Стэнфорд знает: у него чудесный брат. Открытый, смелый, такой энергичный и сильный духом. Умный. Признающий первенство Стэнфорда и всегда готовый идти за ним. Но вместе с тем — слишком честный. Слишком любящий, чтобы всё было по правилам. Слишком уж болезненно воспринимающий несправедливость, слишком готовый защищать других, даже если они, возможно, и не нуждаются в защите.
И иногда всё это прекраснодушие — как незлобливо пенял ему Стэнфорд — выходило им боком, а обиженные вдруг оказывались обидчиками и не прощали брату его недальновидности. Насупленный Стэнли в таком случае прятал непокорный горящий взгляд, а Стэнфорд только вздыхал и шёл решать их проблемы.
Потому что проблемы любого из них были общими для обоих. Кто бы и сколько бы ни был в них изначально замешан. Или даже виноват.
Да, конечно, Стэнфорд считал своим долгом укорить, разъяснить, растолковать брату всю неправоту этого его чересчур романтичного взгляда на жестокий реальный мир. Но всё же в самом себе, внутри Стэнфорд думал, что это правильно.
Потому что они были разными, настолько, что становились противоположностями. И вместе с тем были — одним целым.
Весь прагматизм, цинизм, расчётливость, гениальность и эгоизм Стэнфорда должны же были чем-то компенсироваться! Чем-то настолько же большим и сильным, цельным и неотступным, ярким и горячим. Не чтобы противостоять — но чтобы дополнять. Именно в этом был смысл, и Стэнфорд ясно понимал это своим холодным, жёстким умом.
Но была и ещё причина.
Стэнли был его братом-близнецом. Он был — его . И ничьим больше. Ещё в раннем детстве Стэнфорд присвоил его себе и не собирался ни отпускать, ни с кем-либо делиться. Мама, смеясь, рассказывала, как во младенчестве он держал брата маленькой ручкой за запястье и почти никогда не отпускал. Стэнфорд всегда слушал это с усмешкой, слегка кивая.
Он знает, зачем ему были даны шесть пальцев. Отлично знает. И это не имеет ничего, абсолютно ничего общего ни с признаками уродства, ни с признаками гениальности, что бы ни болтали окружающие глупцы. О нет.
Его шесть пальцев существуют для того, чтобы держаться крепче.
За этот мир, за себя, за — Стэнли.
Стэнфорд понятия не имеет, как чувствует себя брат от этого яростного, жадного собственничества, но брат никогда не претендовал на ведущую роль. Точно так же, как не возражал он на решительное требование Стэнфорда лучше учиться, как не возражал он, чтобы вместе поступить пусть не в самый лучший, но приличный колледж, как не возражал он, чтобы вместе снимать однокомнатную маленькую квартирку и делить в ней одну-единственную постель.
Он никогда не возражал всему обустройству их жизни — которое от и до продумывал Стэнфорд, — зато часто спорил с ним о методах и способах, о том, что можно и чего нельзя. О правилах и правильном, о границах и допустимом. Правда, порой после этого Стэнфорд ловил на себе его долгие, как будто немного удивлённые, с примесью восхищения и ласки взгляды. Они появлялись, когда после всех споров Стэнли вновь набивал шишку, спотыкаясь о чью-то подлость, глупость, наглость. После того, как Стэнфорд улаживал дело, не оставляя ни единого следа, не бросая на них, успевающих и приличнейших студентов, ни малейшей тени, он получал эти взгляды.
Ровно такой взгляд Стэнли и бросает на него сейчас, в этот момент.
В момент, когда в мирно гудящем помещении раздаётся грохот и звон. Когда оказывается, что на входящего упал стеллаж около двери, у самого входа в аудиторию. И по чистейшей случайности — это знают только они со Стэнли — упал он как раз на последнего из короткого списка. Амбициозной девчонке с соседнего курса так хотелось пополнения орды поклонников на целого Стэнли, что уже претендующие на её прелести сильно заревновали. Неделю назад они устроили Стэнли "тёмную" в переходе между корпусами, втроём на одного, — а она с подружками радостно хихикала неподалёку.
Двое других уже пострадали вчера, и одного даже увезли с травмой, вытащив из-под опрокинувшейся скамьи. Другой отделался царапинами и испугом. Сама вертихвостка споткнулась и навернулась с центральной лестницы главного здания — практически на пустом месте. А вот сейчас — сейчас последний из них со стоном, хромая, с чьей-то помощью выходит из полупустой аудитории, где скоро начнётся лекция. Профессор с удивлением качает головой, встречаясь с ним в дверях, охает и просит поднять стеллаж.
Никто не обнаруживает, что маленькие металлические шарик и бруски из образцов материалов оказываются не на своём месте.
Так же, как никто не понимает, почему ковёр лестницы был не закреплён на паре ступеней.
Так же, как никто не знает, с чего вдруг опрокидывается скамья во дворе колледжа, где так любят собираться разные компании.
Никто не осознаёт и не сводит концы нитей в одно целое.
Ну а брат... Брат, кажется, считает это едва ли не колдовством.
Стэнли смотрит и смотрит на него, и Стэнфорд, сидящий у самого окна, так далеко от входа, улыбается ему.
О, Стэнли мог бы сказать: зачем, брат? Они того не стоят. Ну подумаешь, пара синяков.
Стэнли мог бы ужаснуться. Стэнли мог бы даже почувствовать себя виноватым из-за мстительности Стэнфорда.
Но Стэнли смотрит с восхищением, практически обожанием, и Стэнфорд млеет от этого близкого взгляда, буквально за полметра от себя. Он втягивает носом, он наслаждается моментом — и львиная доля наслаждения в нём создана реакцией брата.
Брата, который, конечно же, догадался обо всём, пусть он даже не знал точно, как Стэнфорду удалось всё подстроить, продумать детали ловушек, поймать в них нужных людей — и остаться не при чём.
Брата, который заворожённо смотрит на него, который единственный знает точную цену его злого, мстительного, находчивого гения и который видит в нём красоту, несмотря на всё.
Покорно-непокорного брата, который влюблён в его разум. А может быть — о, Стэнфорду до боли, до яростного стискивания своей шестернёй кожи на груди хочется так думать! — может быть, он влюблён и в него самого. Циничный и прагматичный, просчитавший чуть ли не жизнь наперёд Стэнфорд не знает этому цены. Это его личная функция, стремящаяся от него в бесконечность.
...Да, конечно, наверняка потом Стэнли всё-таки скажет, что не обязательно было быть таким жестоким, достаточно было б просто трёпки для парней, чего уж. Но Стэнфорд знал, что он ответит.
— Это за тебя, брат. Они не имели права. Они получили по заслугам. Все вместе.
Он знает, что Стэнли согласится. Сочтёт это за разумные правила. За справедливость . Он знает, что Стэнли отблагодарит его — позже, вечером. И ещё он знает, что будет чертовски трудно дотерпеть до их съёмной квартирки, чтобы наконец-то коснуться брата так, как тот заслуживает. Как хочет он. Как хотят они — оба.
Сейчас Стэнфорд не может ни ускорить время, ни сделать то, что хочет. Поэтому в ответ на взгляд Стэнли он только долго, долго смотрит на его лицо, его губы, его шею.
Всё, на чём он оставит свои следы . Всё, что он вечером присвоит. Окончательно и бесповоротно.
Стэнли немного улыбается, аккуратно и мягко.
Стэнли всё знает не меньше Стэнфорда, а может, в чём-то — и больше.
Стэнли знает и то, что хочет: а хочет он провести с братом всего-то целую жизнь.
И да, ради этого Стэнли на всё согласен .
Он уже давно там: в этой бесконечности для своего Форда.