Плоть входит в плоть тяжело, раздвигая неподатливые ткани.

      Почему-то такие мягкие, такие тянущиеся, такие легко рвущиеся, такие непрочные ткани. Это как-то... не очень правильно.

      Тонкие, почти что тощие ноги подрагивают у него за поясницей, то сцепляясь сильнее, то раздвигаясь так, что он почти не чувствует присутствия, участия, ответа. Ему это не очень-то по нраву, и он, двигаясь плавнее, гладит длинное узкое лицо с большими синими глазами слегка навыкате. Не очень-то красивое лицо. Прямо как у него.

      Правильной была бы жёсткость. О да, жёсткость и гладкость, кирпичик к кирпичику. И острые, очень острые режущие грани. В самый раз.

      На узком лице лёгкая гримаса боли: да что ж такое, он же уже это делал, и делал всё верно, и попадал прямо в точку! Он двигается чуть левее, чуть правее, находит рукой закинутую за голову ладонь, сжимает.

      Правильной была бы сила, сила и возможности. Без ограничений. Без этих нелепых... тел. Правильным был бы цвет и свет — ...

      Он вталкивается в тело под собой, и они оба — на золотистых простынях. Бронзовые канделябры и ручки дверей, карнизы и вазы. В любой ткани в его квартире есть солнечно-золотистая искра. Он обожает этот цвет.

      Он опускает голову вниз, глядя в ясные, мягкие большие глаза такого чистого-чистого светло-синего цвета.

      О, голубой цвет он тоже любит.

      Во сне и в неправде, миллион лет назад, в другом мире и в другой жизни какое-то огромное, бесконечное, космическое существо велело: оберегать того, кто похож на него один в один. Не дать ему погибнуть любой ценой. Дарить ему себя и жизнь, без всякого остатка...

      Он наклоняется ещё немного, самую малость ниже, улыбается, вталкивается на самую только возможную глубину и — целует по мокрым глазам, мокрым щекам и сухим губам.

      — Тебе понравилось, Уилл? Тебе хорошо, правда? — его голос немного дребезжит, но он уверен в ответе.

   — Да, — шепчет Уилл, закрывая светло-синие глаза. — Да.

      Он чувствует ответное содрогание, чувствует горячий выплеск в себе и в себя, он всем телом чувствует вибрирующий стон Билла. Он чувствует, как горячим снова выплёскиваются — его слёзы.

      Он хочет умереть от этой неусыпной любви — как никогда.