь найти силы противостоять этому кровожадному приказу. Он уже вожделенно представлял, как вобьет в ее голову самый острый конец этого изумрудного светящегося кристалла, словно гвоздь, что забивает деревянную черепицу, окропляя себя ее невежественной плебейской кровью, стирая ее взорванные мозги со своего же лица. Когда он думал об этом — наслажденческой конвульсией его пробирало до самых костей неописуемое вожделение, он заходился в похоти, испытывая удовлетворение от одних только мыслей, силясь с безмерным желанием воплотить это все неминуемо в жизнь.

      — Посмотри на меня, — задрожал его голос, а рука, словно сама собой возносится над ее невидящим затылком. — Я же пропащий человек. Я урод, которого не примет больше никто и никогда, и опознавательная метка мне — ужасающий шрам. Я бы и хотел начать жизнь заново — с чистого листа, даже помогать тебе, Катара… — его голос сделался таким трагичным, таким упоительным, что это побудило Катару заглянуть ему в глаза, пока он так страстно желал ее зверски изничтожить. Он столь убийственно глядел на нее, а ее голубизной сияющие лоснящиеся глаза отдавались в воспоминаниях лазуром синей маски или огнем принцессы Азулы. — Я бы искупил грехи, имей лишь одну единственную возможность — избежать бесчестного Агни Кая с отцом, который на всю жизнь изуродовал меня, — голос патово дрожал и он театрально прикрыл глаза, больно прислоняясь затылком о каменные стены, все еще продолжая с собою напрасно бороться, пуская скупую мужскую слезу, что отдавалась у Катары в груди неистовым бременем. Таким ужасающим чувством вины. — Мое время вышло, — продолжает трагично нагнетать, вынуждая смотреть себе в глаза, при этом так безответственно не отпуская, приближаясь к ее дрожащим потертым губам так терпко и так сладостно-медленно, чтобы в один прекрасный момент сорвать со всех петель разум, побуждая Катару столь импульсивно и столь бездумно впиться в его губы предельно сумасшедшим, отчаянным мокрым поцелуем. Сквозь чужие губы он безропотно усмехается, а пальцы продолжают сильно впиваться в грани кристалла, мечтая соприкоснуть их с ее головой — насмерть протыкая, но он не без сожаления разжимает пальцы, намеренно выронив светящийся камень, позволяя тому со звоном удариться о полы пещеры. Переступая, наконец, через себя и собственное безумие — Зуко выходит незримым победителем.

      — Кажется… — начала, оборвав лихорадочный смелый поцелуй, суматошно бегая глазами по всему лицу. — Кажется, я могу тебе помочь… — лезет за пазуху, выуживая длинный конусообразный флакончик, на самой верхушке которого красовался хрустальный месяц. Опять луна… — саркастично подметил Зуко, безмятежно улыбаясь, на что Катара засияла подобно той самой луне. — Это вода из Оазиса духов, — она так щедро и так открыто сняла с себя этот хрустальный пузырек, будто бы тяжкое бремя, словно что-то внутри подталкивало и подсказывало: время пришло.

      — Зачем тебе тратить ее на такого, как я?.. — Зуко с ядовитой усмешкой отвел понурый взгляд, кажется, чувствуя, что ему есть, чем козырнуть Азуле. Нужно только не спугнуть присевшую так напрасно-близко кроткую дичь, что сама по своей дурости слепо и наивно бредет к хищнику в лапы. — Мне кажется, что я сегодня-завтра погибну… — задирает свою рубаху, а под ней чернела выпуклая разрастающаяся гематома. — Она увеличивается с каждым часом… Видимо, я сломал пару костей. И они внутри разрывают мне артерии и связки, а, может быть, даже органы…

      — Духи небесные! Как это случилось? — она хочет взглянуть вновь, но Зуко стыдливо отворачивается, отрицательно мотая головой.

      — На меня напали… и все из-за этого долбаного шрама, — вздохнул так тяжко, так удрученно. — Здесь — в Царстве Земли. Меня избили посетители чайной просто потому, что им не понравился мой шрам… а затем добили эти ублюдки Дай Ли… Знаешь, Катара, — вдруг обернулся к ней, сжимая ее пальчики, заглядывая в сапфировые глаза. — Больше всего на свете я бы хотел найти свою маму… люди огня тоже отобрали ее у меня. И даже если она давно мертва, я бы хотел иметь возможность вознести ей цветов на могилу, зажечь пару свечей и просить духов благословить ее грешную душу, — на этих его словах, Катара уронила лицо, не скрывая такой накатившей волной — печали, что проедала ее ранимое сердце червем изнутри.

      — Прости меня, Зуко… — она не могла остановиться, эти слезы градинами текли и текли.

      — За что ты извиняешься? — мягко улыбнулся, осторожно касаясь ее щеки, стирая парочку хрустальных слезинок.

      — Я думала ты монстр… а у тебя просто не было выбора… — она рухнула ему в объятия, на что он болезненно поморщился, натужно выдыхая, как только она отстранилась. Катара откупорила небольшой флакончик, посматривая в резные сверкающие узоры, которые его покрывали. — Это очень сильное лекарство, если повезет, то оно вылечит тебя полностью, — она улыбнулась так искренне, так нежно. Самозабвенно. Глупая. Сама наивность.

      — Катара… — раскрыл было губы Зуко, не спуская с нее цепкого тронутого взгляда, оглаживая ей локоть.

      — Поблагодаришь потом, нам надо как-то выбираться отсюда! — наставнически хихикнула, выравнивая дыхание. Она взмахнула своими тоненькими гибкими пальчиками, выуживая текстурную и текучую даже в воздухе — воду, та моментально замерцала, стоило потревожить, казалось бы — духов. Небольшая струящаяся волна света — это последнее, что видел Зуко прежде, чем Катара уперла о его бардовый шрам свои пылкие мягкие пальчики. Зуко смиренно прикрыл глаза, а внутри словно гейзер взорвался. Облако дыма и света, где внутри — в глубине он смог разглядеть отчетливый точный силуэт. Женский силуэт. Он тянет напрасно руку, срывая шаги на безумный бег, уста размыкаются и Зуко в отчаянии кричит: «Мама!», а голоса нет. Связки будто бы в одночасье парализовало, делая так напрасно — немым.

      — Зуко! — кто-то громогласно и так душераздирающе его зовет. — Зуко! — крик, срывающийся на плач. Он вдруг внезапно останавливается, осматривая это белесое туманное Нигде, в котором даже деревья и луга — как клубы снега. Белый… — его любимый цвет. Голос, льющийся откуда-то с бесцветных небес.

      — Принц Зуко… — он вздрагивает, тут же оборачиваясь. Сияющая и такая бескорыстная улыбка. Невероятной красоты девушка. Она взирала уверенно и лихо, словно божество. Он замечает, что ее босые полупрозрачные ноги ни разу не касаются белоснежной земли, она парила, будто призрак, а черты ее лица, хоть в сознании и расплывались, но были до боли знакомы. А ее эти белые-белые волосы… — он жадно тянется к ним рукой, желая ухватить, а рука проходит сквозь, что моментально пугает, заставляя в поражении отступить.

      — Я знаю тебя?.. — Зуко был не уверен, но ее лик был смутно знаком. Голос оставался беззвучным, зато вовсю громыхнули Небытие его волнующие мысли, разразившие необычайное место ощутимой вибрацией.

      — Я дарю тебе искупление, — размыкает уста, а из них льются прекрасные тончайшие речи, на уровне чарующих тантр. Касается своими призрачными пальцами его обуглившейся изуродованной кожи.

      — Но… — дыхание в истерике зашлось, он был так тронут, но не менее — напуган. — Почему?..

      — Я давно наблюдаю за тобой… — она мутно и так странно улыбнулась, разглядывая его удивительно бестактно. — Грядут перемены: коллекционер вернет свои рога. И солнце встретится с луной и океаны обожгут огнем, ровно в тот момент, когда восстанет прошлое из могил. Когда бесчестно павшие — восстанут в здравствии, когда у злодея в руке окажется больше власти, чем сам того ожидает. И тогда он сотворит с миром людей и миром духов доселе невиданное: и расколется надвое единственный мост между этими мирами, — после того, как в последний раз разомкнулись ее губы, Зуко испытал такой животворящий холод, ровно в том месте, где испытал жар пекла, когда отец прошелся там своей огненной рукой.

      — Зуко! Зуко! О духи, услышьте мои мольбы! — кто-то закричал во все горло, а затем эти скомканные смазанные и искажающие фантасмагоричную белую реальность — рыдания, после которых Зуко нехотя сощурился, лишь отрешенно поглядывая сквозь призрачную белоснежную деву, что явилась ему королевою льдов, королевою севера, королевою бесплодных земель, которые то и дело укрывает бесцветное белоснежное марево. Ее губы размыкаются, она хочет что-то сказать, а голоса из ее горла не льется, последнее, что он запомнил — это чуткие белоснежные руки с еще более белоснежными призрачными ногтями, которыми она уловимо проходится по его левому виску и он распахивает с ужасом веки, ведь ее прикосновение ощущалось, как тысячи наэлектризованных будоражащих игл! Морозное и такое до костей пробирающее. В какой-то момент Зуко испытал на себе необъяснимое чувство, словно часть ее руки проникла ему глубоко в голову — глубоко в височную долю, пуская там свои пугающие ужасающие корни, что тонкими ярчайшими нитями на коже проступили. Ее лицо в этот момент поразительно исказилось, напоминая устрашающего ожившего ссохшегося мертвеца. Не молодую прекрасную девушку, а уродливую скрюченную загогулиной высочайшую старуху. Зуко и бровью не повел, медленно и умиротворенно прикрывая ленно глаза, впервые чувствуя, как его дыхание становится ощутимым и теплым, испуская, словно бы в последний решающий момент — дух, после чего он окаменел, полностью леденея, превращаясь в переливающуюся, возлежащую мертвенно-бледной кучей — статую. Он закристаллизовался с такой невиданной силой, что стоило этой белой женщине резко убрать свою прирощую к его голове руку, как он моментально лопнул, рассыпаясь множеством мерцающих, как бриллианты — осколков.

      — Я здесь… я жив! — через силу поднимаясь, разлепляет бледные, обрамленные смольными длинными ресницами веки. Его голова сильно закружилась и он тотчас же уперся рукой о собственный лоб, понуро утопая взором в сияющих зеленых кристаллах.

      — Зуко! — воскликнула Катара, так странно одергивая его руку, с полным неверия лицом заглядывая так осторожно в глаза. — Я думала, ты умер… вернее — ты и вправду умер, но мне казалось, что все тщетно. Руки даже от страха опускались. Мне казалось, что я убила тебя…

      — Я умер? — таким отрешенным и облуневшим показался его вид, а лицо поразительно заблистало бледностью. Раньше Катаре не приходилось видеть принца Зуко таким… Она смотрела и словно знакомилась с ним вновь и вновь, не понимая, что столь осязаемым удушливым взором делает ему неприятно.

      — Да, Зуко. Ты умер… — сказала будто завороженная. — Но ты ожил… — она запнулась, так странно опуская глаза на свои расслабленные руки, рассматривая конкретно ладони. — Все было так странно… я кричала тебя что есть мочи, — ее глаза вновь заблестели от слез. Его вдруг пронзило шоком от понимания одной очень важной мелочи, ведь всего пару секунд назад, когда он прикасался к лицу… он не ощутил выпирающей шероховатости шрама, — он вновь окунает пальцы, а затем судорожно — ладони, прижимая с силой, начиная с остервенением и с неверием наслаждаться, особенно, когда под пальцами ощущается ворс бровей и щекотливость ресниц. Это все сон… это сон… — на мгновение остановился, переставая бороздить руками, как будто вдавливая все лицо куда-то пугающе внутрь себя, прижимая выпирающие части ладоней прямо в глазные пазухи, крепко-крепко смыкая веки, начиная с неверия так успокаивающе давить. Его тело содрогнулось в приятной истоме — щекоткой одернулось, проходя дрожью от одного до другого уха тончайшей невидимой нитью. Губы растягиваются высокомерным оскалом, который удается скрыть лишь наваждением, что накатило на него, когда из горла полился пугающий пронзительный и такой кровожадный смех, который ненароком можно было спутать с безмерной внезапной истерикой. Катара застыла изваянием, не в силах сдвинуться с места, так отчетливо и так резко испытывая окатившее холодным потом чувство животного ужаса, непомерной опасности, которую она столь явно и сильно ощутила от одних только колебаний голоса принца Зуко. Она осталась неожиданно обездвиженной, будто парализованной, все с непрекращающейся тревогой отпуская взор в разрывающегося от бурных эмоций — Зуко.

      — Ты чувствуешь?! — вдруг резко хватает за руку истомно и вожделенно, не спуская обезумевшего взгляда — прижимает подушечки ее похолодевших пальцев в то место, где столь долго назревал в свое время шрам.

      — Да… — словно завороженная смотрела в его симметричные ровные глаза, в его вздернутые угловатые суровые брови, обжигаясь о такую жутковатую необъяснимую привлекательность, от которой будто холодом — веяло чем-то гнилостным, чем-то опасным. Он дышал так глубоко, так ровно, так спокойно, что Катара осталась околдована одним этим сверхъестественным спокойствием, которое он играючи демонстрировал. Кажется, он ей что-то недосказал, ведь его уста маняще были разомкнуты, а глаза горели неверием — счастьем, которое больше походило на голодное опасное помешательство. Таким она Зуко еще никогда не видела, он показался ей еще ужаснее, еще страшнее чем в те дни, когда погнался за ними впервые. Его глаза… его зрачки — они словно замерли. Глаза словно неживые… так было всегда? — она даже не попыталась ему противостоять, особенно, когда он с такой умиротворенной благодарной улыбкой сжимал ее руку удивительно кротко, прижимая к порозовевшим аккуратным губам тыльную сторону ее ладони, кратко и так обольстительно целуя. И ведь именно в этот момент его глаза ни на секунду не изменились — они остались глазами кровожадного дракона, вот только когда его лицо было обожжено — это не было столь сильно заметно, словно шрам оттенял все те мелочи, из которых он состоял. Невероятно хорош собой… — подумала про себя обжигающе неприлично Катара, резко осаждаясь, скромно отворачивая подбородок, что вызывает в нем секундную усмешку, после которой Зуко как отрезало. Словно не было всех этих речей о любви, страдании и гордости — он превратился в бесчувственный и безразличный отголосок самого себя. Его плечи торжествующе выпрямились. Стоило ему галантно протянуть ей руку, сокрывая лишь невинное желание помочь, — как Катара тотчас же обожглась о его глухое надменное тщеславие. Она и подумать не могла, каким он оказался гадким, мерзким и противным… — но она не могла спустить с него глаз, словно пожирая это новое, доселе неизвестное ей — лицо, в котором отчетливой тенью можно было найти отголоски черт самой принцессы Азулы.

      — Спасибо, Катара… — он поравнялся с ней, так храбро и не моргая заглянув, кажется, куда-то столь глубоко, что можно было бы узреть все ее мысли и страхи, отчего она практически обожглась, как от неукротимого огня. Он говорил ровно, размеренно, очень спокойно — медленно, будто пробуя каждый звук на вкус. Раздался неожиданный оглушающий взрыв, Зуко без раздумий прикрыл собой Катару, заслоняя от летящих вразнобой камней и кристаллов, благородно принимая удар на свою спину, моментально поразив неописуемо-волнующей близостью. Он обхватил ее плечи, крепко-крепко сжимая, великодушно принимая все на себя.

      — Катара! — Зуко моментально реагирует на звуки этого ребяческого голоса, с опаской оборачиваясь, стоило пыльному осадку хоть немного осесть. Лысый ребенок в ярко-оранжевых тряпках тут же взмахнул ладонями, разгоняя застывшую каменную пыль, давая глазам возможность прозреть. Зуко неспеша опустил руки, продолжая отгораживать свою спасительницу, с опаской вытягивая руку в преграду меж собой и аватаром. Аанг вперил в него непонимающий стушевавшийся взгляд, кажется, первое время вообще не понимая: кто это перед ним?

      — Аанг! — бросилась к нему без раздумий Катара, на что Зуко лишь безразлично хмыкнул, ни на секунду не разочаровываясь, продолжая ощущать себя на гребне волны под названием успех.

      — Кхе-кхе! — знакомые стоны. Дядя не заставил себя долго ждать, показывая свой прихрамывающий добротный вид. — Зуко! — переполошившись, отнял от лица руку Айро, понимая, что пыль совсем улеглась. — Это ты? — так странно с неверием смотрит, даже где-то с опаской. — Как такое возможно? — подходит ближе, повелительно и так грубо хватая племянника за подбородок, начиная оценивающе вертеть в разные стороны, словно тот — подаренный козел. — Красавец! — захихикал Айро, панибратски хлопая по здоровой щеке, продолжая беспардонно тискать.

      — Хватит! Дядя! — раздраженно отпихивает навязчивые непрошенные объятия и постыдные прикосновения. — Здесь же аватар! — шипит сквозь зубы на ухо. — Ты меня позоришь! — демонстративно отошел, томно вздыхая, недовольно прижимая ладонь к прохладному лбу. Зуко мог слышать такое нелестное хихиканье аватара в их с дядей сторону.

      — Это я… — увильнула от объятий Аанга Катара, привлекая к себе внимание всех присутствующих. Айро незамедлительно обернулся, смотря на эту девчонку с поразительной благодарностью, что слов, наверное, никогда не хватит, дабы высказать почтение ее необъяснимо бескорыстному поступку. Айро тотчас же захотелось снять с себя все чины и подать этой беглянке с Южного Полюса, пасть пред ней на колени и молить о прощении за прошлые прегрешения. И он бы просил не только за себя, но и за своего нерадивого высокомерного племянника, для которого грош цена любая хоть мало-мальски — жертва. Эта девушка обернула время вспять… — Айро подошел к ней, беря нежно по-отечески за руки, от чего ее глаза сразу же заблестели, заполнившиеся отчетливыми слезами.

      — Ну-ну, ты чего это? — заботливо стирает с ее глаз слезинки, продолжая так открыто и с благодарностью смотреть, не переставая в своих мыслях говорить ей самые громкие комплименты.

      — Как ты это сделала? — подошел из-за спины недовольный и чересчур разбереженный Аанг, заставляя Катару обернуться. Она явно не хотела делиться с ним ничем сокровенным, — что Зуко подмечает молниеносно, ведь брови ее нахмурились сразу же, стоило Аангу заговорить. Она держит на него зло… — так внимательно рассматривал каждую мелочь, словно застывший во времени — Зуко.

      — Бегите! — замахал руками Айро, прогоняя их как стайку перепугавшихся птиц. — Помогите своим друзьям! Мы вас догоним, — так широко неестественно улыбнулся, что у него, кажется, свело скулы, но стоило этим двоим начать отдаляться, как Зуко моментально ощутил тянущий преследующий взор, которым не отпускала Катара до тех пор, пока полностью не скрылась в темени скал.

      — Что здесь делал аватар? — Зуко недовольно фыркнул, демонстративно отворачиваясь, повелительно складывая руки на груди, а его губа сама собой вздернулась, а бровь надменно изогнулась. Дядя ну просто невыносимый предатель! Хоть бы постыдился, но — нет, бесстыдно продолжает это выпячивать! — Зуко было до глубины души больно и противно, ведь, получается, что все эти ужасы и страдания он пережил зря? Дядя и представить себе не может, через что пришлось пройти принцу Зуко, чтобы в одночасье стать тем, кем он есть, но дядя всегда все обесценивал, слепо ведясь на идею напрасного равенства, недостижимой гармонии, тщетной справедливости. Справедливости захотелось? Что же ты не встал тогда на мою сторону, дядя? Что же не закрыл собой в Агни Кай? Что? Говоришь: «Ты не понимаешь, это другое»? Ну раз «другое», значит, будь добр не удивляться… — Зуко аж всего перекосило с проступающей столь явно злобы, которую так беспечно не видел Айро, просверливая Зуко взором лишь со спины, не понимая, с каким вожделение принц Зуко ну просто бредил одной только местью.

      — Нам пора поговорить! — этот наказывающий и такой строгий тон заставляют принца Зуко в одночасье напрячься, а затем нелестно усмехнуться, что, конечно же, остается незамеченным, ведь дядя так поглощен — так поглощен своей упоительной вдохновляющей тирадой. — Ты не тот, кем был раньше. Ты сильнее, мудрее и свободнее, чем когда-либо. И сейчас ты стоишь на перекрестке своей судьбы! Тебе пора выбирать, — так вольно и так некрасиво ставит перед выбором. Ну да, дядя, так и скажи, что ты определился со стороной, при этом в упор отказываешься замечаться, что как такового выбора у меня даже и не стояло! Глупый наивный старик! — И тебе нужно выбрать добро, — вот так всегда! — лицо Зуко вдруг резко расслабилось, он грузно медленно выдохнул, уже даже не удивляясь услышанному. Сначала: я дам тебе выбор, следом: выбора у тебя, в общем-то, и нет. Это было даже смешно, принц Зуко уже даже не смел обижаться, продолжая упрямо стоять к дяде спиной, не чувствуя при этом каких-либо угрызений.

      — Я ожидала всей этой ерунды от дяди! — он видел ее приближающийся так ровно и спокойно — силуэт, еще с самого своего зарождения, когда это были только пугающие неясные шорохи в темноте. — Но… — самодовольно поравнялась с ним, вызывающе-вскользь бросив взгляд на своих подручных Дай Ли, что ходили за нею везде словно тень — словно няньки! — Зуко со скрежетом всмотрелся в каждого, кто в мгновении синхронно возвел руками, резко и грубо выталкивая ладони высь. Послышался громки гул, хруст и скрежет, на что Зуко невозмутимо и высокомерно — даже не обернулся, хотя уловил, как закряхтел обезоруженный плененный дядя. — Зуко… — а она продолжила, приближаясь невероятно степенно, словно выжидающая трапезы тигрица, маняще растягивая каждое слово упоительной будоражащей паузой. — Принц Зуко… — как красиво и как утвердительно прозвучали ее пленительные искусительные речи, с которыми она шла, словно с дарами, словно с долгожданными почестями. — Вы кто угодно, но не предатель! — она была к нему практически вплотную. Он так неосторожно и так самовлюбленно тешился о ее бескрайнее внимание, что с особой спесью предоставлял ей место в своем личном пространстве. — Не так ли? — она смотрела на него снизу вверх, упоительно заманивая природным магнетизмом.

      — Еще не поздно, Зуко, ты можешь искупить свою вину… — дядя уставши и с не перестающей биться в нем надеждой — добавил, все еще грея мысль, что Зуко, наконец-то, обернется. Но он этого намеренно не делал. И Айро видел, как ужасны их взгляды — они словно две зашедшиеся в бешенстве змеи, что в одночасье замерли, раскрывая при этом угрожающе пасти и так упорно потряхивая длинными хвостами. Зуко был так постыдно и так неприлично — весь в ней: все его мысли, все его движения, повадки — Азула была в каждой вещи. Неужели тебе, племянник, так сильно ее не хватало? Неужели она тебе столь сильно необходима? — прикрывая в отчаянии и в каком-то неверии веки, Айро с содроганием и таким бурным чувством негодования думал, что, скорее всего, ему предстоит встреча с их отцом, — резкий и такой бескомпромиссный взгляд на Зуко, который так падко и бесхребетно практически продался Азуле на растерзание. С потрохами, — хоть Зуко и упрямо молчал, горделиво выся подбородок, но облицовывал-то взором он именно ее, полностью растворяясь. Он был к этому готов… — моментально навернулись на глазах Айро слезы. Зуко уже вовсю считал дни до первой же возможности, чтобы так безвольно спрятаться под ее крыло. Ею движил Озай… — она даже разговаривала как он, даже смотрела, даже двигалась. Поразительное сходство… Одним только духам известно, зачем Озаю понадобилось вернуть Зуко…

      — Такой вид искупления не для тебя, Зуко! — мотает в стороны головой Айро, крепко пальцами вцепляясь в сковавшие его по рукам и ногам кристаллы. А Зуко лишь украдкой обернулся, и каково же было разочарование Айро, когда на лице племянника так искрометно скользнула гаденькая каверзная ужимочка, с которой он тут же распрощался, с сожалением деланно вздохнув, во всем повторяя не просто за Азулой, но и за своей интриганкой-матерью. А Азула в этот момент сияла ярче огня, так подло посмеиваясь, с таким вызовом кладя брату руку прямо на плечо. И они смотрели на Айро, словно на распятого, словно на убогого, в сердцах безжалостно насмехаясь. А он верил… а он — дурак — верил. Верил Зуко. Верил в Зуко. Его надежда не просто не умирала последней — она не желала умирать.

      — Позвольте ему самому решить, дядя! — она гаркнула это так оглушительно, что, казалось, кристаллы могли лопнуть. Айро с неверием прикрыл глаза. — Зузу, — она еле ощутимо скользнула невесомо по его подбородку, вынуждая обернуться к ней вновь. И стоило Зуко посмотреть на нее, как Айро уловил этот Азулин резвый обжигающий взгляд, с которым она Зуко практически пожирала, изничтожая своими грязными истошными помыслами. Айро стало так противно и так больно. — Ты выполнил условие, — с нескрываемым восхищением осматривает его чистейшую кожу, на которой не осталось и намека на прижившийся когда-то шрам. — Что ты хочешь, Зуко? Что в моих силах сделать для тебя?.. — от этой фразы у Айро аж ноги свело: нет ничего страшнее этой фразы! Нет ничего страшнее!!! — Айро ошарашено закрывал глаза, а перед ним стоял сам Азулон, что с простодушием благородно склоняет над ним лицо, слово в слово говоря эту фразу практически по слогам.

      — НЕТ, ЗУКО! НЕТ! — зарычал Айро, закричал в спину, желая вызволить своего утонувшего так глубоко в дебрях ее интриг — племянника. И вдруг Зуко дернулся, словно оторопел, будто оттаял от наваждения, медленно — так пугающе медленно оборачивая подбородок. И стоило Айро всмотреться в это пропащее заблудшее лицо, как он незамедлительно все понял: все это время он умышленно себя обманывал. Племянник был словно очарован — опьянен. Айро без колебаний понял, что Зуко готов и хотел уйти к ней с самого начала их трудного пути — Зуко так грешно и так нечестиво хотел ее — Азулу, полностью поглощённый ее театральным величием, ее выученным броским поведением, торжественным обаятельным тоном. Она, спустя столько месяцев, стояла перед ним: сильная, желанная, надменная и как всегда победившая — неся ему так окрыляюще — подарок. Ей, как истинной предательнице — шёл даже зелёный. Смотри! Смотри на него, дядя! И предельно внимательно, — Азула бесхитростно с блаженством: высокомерно лицезрела дядю, и тот без труда прочитал те мерзости, что барахтались в ее замыслах.

      — Забери меня… — Зуко тут же отвернулся, показывая дяде бесстыдно затылок. Айро знал, как судорожно тот смотрел на неё, поднимая уже совершенно другое лицо, доселе все ещё поражая Азулу невероятной магией. Его лицо было невозможно ровным и чистым — от шрама не осталось и следа, как будто, никогда и не было. — Ты издевалась надо мной, — напрасно перед ней расчувствовался, отчего дяде стало так тошно и одновременно грустно. — Издевалась из-за ожога. Я был по твоим словам и неудачник, и слабак, и уродец. Надеюсь, дело было всего лишь в ороговевшем куске кожи… его больше нет. Теперь ты видишь меня другими глазами? — выжидающе и испытывающе смотрит, не вызывая — и это так ужасно, — в сестре ни капли сочувствия или сострадания. Он, как жалкий верный пёс — молил ее о пощаде, молил, чтобы она забрала его с собой, обогрела, дала возможность жить как человек, вернула ему титул, замолвив словечко перед отцом — это было в ее неприкосновенной власти. Айро был в ужасе, он даже позабыл о рисовой водке, его мысли были переполнены одним лишь принцем Зуко.

      — Да, так ты выглядишь намного лучше, уже не стыдно показаться в люди, — захихикала чересчур торжествующе, играя сразу на всех фибрах его души. Она вызывала в Зуко буйство страсти и ярости, он мечтал заткнуть ее, но и вместе с тем, произвести неизгладимое впечатление, зачем-то что-то пытаясь тщетно доказать. Но пока, он только вопрошал как бедняк, у которого всего лишь грезы. — На колени! — вытянула она изящно ручку, провокационно указывая пальцем себе под ноги. Айро обратил внимание на то, как исключительно и опасно были остры ее ногти. Она смотрела на Зуко бесстрашно снизу вверх. Ее поразительная грандиозность и наглость бежали впереди ее языка, под которым Зуко то ли добровольно, то ли вынужденно — сломался, прогнулся, отдаваясь ее прихоти, становясь вещью в неаккуратных неблагодарных руках. Он в поражении, признавая ее непобедимость — склонил голову, медленно опускаясь на землю, желая сгореть в этот момент, испепеляемый самобичеванием и стыдом перед собственной слабостью и, наверное — перед собственным дядей. Ради кого Зуко это делал? Ради чего так низко пал? Неужели царские блага того стоят? Неужели из-за вопроса о престолонаследии? Неужели он просто устал бороться и хочет домой? — Айро не сдержал пролившихся так напрасно слез. Айро поникши поднял глаза на Азулу, внимая ее бесстыдно польщенному и одобрительному взгляду.

      — Да ты даже более жалкий, чем я могла представить! — рассмеялась она всласть, а ее противный голос разразился на все подземелье, и вот уже Айро казалось, что над Зуко смеются и потешаются тысячи Азул! — Наш отец вырастил двух дочерей! И самая трусливая и слабохарактерная из нас двоих — это ты, Зузу! — она наслаждалась его сникшим, но очень проникновенным взором. Он был удивительно спокоен, на что Айро периодами желал выжечь Азуле сердце.

      — К черту всё! — неожиданно гордо встаёт с колен Зуко, не намеренный больше терпеть эти унижения. Да! Молодец, мой мальчик! — бойко ухмыляется Айро, надеясь, что Зуко не растеряется и влепит сестре побольнее. — Ты ненормальная, — Зуко, должно быть, посмотрел на неё с лютой ненавистью и болезненной обидой, заставляя тут же замолчать и даже испугаться. Азула явно была поражена и ошарашена этим.

      — И ты так просто уйдёшь? — кричит ему в затылок, нервничая, что он уходит. — А как же твоя честь?

      — Да что это за честь, когда я, оплеванный даже после чистосердечного признания, стою на коленях, вымаливая у тебя подачки? Прав был Айро… — Зуко повернулся к дяде, все еще стыдливо не смея заглянуть в глаза, — на этих его словах она даже с досады побагровела.

      — Не уходи…

      — Поздно! — Зуко было противно от самого себя, что он посмел дать такую вопиющую разгромную слабину, да еще и на глазах у пьяницы-дяди.

      — Я уже сделала это… — одним своим словом разворачивает его, приковывая взгляд, заставляя передумать. — Я попросила у отца тебя… — опускает мимолетно взгляд, становясь самой обольстительностью.

      — Она лжет! — начал было Айро, практически смеясь ошарашенной Азуле в лицо. — Она лишь хочет вернуть над тобой власть! Зуко, запомни: пока ты вне этой семьи, вне этой подлой политики — они не имеют над тобой власти! Ты свободен! — а Зуко так демонстративно проигнорировал то, как с чувством надрывался Айро, вновь возвращая все внимание своей безнаказанной безумной сестре:

      — И что он сказал? — Айро уже знал ее ответ, но, Зуко, однозначно, нравилась эта игра с Азулой. Он делает ей шаг навстречу, а она продолжила стоять на месте, и у них так было всегда! Зуко считал, что Азула не делает ничего, для блага их семьи! Отец всегда слепо потакал ее прихотям, он не смог бы отказать ей даже в возвращении брата, — Айро тяжело и натужно вдыхает, а из раздутых ноздрей клубится черный плотный дым.

      — Он сказал мне: «да», — расхохоталась снова, подходя к нему, обаятельно, как бы мимолетно, касаясь его напряженного предплечья.

      — Другого и быть не могло… — а Зуко моментально возрождается из пепла, тотчас же становясь жертвой собственной гордыни — он сложил на груди руки, сильно-сильно выпрямляя осанку, чем только делал себе больно.

      — С возвращением, братец… — она так безвозмездно ему улыбается, что Айро аж от негодования трясет. Она дает ему то, чем принц Зуко так страстно долго бредил: возвращение. — Но… — вдруг резко обрывает все его надежды, ехидно давая заднюю, чем лишь больше злит Айро, а ведь Зуко тут же встрепенулся, готовый внимать ее следующим унизительным прихотям и безнаказанной лжи. — Мне не нравится эта твоя дурацкая прическа, — так грубо и так пренебрежительно схватила его за нависающий на лбу локон. — Ты не поедешь вот с этим, — делает ударение на последнем слове, так жестоко высмеивая, — к нам домой, — а она надменно мотает головой. Айро надеялся, что Зуко взбрыкнет и даст ей хоть какой-то отпор, но он лишь опустошенно вздохнул, опускаясь самозабвенно на колени перед нею вновь, что вводит дядю в еще больший шок и ступор. — Дай Ли! — командует она, не поворачивая даже головы, лишь цинично протягивая руку, в которую они так услужливо вложили приготовленные заранее бритвенные лезвия. Она с особым садизмом собрала в кулаке волосы Зуко, с нарочито безразличным видом посматривая на дядю, начиная чужие смольные пряди так бесчестно кромсать. Зуко не произнес ни слова, не издал ни звука, словно ему было плевать, видимо, — волосы не были той вещью, которую он жалел, — Айро это понял еще с того самого раза, когда того прилюдно с позором обрили наголо. Но то, как Азула практически с вожделением измывалась над братом — заставляло сердце затрястись в конвульсиях, и он бы без раздумий бросился в бой — поступи Зуко по-другому, поведи себя не так отрешенно, подай он хоть малейший протест — возглас страдания. Но ведь — нет, он смиренно терпел ее издевки и дальше. Лезвие прошло насквозь, грубо срезая внушительный клок волос, который она так беззастенчиво бросила ему под ноги, берясь за его волосы снова, играясь будто с куклой.

      — Что это? — воскликнула она столь резко, моментально меняясь в лице. Айро прищурился, когда смог узреть белоснежный клок волос, который она отстригла с его виска. — Жизнь бомжа так сильно подкосила тебя, мой милый брат, — злорадным голоском пролились ее речи, на что Зуко и головы не поднял, — что у тебя появилась седина, — на этих словах он резко поднимает свою остриженную голову, моментально поднявшись с колен, пренебрежительно стряхивая те волоски, что остались застрявшими на плечах, дабы в один момент схватить ту внушительную прядь, которая была белее снега и, которую, он никогда раньше не замечал. Зуко тотчас же бросился водить рукой по коротким колючим волоскам, стараясь найти то место, откуда оно было срезано. — Вот тут, — она бережно касается его руки, направляя резко вниз, останавливая пальцы на левом виске, который, стоило Зуко слегка обернуться и дать дяде узреть — был действительно другого цвета. Как странно! Ведь раньше там и вовсе не имелось волос после страшного ожога, — подумалось Айро.

      — Аватар побежал в ту сторону, — Зуко посмотрел на сестру так, что была задета в самую душу даже она. Азула не верила в правдивость происходящего, ее глаза все время бегали от его белоснежного виска до чистого, казалось, давно забытого лица. Ведь именно такой Зуко оказался для нее чужим — незнакомцем. Довольно много лет прошло, чтобы его брюзжащая морда стала ассоциироваться со сморщенной гнилой кожицей апельсина… Она помнила его лицо чистым и прекрасным, но это было так давно, так давно — аж в минувшем детстве. Кто этот человек? — не переставая рассматривает его, тянет руку, на полпути останавливаясь, желая воочию убедиться в гладкости и здравости новой кожи. Надо быть слепцом, чтобы не видеть в нем то, с какой невероятной необъяснимой силой он стал похож на собственного отца, стоило стереть этот шрам как заскорузлую грязь, или даже снять, будто приросшую маску. Она в удивлении мечтательно раскрыла уста, едва улыбнувшись, греясь от мысли, что она так неприкрыто и бессовестно любуется красотой собственного брата, в котором то и дело — проступали и черты их почившей в далеком прошлом матери. Она нервно сглотнула, улавливая его цепкий застывший на своем лице взор — Зуко казался ей бесподобным. Еще никогда она не видела его целиком — живьем, таким неумолимо роскошным, изящным, прекрасным. Вот теперь! Вот именно теперь стыд и злоба отступили, оставляя после себя одно единственное помешательство и даже — восхищение, ведь именно сейчас она ощутила, что ей больше не стыдно за своего непутевого брата. Он больше не ничтожество. Он больше не слабак. Он больше не уродец. Он был словно их отец или сама Азула. Она не смогла глубже разобраться в этом ускользающем пугающим до дрожи чувстве, прежде, чем расцепить непримиримую немую связь одним только взглядом. Он так элегантно и так услужливо молчал, что и вовсе вводило ее в жаркое исступление и даже ступор, ведь именно такой: покладистый, загадочный, одновременно пугающий — взбудоражил не только все ее воспоминания, но и заставил испытать волнующий сердце ужас, задаваясь вопросом: кто он? Его отуманенные славным прищуром глаза, обрамляемые черными густыми ресницами, безропотно подпирали изогнутые гибкие брови. Она смотрела и не могла оторваться — будто на произведение искусства, ведь ей хотелось застыть так на целую вечность, пока он покорно и удивительно самозабвенно ждал. Ждал, пока она наиграется их первой долгожданной, хоть и неминуемой — встречей. Она была поражена до глубины души, что Зуко пронес через себя ее истеричное, брошенное впопыхах желание, что таило в себе одну лишь злобу и желание посмеяться — и вот он, взирал на нее с лоском, с лицом, полностью лишенным шрама. И именно в эту секунду она возгордилась пуще прежнего, приходя в такой неприличный восторг от понимания, что он сделает абсолютно и совершенно всё, что она не прикажет — без лишних слов. Его взгляд выдавал в нем очередного агента Дай Ли, которым она с легкостью могла играть, вот так просто… — ее лицо рассекает лучезарная злорадная улыбка, она преисполняется в собственном величие, особенно, когда прикованный вид дяди так позорно мелькает позади. Да! Так ему! Зуко МОЙ! — она повелительно касается его плеча, заглядывая в глаза так томно снизу вверх, чувствуя густое муторное дыхание, которым он обдает ее словно огнедышащий дракон, застывший в нападении. Она знала, она чувствовала, что его злость соизмерима лишь с его помешательством, он любил ее также сильно, как в свое время желал и уничтожить. И именно эта полярность раздирало его душу на части, он словно чаши весов — накренялся то в одну сторону, то в другую, лишаясь такого драгоценного баланса, постоянно страдая. Но ведь это — Зуко, и он всегда был подвержен своим же импульсивным страстям. Его рука прижимается к собственному плечу, сжимает чувственно ее королевские пальчики с наточенными красными ногтями. Он был ее выше, но каждый вздох давался труднее, особенно, когда она так не глядя и резко от него ускользала, отдавая Дай Ли скорый приказ следить за старым верблюдом. Зуко смотрел ей в след и не мог отпустить, забывая про все на свете, греясь от мыслей, что она всего мгновением назад была к нему так преступно близка, и ведь ему несказанно повезло, что ее неустойчивое внимание готово так надолго осесть на нем самом. Он не видел никого и ничего, он шел за ней по пятам, он проигнорировал прикованного и разбитого в унынии от предательства — дядю, он перешагнул через него легко и непринужденно, ведомый одной лишь мечтой. Одной Азулой.

      Они вступили в черный беспросветный тоннель, и когда свет для Зуко погас, казалось — на века, он чувствовал ее руку, которой она крепко держала его собственную. Он не мог передать словами — насколько оказался внезапно счастлив, что, даже, пока никто не видит — его губы растянулись в мимолетной одурманенной улыбке, ведь все закончилось — он победил. Он перенес так много ужасов и смертельных невзгод и одна лишь мысль вернуться обратно — к Азуле, грела его сильнее внутреннего пламени. Он не видел ее, но слышал шаги, что были незадолго впереди, ее холодеющие кончики пальцев с острыми врезающимися когтями. Зуко даже в какой-то момент затрясло: то ли от счастья, то ли от страха. Ослепляющая темнота резко отступила, он даже в бешенстве прикрыл глаза с неверия рукой. Азула осталась невозмутимой, и стоило ей встретиться лицом к лицу с аватаром и Катарой, как Зуко вдруг опустил стыдливо глаза, ведь он испытывал на себе выжидающий взгляд спасшей его Катары. Азула без сомнений и без каких-либо раздумий сделала грациозный шаг вперед, хоть она и осталась без Мэй и Тай Ли, но у нее оставался Зуко с Дай Ли. Она настолько ненавидела все происходящее, желая наконец по мановению ока закончить весь этот беспредел и принести еле живую тушку аватара. И тут Азула дернулась, ведь всего в каких-то миллиметрах от нее проскользнула наточенная гладь воды. Ловко увернувшись, не забывая усмехнуться, Азула чувствовала, как было бы не плохо в отместку вытряхнуть всю душу из этой противной девчонки. Она без промедления поняла, откуда в Катаре столько злости, ведь именно ей досталась жестокая участь — провести бесчисленные дни в закрытом ящике Тай Ли в качестве игрушки. И ведь Азула совершенно точно знала, что тот взор, которым она тогда смотрела на Катару — отпечатался в ее сознании, а потому с таким рвением она не сдержалась и от обиды напала, повелевая водой, будто непослушными змеями. Отбиваясь, Азула моментально возвращает внимание аватару, что, кажется, был не в курсе развлечений своей подружки с Тай Ли, — это весьма позабавило, на что Азула порождает невероятное количество огня, без сожаления отпуская в аватара. Аанг скрестил руки, успевая взметнуть со всей силы ввысь. Позади послышался взрыв, Азула моментально оборачивается, с непониманием сделав шаг назад. Застывшая в ярости Катара, зажимающая в своих пальцах острый осколок камня, всего каких-то пара минут и он бы вонзился принцессе в спину. Катара была настолько отчаянно зла, что даже не скрывала тех слез, что ринулись из ее глаз, стоило Зуко крепко схватить ее за руки, отгораживая от сестры. В этот момент Азула оскалилась, в глубине души чувствуя презрение к обоим, ведь та необъяснимая ревность, что воспылала, стоило Зуко хоть кого-то так эмоционально касаться — заставило сердце биться чаще.

      — Я думала, ты изменился… — рявкнула Катара, отталкивая Зуко.

      — Я тоже… — без особых эмоций, очень сухо ответил.

      Синие и красные потоки пламени взметнули ввысь, тесня друг друга, когда их огонь соприкасался — он мерцал ярче луны, кажется, меняя цвет. Азула вцепилась взглядом в Катару, что была полна негодования и желания отмщения, ведь именно Азуле было под силу прекратить страдания Катары, но — нет. Азула этого не сделала, продолжая так беспечно потворствовать желаниям собственных подруг. Это вводило Катару в бешенство, она отчаянно расходовала воду, стараясь оплести противницу по рукам и ногам, которой, в свою очередь — всегда удавалось уйти. Огонь Азулы обманчиво мог напоминать воду, только агрессивную и прожигающую, — Катара в последний миг успевает заслониться от столпов огня водяной стеной, врезаясь всем телом в камень. Азула лишь краем глаза могла видеть, как мерцал огонь ее брата, с каким отчаянием он продолжал доказывать не только своей сестре, но и отцу, но и всей своей стране, что он достоин возвращения, что все то, что с ним приключилось — глупое недоразумение. Зуко, казалось, был готов умереть, если это восстановит его честь не только в глазах отца, но и в глазах Азулы, ведь он так необъяснимо ее желал и одновременно, вместе с тем — боялся. При соприкосновении с огнем — вода шипела как дикое животное, начиная порождать все больше пара и мутного дыма, камни и земли трескались, все ходило ходуном и это непрекращающееся в своих вспышках всепоглощающее пламя, казалось — заполонило все подземелье. Небольшой, бьющий из самых потолков фонтан стал подрагивать, камни и валуны валились, пробивая воду с большей силой, чем непременно воспользовалась Катара, полностью обвиваясь животворящей влагой. Грохот и шум заполонили все помещение. Азула, не прекращая ни на секунду, жгла каждую попытку Катары, пока в какой-то момент не раздался жутковатый грохот. Откуда-то сверху — там, где ключом бьет фонтан из потолковых арок. Пламя стихло, вода успокоилась, а воздух с землею застыл, ведь все враждующие взглянули ввысь, не понимая, что же такое ужасающее воет и вынуждает пещеру с грохотом надрываться. Всего какое-то мгновение, и они молча переглянулись, затяжная секунда тишины ускользнула незаметно, чтобы дать возмездию свершиться вновь — огненные плети, клубы воздуха, каменные глыбы и переливающаяся вода — смешались в бою все стихии, сливались то и дело в кашу, превращаясь в жидковатую топкую грязь под ногами, что моментально трещинами усыхала, стоило стремительному огню пронестись по поверхности. Пронзительный треск, рев и грохот вновь содрогнул бьющий из потолков оазис, а затем снова и снова, пока глубокие трещины не пробрались до самых кончиков, разрушая часть потолочной арки. Вода заплескалась в разные стороны, Азула и Зуко в ужасе отбежали, прижавшись спинами к стене, наблюдая, как Аанг и Катара спрятались за небольшими валунами. Землетрясение не прекращалось, все напряглись, словно что-то вот-вот случится. Азула распахнула в ожидании веки, приготовившись спустить с крючка свой припрятанный огонь. Потолок порушился, расширяя проход для воды, превращая небольшой фонтанчик в ощутимый скорый водопад. С грозным рыком вместе с полчищем ледяной пресной воды тонкой ленточкой выскользнул из самых недр реки белый гигантский мокрый червь или даже глист. Поднялась пыль, вода забрызгала в стороны, а затем этот гортанный волчий рык, на что Азула моментально безошибочно реагирует, вырываясь бесстрашно вперед.

      — Что ты делаешь? — хватает ее за руку Зуко, оттягивая обратно, а она смотрит на него с яростью, явно не желая ничего объяснять, она сама зарычала как это дикое животное, так резко и грубо отталкивая.

      — Отпусти сейчас же! — она крикнула это столь нервно, что пальцы Зуко от страха сами собой разжались. Он смел наблюдать, как она ринулась в гущу толпящейся пыли, ее синий огонь одной здоровой волной, расчистил ей путь, и он видел ее — свою сестру, ступающую без сомнений и ужаса. Она шла в лапы тому, перед кем сердце останавливалось, отказываясь делать удар. Он показался Зуко огромным — цвета морской переливающейся жемчужины. Длинный, с бирюзовым загривком и такой острозубой волчьей пастью. Дракон Азулы! — в голове мысли сами собой восклицают, но при виде этого животного Зуко было так неуемно дурно и страшно, словно малейшее движение заставит это создание сорваться с места, протыкая острыми клыками шею, откусывая голову. Азула немедля и очень торжественно подошла к нему, касаясь длинной скалящейся морды, на что Зуко без сомнений понимает, что этот дракон узнал ее. Но где же эта тварь была все это врем? Она стала ему что-то говорить, но Зуко не смог разобрать, ведь шум воды был оглушающим, а дракон продолжал тяжело дышать, размахивая агрессивно усами, уставившись куда-то в бездну, видя то, чего не видит никто. Зуко пронзил парализующий и необъяснимый ужас перед этим существом, что он, с одной стороны — не мог отвести от дракона взгляд, с другой же — в самых страшных кошмарах представляя, как это существо с обличающим взором на него обернется.

      — Последний хозяин рек! — завопил где-то голос Аанга, что вырывает из раздумий каждого.

      — Нет! Аанг! — заверещала Катара, а затем мгновение, в которое вся поднятая пыль моментально осела по одной прихоти аватара. Стоило ему начать приближаться, как Азула ринулась с ним в бой, сбивая мальчишку с ног. Разъяренная Катара бросилась помогать, а затем этот преследующий в самых страшных кошмарах — рык, отчего она с гневом вскинула руки ввысь, а вода подчинилась, необъяснимо развалившись прямо на ее глазах.

      — Я помогу! — Зуко не верит своим ушам. Дядя Айро бежал как угорелый, достигая Катары, она ему что-то кратко бросила, на что дядя тотчас же кивнул, призывая мощный стрекочущий шар огня, который он моментально направил в последнего хозяина рек. Дракон заизвивался, зашипел, изящно подчиняя и укрощая воду. Зуко с непониманием на все это смотрел, прежде, чем он увидел, с какой легкостью Катара вновь смогла приподнять покоящуюся под ногами воду. Она направлялась в сторону Азулы, чтобы моментально обезоружить, но яркая вспышка, с которой из рук Зуко вылетели огненные хлысты — разрывают водяные жгуты, выбивая Катару из колеи. Она уставилась на Зуко с таким горем и с таким непониманием, что это моментально породило на ее глазах слезы, и тут он почувствовал, что она разочарована, ведь так напрасно доверилась ему, а он вытер об нее ноги, так бесстыдно воспользовавшись. Она поднимает неукротимую волну, швыряя в Зуко, мечтая прихлопнуть, как назойливого комара, но огненный всплеск из самых недр его сердца рождает яркий пламенный щит. Вода обожглась, испаряясь, при этом моментально потушив пламя. Катара не произнесла ни слова, она только била и била Зуко своей неукротимой прыткой стихией, стараясь отомстить не только за Аанга, но и за себя, отстоять потерянную и поруганную честь. Ни один мускул на лице Зуко не дрогнул, он не испытывал к девчонке аватара ни сострадания, ни вины, ни жалости — ничего. Он испытывал только то, как преисполнился, ведь он добился того, чего так страстно желало огненное сердце — вернуться домой. И прямо сейчас он доказывает не только сестре, но всей Нации Огня, что он достоин этого возвращения, что он истинный сын своего отца!

      Бой, казалось, был бесконечным, дядя Айро не давал спуску самому хозяину рек, лишь подтверждая свое звание Дракона Запада, что, кажется, невероятно сильно коробило и оскорбляло Азулу, хоть она и старалась не подавать виду. Все резко закончилось, когда громыхнувшие стены показали важно вышагивающую армию агентов Дай Ли, что, наконец, нашли свою принцессу. Они обступили Катару и аватара, пока дядя Айро продолжал сражаться с непокорным гордым драконом. Дракон сошелся в схватке с драконом, — их борьба вызывала зависть, еще никогда Зуко и мысли не допускал, что дядя, оказывается, настолько силен и не сломим. Именно чувства перед старым кретином заставляют Зуко опустить виновато голову, особенно, когда агенты Дай Ли огромной кучей навалились на старика, полностью заточая в камень, на что Айро гулко хмыкнул, отворачиваясь от племянника. Картинки и люди мелькали, Зуко уже перестал понимать что и где происходит, он искал глазами только дядю, но как только дядя отвернулся, Зуко стал искать Азулу. Прижатый к самой стене, спрятавшийся в ворохе кристаллов, вдруг неожиданно воспрял Аанг, да такой грозный, что та ударная волна, с которой он все выше и выше взбирался ввысь, подобно самому божеству — заставило даже агентов Дай Ли сделать в страхе шаг назад. Его гипнотический светящийся взгляд, как и эта, рассекающая всю спину стрела — горели, как тысячи свечей, как звезды, которые собрали воедино. Этот ослепляющий безумный свет пролил гнев и злость на всех врагов аватара, казалось, что больше ничего их не спасет от неминуемого правосудия, только если чудо. Аанг смотрел в глаза каждому, практически гипнотизируя, не отпуская и приглядывая, словно он и есть само светило, что разгневали жалкие людишки. Думалось, будто это величие под силу сдержать только духам, как внезапно яркая ломанная вспышка света откуда-то, откуда Зуко даже не мог понять — пронзила возвысившегося, казалось, над всем миром — аватара. Он предсмертно забился в конвульсиях, лицо Аанга исказила гримаса невиданной боли, он дергался и вопил ломанным голосом, а пытка не прекращалась. Неукротимая жестокая молния раздирала его внутренности, заставляя сердце в миг отстучать, замолчать, разрываясь. Он тяжелым камнем рухнул наземь, и только после этого, после того, как свет померк, Зуко мог лицезреть собственную сестру, на лице которой читалась садистичная радость от проделанной украдкой работы. Зуко видел, каким бесчеловечным сделался ее взгляд, какой кривой от проступающей жестокости сделалась ее улыбка, что ни секундой не умолило ее необычайной красоты. Зуко любил смотреть на нее, особенно, когда так давно жаждал встречи. И ведь он был поглощен и порабощён ее лютостью, бесчестностью и беспринципностью, которыми она мастерски владела, покоряя его опустошенное измученное сердце. Она была настолько зла, настолько злой, настолько абсолютной в безнравственности, что это даже задевало корень его агонии, который он никак не мог укротить в ее неописуемом присутствии. Он хотел пасть пред ней на колени, он был готов делать все ради нее, ведь ему казалось, что он любил ее безумно, и сама мысль, что теперь они смогут быть рядом — вводила в сладостное оцепенение. Неужели она будет с ним также зла и жестока, как их родной отец? — это заставляло сердце биться чаще, и он бы солгал, если б сказал, что ему это не нравится.

      — НЕТ! — с оглушающим криком бросилась к Аангу Катара, обхватывая бездыханное тело, из последних сил борясь с собственной тоской, что накрыло двойственной волной и горя и разочарования. Громыхнул ошеломляющий взрыв — дядя отряхнулся от теснящих его живот — камней, и ринулся на агентов Дай Ли, задевая племенем дракона Азулы, что тут же взъерепенился, встал на дыбы и бросился в драку, словно потревоженный тигр. Айро один был как целая армия и сдерживал полчище врагов настолько, насколько позволяло его дрожащее пламя.

      — Беги! — командует Айро, искоса взглянув на плачущую в неверии Катару. Не дожидаясь и секунды более, опоясывая себя и Аанга водой, она взметнула ввысь, пробивая каменные потолки также, как это сделал последний хозяин рек, пока полностью не скрылась. А Айро продолжал держать оборону, хоть и не осталось тех, кого ему пришлось защищать. Последний рывок, последний удар — вспышка пламени, похожая на вспышку солнца, а затем неутешительное падение: ноги Айро поглотила земля, пальцы и ладони оказались прижаты камнями. Громкое хищное рычание и клацанье зубов, что щелкнули прямо перед лицом.

      — Не надо! — командует Азула, на что реагирует последний хозяин рек. — Оставь его. Он и так ничтожество, — она оглядывает сверху вниз дядину распластавшуюся толстую тушу, не скрывая ядовитого пренебрежения и вычурной брезгливости, которая переполняла ее в присутствии дяди. Она даже не скрывала, что ей отчаянно стыдно, что такое убожество, как Айро — часть ее великой семьи. В семье не без урода…

*      *      *

      — Ты куда-то собрался? — ошарашенный, он обернулся на резвый размеренный шаг сестры. — Хотел собрать вещи? На это не требуется терять ни минуты, мои агенты уже это сделали, — Азула смерила брата самым леденящим снисхождением, поравнявшись практически вплотную, невозмутимо и с лицемерной улыбочкой заглядывая в глаза. Он ощутил эту удручающую безвыходность, от которой все тело пробирало на неприятный озноб. Она словно всем своим видом кичилась тем, что только что сделала или даже тем, что только собиралась сделать. Ему до глубины души были противны ее нарочитые немые претензии, с которыми она так подавляюще исподтишка взирала. Она словно поймала его за что-то очень живое и такое сокровенное. Еще никогда принц Зуко не испытывал на себе столь губительное всеобъемлющее чувство слабости, что придавливало думы тяжким грузом. Эта мерзавка вызывала желание с гордостью плюнуть ей под ноги, дабы, возродив гордыню из поруганных остатков, он смог вернуть себе собственную честь. Она размазывала одним лишь бесстыжим видом своих затуманенных лживых глаз, он вновь ощутил те тиски, в которые она так тщедушно его засадила. Зуко нервно отступил на шаг, упрямо отвернув голову. Не бывать этому. Она шантажистка. Она будет давить на больное. Она начнет давить и продавливать через его же слабости, которые так лихо оказались у нее в цепких руках. Как было наивно полагаться на чужую совесть, ведь она всем своим ядовитым вызывающим видом показывала своему брату то, насколько круто он влип, что теперь он ничто иное, как ее личная игрушка. Ее подчиненный. Ее пленный. Он сопротивлялся через все возможные способы, особенно стеналась и страдала его непокорная душа, что в непримиримом исполнимом взгляде — демонстративно отвернулась, рождая в принцессе мягкую улыбку непонимания. Ей было и вовсе невдомек, зачем же ее брат так старается, что же такого он пытается от самого же себя добиться, ведь главное в цели — ее достижение. Не имело ровным счетом никакого значения, что там хотел и что там наяву думал Зуко. Теперь он был связан честью и долгом по рукам и ногам, а Азула… она словно живьем вырвала его узнаваемый строптивый голос, вырвала ему длинный смелый язык, заставив недовольно прогнуться ее воле. Зуко было тошно от самого себя, страх возвращаться в родную страну обуял синим пламенем, особенно, когда он представлял своего отца. Когда перед глазами фантазия в красках рисовала неизбежную долгожданную встречу. Зуко нехотя, но все же смиренно, хоть в душе и непокорно — переводит взгляд на сестру, на что она моментально состроила добродушное милое личико, неловко и так карикатурно касаясь его предплечья, стараясь как-то по-свойски поддержать. Она умышленно топила собственную значимость, присыпала песком явную гордыню и спесь, стараясь походить на самого обычного человека. Он вдруг неизменно уловил в ней это: жажду стать самым простым и одновременно самым неповторимым человеком во всем мире. Он с легкостью понял, что она страдала от того, что ей не постичь глубин даже самой невзрачной человечности. Амбре, которое плотным прозрачным шлейфом провожало каждый ее вздох, каждое движение — в каждой ее вещи был Озай. Зуко так резко захотелось одернуть руку и сделать заносчивый несломимый шаг назад, возможно, навсегда и вопреки всему — обрывая с Азулой и собственным отцом любые отношения, принимая неудачу друг за другом, соглашаясь с собственной никчемностью, признаваясь в патовой трусости… он был гордо готов на все, только если не будет так ужасно унизительно. Он касается своих волос, проводя все глубже, потопляя пальцы в смоляных прядях, — неприятной судорогой стыда сводит весь разум, отчего Зуко с ужасом распахивает веки, представляя, как, должно быть, он уничижительно смотрелся в глазах собственного дяди… особенно, когда Азула остригла его, словно жертвенного агнца… словно он не человек, а самая настоящая вещь. Вещь, у которой нет и не было чувств. Нет и не было желаний. Нет и не было эмоций. Ничего, кроме стыда, вины и обязанностей. Взглянув на нее единожды, можно было безошибочно понять с первого раза: ей можно все. И она правда так считала. Она была уверена в том, что с легкой поддержки самого Хозяина Огня творит благие вещи.

      — Ах, да… — она вдруг прервала его поток мглистых грубых мыслей, своим слабым вдохом, резко и так повелительно бросив взгляд куда-то в сторону. Зуко нехотя щурится, очень осторожно, где-то даже дичась — оборачивается. Стоит ушам отчетливо распознать грохот цепей, как он с неверием и с таким страстным и просто уничтожающим чувством вины желает закрыть свое позорное жалкое лицо руками, опустившись куда-то так глубоко вниз — где его ни один взгляд не достанет. Он еще никогда не испытывал столь раздирающего полярного безумия, что взыграло на фибрах души мрачную незаконченную песнь, глаза заблестели от слез негодования, злости и отчаяния, особенно, когда он как специально ничего не мог сделать. Испытать столь удручающую и необъятную беспомощность — было сродни желанию броситься прямо с этой самой пристани, на которой так резво стоял Зуко — в холодные потопляемые глубины. Он горевал как раненый зверь, бился в глубинах собственных сомнений, раздирая душу в клочья от одного непростого факта: я предатель. Нет ничего страшнее предательства. Бедный дядя был закован в толстые железные цепи, ровно, как и его согнутые в позе лотоса ноги. Он и взгляда на них с Азулой не поднял, заключенный так позорно и глумливо — в цирковую клетку, где, должно быть, держали совсем недавно какую-то огромную скотину. Дядя был отчаянно сломлен, истерзан, унижен и стерт с лица земли. Эта клетка не позволила бы ему даже при всем желании самостоятельно встать — стальной потолок едва касался затылка. По всей клетке разбросаны нечистоты и сено, а где-то там — далеко с краю примостилось огромное корыто, прямо, как для свиней, наполненное чистой проточной водой. Зуко с опаской перевел взгляд на собственную сестру, что язвительно ухмылялась, кажется, изо всех сил стараясь скрыть прыть собственного триумфа. Она аж вся преисполнилась в злорадстве, практически назло всем зеленея, — это заставило Зуко еле заметно отшатнуться, в негодовании нахмурив брови. Он делал каждый вдох размереннее предыдущего, не понимая, почему Азуле жизненно необходимо без конца причинять ему боль. Святая благодать, что дядя так и не нашел в себе наглости поднять сражающий наповал, полный страданий и неверия взгляд на собственного племянника, так наспех обвиняя в преступлении против души и чести. Принц Зуко так скоропостижно и дешево продался, казалось, чтобы наконец ощутить пальцами собственную важность, нужность и власть, но ничего кроме оскорбительного ощущения рабства и преклонения пред собственной сестрой — не получил. Это не то, чего он желал, а получилось так, что он вернулся беспечно к тому, от чего много лет назад ускользал всеми правдами и неправдами. Как же ты жестока, насмешница судьба… — Зуко не проронил ни звука, чувствуя, что именно огня и безумия ждет и выжидает от него подлая Азула. А он остался непоколебим, упрямо опуская взгляд куда-то в другую сторону, все же укрывая его где-то в ногах рабочих — в мостовой. Он жилами чувствовал, насколько Азула довольна, насколько преисполнилась она в собственном триумфе. Она держала не просто все в своих руках — она сжимала все под параноидальным контролем, как истинная истеричная стерва — не могла отказать себе в удовольствии над кем-нибудь поглумиться, поиздеваться. Надавить побольнее. Указывая Зуко лишь на его позорное прошлое, на его напрасные слабости и на все компрометирующие моменты его припыленной жизни. На фоне нее он ощутил себя грязью, по которой прошлись ее длинные стройные ноги, которую она бессердечно и жадно выколачивала. Крупные колеса телеги поскрипывали, бесприкословно подчиняясь велению принцессы Азулы доставить пленника прямиком в охраняемый отсек. Она так посмотрела на стражу — практически не скрывая злобствующего смешка, особенно, когда дядя был так подавлен и забит. Она предусмотрительно приказала Тай Ли обездвижить и лишить магии дядю на время перевозки, с каким-то небывалым наслаждением упиваясь его безвыходным положением и его абсолютным всепоглощающим горем. Дядя почти наладил дела в чайной, дядя почти сделал свою жизнь свободной и счастливой… — так чувственно со слезами на глазах подумал Зуко, всматриваясь в те лохмотья, в которых тот оказался одет. Он напоминал старого косолапого мишку, которого резво и жестоко поймали браконьеры. Хищный деспотичный взор Азулы моментально вернулся к Зуко, на что он тут же взглянул на нее с презрением и лютой ненавистью, желая уничтожить не только ее поразительно привлекательное лицо, но и стереть с лица земли любое упоминание о таком падшем и уродливом человека, как она. Она недостойна не то что упоминания, она недостойна и взгляда. Но он подчинился ее воле с глухим внутренним стоном, ощущая в мышцах боль от спазмов и напряжения, что взыграли в его спине. Она так непринужденно и высокомерно остановила одними лишь жестами катящуюся с грохотом повозку. От резких движений дядино тело шелохнулось, но он не упал, продолжив смиренно и уперто сидеть, не моргая, распахнутыми глазами прожигая полы собственной клетки.

      — Дракон Запада… — потешно выплюнула, даже не обернувшись, стоя так показательно и тщетно возгораясь с собственного превосходства — к нему спиной. — Мой отец всегда говорил, что в тебе лишь две выдающиеся черты: пьянство и блядство! — она сказала это так до неприличия грубо, так неприкрыто холодно, цинично и оскорбительно отчитывающе, что это пробрало до костей даже Зуко. Особенно, когда он с неоспоримой уверенностью понял, что слова Азулы действительно полоснули по нескромному самолюбию Айро, но он этого не показал, лишь в презрении растянул губы, нахмурившись. — Мой отец был прав! — усмехнулась она так торжественно-ожесточенно, что это было даже по-детски. — Мой отец всегда прав! — когда она говорила, она не без тени бахвальства и самоуверенности смотрела именно на Зуко, что поразило острыми ядовитыми клыками. Она словно вцепилась ему глубоко в глотку, с грозным рыком разрывая. Что значит ее отец? — Зуко смолчал, но в непонимании склонил голову, продолжая просверливать в ней одним только злобным взглядом дырку. Это и мой отец тоже! — он моментально вспыхнул, готовый кинуться с ней в драку, приложив обе руки к ее шее, начиная в беспамятстве со страстью душить. Она словно вышвыривала этой фразой из семьи, разрывала всю тончайшую родственную нить, которая их втроем прямо сейчас неразрывно связывала. И ведь связующим звеном в ней был тот, кого им втроем всем так не хватало. Озай. Азула с презрительным наслаждением окинула взглядом брата столь оскорбительно и без тени смущения — сверху вниз, закатив безнравственно и бесчеловечно глаза, высмеивая каждую выбивающуюся эмоцию, каждое всклокоченное чувство брата, продолжая с таким исключительным садизмом сладко топтать, уже чувствуя, как под ее королевской ногой ломается его гордый хребет. Зуко застыл в таком непрекрытом напряжении, что был схож с дрожащем на ветру деревом. Она ни одним, промелькнувшим внутри чувством — не пожалела его, не пожалела дядю, — Зуко это видел и понимал, она была ослеплена властью и возмездием, лишь немного погодя все это легко получая. Какая досада — преклонить пред ней колено вновь, позволяя собой помыкать…

      — Ладно… — вздернула она в презрении бровь, а ее губы беспринципно продолжили: — Оставлю вас наедине. Может быть, у тебя хватит смелости наставить его на верный путь? — это был вопрос, полный усмешки, полный жестокой благосклонности, она не прекращала играть на публику на глазах у всех своих подчиненных, чем вызывала одобрение. Зуко это бесспорно видел и чувствовал — понимал. Другого быть и не могло. Потопляя непримиримые глаза где-то у себя в ногах, смыкая руки, оплетая пальцами дрожащую ладонь, Зуко бесхребетно поклонился, стоило принцессе напоследок бросить в своих родственников утомленный и раздраженный ожиданием взгляд. Они как назло лишили ее возможности глумиться над ними дальше — твердо, неумолимо молча, терпеливо выслушивая каждый следующий и последующий упрек, плевок, унижение. Она была опустошена и разочарована, мгновенно чураясь холодного одиночества, ведь сколько бы она дров не подкидывала, сколько искр не выбивала — огонь не разгорался. Это показалось ей скучным, выматывающим и глупым. Зуко разочаровал ее своей открытой безучастностью и беспрекословным подхалимством — подчинением. Стоило ей скрыться, как Зуко тут же бросился к дяде, вцепляясь пальцами в толстые частые решетки. Он смотрел и не мог поверить, что с ними все это взаправду происходит. Он хотел кричать, хотел упасть на колени, чтобы молить: молить духов о помощи, молить дядю одуматься, молить отца о прощении собственного брата. А что, если дядю по приезду тотчас же убьют? — от этих мыслей содрогнулись все его чувства, болью пронзило тело, он захотел кричать с безысходности, хотел молить судьбу все исправить, но продолжал уперто молчать, не смея и голоса против подать, окруженный бдящими агентами Дай Ли и королевской стражей. Одно неверное слово и Зуко разделит участь собственного дяди, и Зуко совершенно отчетливо этого не хотел, в сердцах сетуя на то, что Айро слишком глуп и нерешителен. Какая к черту чайная?! Дядя, давай вернемся назад? Давай, строить империю? Почему? Ну почему ты всегда разделяешь участь уголовников и трусов? Неужели так сложно быть правой рукой принца Зуко? Неужели так сложно поступиться напрасными принципами и встать на сторону Озая хотя бы из-за Зуко? — Зуко переполнялся таким густым и бурным чувством грусти, отчаяния и безвыходности, что это моментально возгорало в нем шквал ярости и злости. Зуко знал, что поступил с дядей неправильно. Знал и чувствовал, что предал его, почему дядя не хочет взглянуть на мир глазами самого Зуко? Это все твоя драная водка! — упрямо отвернулся, делая шаг назад, так и не проронив ни слова.

      — Зуко, мальчик мой… — сухие губы Айро разлепились, скрипучий от жажды голос дал о себе знать, моментально привлекая внимание, на что Зуко неотступно вцепился в края решетки и даже не внимая невыносимому запаху — глотал каждое движение, каждое слово и каждый вздох дяди. Его глаза блуждали по его растрепанным всклокоченным волосам, что уже больше напоминали ворс швабры, по его блеклому остекленелому взгляду, по серой сморщенной от времени коже. С придыханием Зуко замер, из последних сил сдерживая грудное рыдание, что слезами практически слетело с его глаз. — Просьба к тебе есть, — он очень осторожно, словно боясь обжечься — поднимает на него глаза, что вынуждает Зуко прогнуться под холодным шквалом убийственного чувства вины. — Пожалуйста, навести могилку Лу Тена. В последний раз. Я не успел ему свечку поставить, — грустно хмыкнул, а у самого слезы, которые он вновь опустошенно потопил где-то внизу. — Передай, пожалуйста, что папа его очень любит. И очень сожалеет… Возможно, я больше никогда не увижусь с ним… — на этих словах внутренности Зуко задрожали, будто бы в одночасье простреленные молнией, он ужаснулся и одновременно преисполнился той болью, которую вкладывал в каждое слово Айро.

      Руки крепко-накрепко зажимали несколько палочек благовоний, чем глубже и смелее принц Зуко шагал в самую гущу Ба Синг Се, то и дело он слышал недовольные вопли ни в чем неповинных горожан, — он даже старался не смотреть в их сторону, особенно, когда хваткие руки Дай Ли пленяли несогласных, оттаскивая по углам. Казалось, что все происходящее не вызывало в принце Зуко и толики жалости, грусти или сострадания, ведь чем дальше повозка с дядей — тем меньше его гнетет увиденное, словно разум заставляет глаза забыть увиденное, словно все, что было важно секундой назад — тотчас же потеряло значимость. Он был опустошен так сильно, что казалось, будто его лишили в одночасье души, оставляя тело бесхозным глиняным сосудом — слоняться по улицам города. Зуко все никак не мог забыть глаз собственной сестры и скрипучего дерзкого голоса, в каждом звуке которого — упрек, требование, самолюбование и такое невыносимое тщеславие, которым покрывалось ее лицо словно монолитами золота, на солнце так бесстыдно блистая. Зуко только отчаянно смел предположить плачевность его дальнейших действий. Как? Как ему быть дальше? Без дяди? — эта ножом воткнутая мысль заставляет на мгновении застыть, ведь весь ужас грядущего обрушивался постепенно — лавиною набирая обороты, пока полностью не сносит остатки былой уверенности, оставляя после себя непомерное и неконтролируемое чувство страха. Страха перед неизвестностью. Сможет ли он когда-либо что-то решить без своего старого верблюда? Да, дядя пил — отчаянно и много, но при все при этом он никогда не сомневался в своем любимом племяннике. Он никогда не очернял и не вставал на сторону других, даже, если чутье подсказывало, что они правы. Дядя был таков: за своих — готов порвать. Он грудью бы защищал тех, кто ему дорог, до конца своих дней не простив себе лишь самое непоправимое… Отходя как можно дальше, покидая престиж Верхних стен, Зуко ровно и несгибаемо шел до вторых ворот, совершенно не обращая внимание на то, как его заприметила пара недобрых глаз. Он обернулся, готовый пустить в противника обезоруживающий огонь, но лишь пара тусклых глаз, которые то и дело со странным прищуром преследовали до самого выхода к Нижним стенам. Это был обрюзгший и уже изрядно обезумевший Пао, Зуко его даже сначала и не узнал толком, тот явно шел за ним несколько кварталов, преследуя опасливо где-то в отдалении. Зуко не испытывал ни страха, ни горестей, ни радости — ничего, ведомый лишь изнуряющим чувством вины, что тяготило камнем. Он в глубинах своей души надеялся лишь на отпущение. Отпущение грехов перед дядей. Надеялся, что старый дурак простит и поймет, ведь Зуко не видел для себя выбора, он всегда знал, к какой цели идет. Очевидным было то, что откликалось ему сильнее всего на свете, что казалось ему краше и драгоценнее… Поступиться желаниями ради чувства вины? — ну и глупость… Зуко важно и без угрызений совести продолжил свой долгий изнурительный путь, но он точно того стоил, ведь в конце пути ждала отрада — его ждало отпущение. Если он и мог что-то сделать для старого пьянчуги-дяди, то прямо сейчас он выполнит любой его наказ. И тогда… тогда Зуко будет свободен.

      В густых одиночных холмах, в отдалении от жилых кварталов, на самом высоком и бугристом холме расположилось ветвистое гордое дерево. Дуб, что своими ветвями закрывал остатки сумеречного неба, когда Зуко остановился, оборачиваясь на легкое дуновение приятного ветра, чтобы в одночасье узреть розовеющий мандариновый закат — как глаза нещадно наткнулись на безжизненную угрюмую стену, которая кольцом огибала весь неприступный Ба Синг Се. Нет смысла плакать и ждать помощи… — касаясь могучего волокнистого ствола, Зуко, будто завороженный продолжал оглядывать широкие, хоть и окольцованные просторы, подхватываемый свободолюбивым своевольным ветром. И только в этот момент печального уединения принц Зуко так четко и безошибочно осознал всю прелесть свободы, всю прелесть уединения, в котором нет никого и ничего. Только он, массивы и природа. Совсем скоро и на его дверях защелкнется замок. Совсем скоро и перед его глазами запрется клетка. Совсем скоро и на его шее затянется ошейник. Совсем скоро и его язык, разум и чувства будут под контролем — совсем скоро он перестанет принадлежать себе. Он потерял все. Это его последние минуты раздора и веселья, — с отстраненным безропотным лицом он опустился на колени, облокачиваясь о столетние корни и ствол, зажимая и теребя в пальцах скользящие благовония, чтобы в одночасье отрешенно безучастно зажечь. Резкий приторный аромат неприятно ударил в нос, пока принц Зуко мрачно наблюдал за тем, как тлеет одна палочка за другой, — отползая в сторону, наспех втыкая в сырую землю, принц Зуко наблюдает безутешную картину: пара невысоких камней, один потухший фонарик, в котором уже давно истлела свеча и несколько уже исклеванных птицами яблок. Должно быть, дядя наведывался, как только позволяло время и силы… — он бы обязан пожалеть или посострадать бедняге дяде, а перед глазами стеной встает Азула, отчего слезы как рукой снимает. Ведь если бы не такая удачная смерть Лу Тена, сидел бы их отец на своем позолоченном троне, объятый страстным ярким огнем? Была бы у Зуко или Азулы возможность следовать по пятам отца, самого Азулона или Созина? Какое везение, кузен, что ты погиб… — его равнодушный и неживой взгляд застыл где-то в одном месте, не желая отлипать. Он сложил устало пальцы, тяжко и так громко вздыхая, не понимая, где же это чувство легкости и отпущения, что должно было последовать сразу же после выполнения дядиной просьбы? Что? Вот что Зуко должен испытывать? Грусть? Жалость? Боль? Сострадание? — но ведь Зуко практически не помнит, как выглядел Лу Тен, лишь так слегка смея предположить, сколько бы ему сейчас стукнуло лет… Тебе очень повезло, кузен. Это не твоя борьба. Эта королевская игра любит сильных игроков. Слабакам не место у трона, — он опускает глаза на раскачивающуюся размеренно траву. Как назло Зуко посмел забыть прикупить пару свечек, — достает старую истлевшую. Надо бы симпровизировать, — внимательно осматривает все вокруг, замечая под песчаным пригорком торчащий так незаметно листок пожелтевшей бумаги. Резко выхватывая, начиная сворачивать, он резко останавливается, стоит глазам уцепиться за явные письмена. Небольшая бумажка, уже вся грязная, пожелтевшая и отсыревшая, чернильные растекшиеся пятна встречали пугающей и такой манящей надписью: «Я здесь! Найди меня!». Глаза с неверием снова и снова бегали по расплывшимся неприглядным письменам, Зуко отшвыривает подозрительный кусок папируса, возвращая неотступное внимание разрыхленной влажноватой земле, на которой так учтиво примостился пустеющий фонарь. Зуко впивается крепкими пальцами, начиная с силой тащить, а он как назло не поддается, крепко засев в глубине земли на небольшой штырек. На последнем дыхании застонав, он выкарчивает неприглядный мрачного вида фонарь, тотчас же отбросив, пошарив наспех руками, Зуко совершенно точно уверен, что эта новоявленная могила поразительно свежая. Фонарная конструкция украдкой таила под собой чужое присутствие, от которого у принца Зуко аж сердце в муках нетерпения зашлось. Он одержимо окунает пальцы в мокрую смольную землю, напоминающую скорее груду очерствелых заскорузлых камней, — он рыл и рыл, подобно собаке, что в свою очередь нашла нечто поразительное. Он с неким ужасом и отчуждением — неверием, продолжал осквернять память собственного кузена, в одночасье забывая про обещание, данное дяде. Кто-то знал — кто-то прекрасно знал, что принц Зуко обязательно наведается сюда, чтобы оставить это пугающее своей неожиданностью послание. Неужели это все подстроила и спланировала идиотка-Азула? — Зуко с кусками вырывает мешающиеся корни. Яма все уходила и уходила вглубь — прямо под толстые ветвистые корни, — и ведь Зуко, будто умалишенный не мог остановиться, полностью охваченный невероятным непостижимым ранее безумием, словно то, что его ждало там под землей — это ответ на многие вопросы — это то, чего он так долго ждал. Рука задевает шершавую грязно-серую ткань. Нашел! — он не верит своим глазам, когда наконец-то настигает то, что так изумительно-непринужденно покоилось у самых корешков. Твердой рукой, заходясь в обезумевшем круговороте вдохов, — он тянет за края ткани, а они сдергиваются, прираскрывая пугающую своей неожиданностью подноготную. На его побледневший осунувшийся вид непокорно и устрашающе взирала единственная в своем роде — неповторимая синяя маска, — Зуко просовывает пальцы в пустые глазницы, начиная смело тащить, приподнимая покоившуюся землю, тревожа траву и цветы, отшвыривая затесавшиеся так невовремя камни. Чуть не потеряв равновесие, Зуко вырывает из лап забвения и смерти свою самую сокровенную и любимую тайну, с дрожью на губах рождая столь нервную улыбку. Земля была не пуста, под самой маской покоились ровные ножны, окутанные все той же половой тряпкой, которой оказались дядины драные штаны. С лязгом выуживая блистательно наполированные палаши, Зуко ошарашенно убеждается в том, что эти лезвия действительно принадлежат ему. Разделяя два палаша, ему на колени падает еще одна маленькая записка, бросив все, к которой ринулся Зуко. Глаза бегали от строчки к строчке, с жадностью и трепыханиями в сердце внимая: «Дорогой племянник, если ты это читаешь, значит — мои опасения были не напрасны…». Неужели дядя предполагал самый худший исход изначально? — Зуко без промедления сжигает компрометирующую записку, воровато оглядываясь, моментально пряча находки. Недооценил я его… — посредственно засыпает зияющую яму, растирая собственные следы, втыкая побеспокоенный фонарь, моментально присев напротив, на прощанье зажигая маленький яркий огонек, по свету которого, если верить — ушедшая в другой мир душа должна найти путь обратно.