Заказав себе обед, Рудольф развернулся к окну.
Из кафе на втором этаже открывался симпатичный вид на столицу, но в нём как будто не хватало масштабности, большего охвата. Рудольф почувствовал, что его так и тянет забраться повыше — значительно выше. Ему хотелось охватить взглядом город так, чтобы обозреть его, хотелось взглянуть на него свысока. А ещё лучше — окинуть взглядом всю столичную агломерацию, со всеми её деревнями и сетью дорог.
Не то, чтобы это чему-то помогло. Но дело, которым он занимался уже второй месяц, брало своё.
Вирджиния, Мэриленд — два раза, снова Вирджиния, берег Потомака, и опять Мэриленд.
В полиции двух разных штатов сообразили, что к чему, далеко не сразу, но к четвёртому убийству центральное управление ФБР уже взяло себе это дело.
Пять человек за год. Мужчины, возраст от шестнадцати до пятидесяти, у двух проколы вен, и у всех — отравление мышьяком.
Все до одного белые.
Все до одного — рыжие.
Рудольф перебрал в десятый раз фотографии из взятой с собой папки. Почти золотистые, почти каштановые, яркие как пламя, медовые и сильно прореженные сединой. Такие разные — практически вся солнечная гамма. Можно было бы не обратить на это внимание вовсе, остановившись только на общей расе, — и разрабатывать версию убийств на почве расовой ненависти, но он чувствовал, почти осязал эту их схожесть и не мог её распознать.
Мужчины не были похожи в чём-то ином, не были знакомы или родны, не обладали общими интересами и даже почти не пересекались общими знакомыми — разве что были весьма общительны. Трое из них были приезжими, решившими повидать страну или родню, и каждого из них было трудно назвать затворником. Последнее объясняло, конечно, как к ним смог подобраться убийца, но, увы, никак не помогало делу.
Рудольф с трудом оторвался от размышлений на принесённый обед и немного запоздало поблагодарил в спину официанта.
Позавчера была пятая жертва, и у него уже чесались руки с этим разобраться, ради чего Рудольф отложил в сторону дела наркоторговцев и оставил напарника вместе с копами рыться в уликах в ограбленном ювелирном магазине. С таким размахом этот маньяк не мог не проколоться и не попасться! Однако, надо было признать, что тот был достаточно умён, чтобы найти общий язык с жертвами за короткое вечернее время, когда на улицах становилось почти темно, но ещё не безлюдно. По-видимому, он был отличным психологом или даже актёром, при этом выглядел достаточно безобидно, чтобы ему могли доверять.
За эти полтора месяца Рудольф нашёл и запросил, казалось бы, все возможные детали, хотя большинство тел было уже захоронено родными или кремировано, — и всё равно не увидел ничего нового в лице последней жертвы, двадцатилетнего юноши, ни единой подсказки. Его нашли на скамье в парке под утро, когда он уже давно окоченел. Расслабленная поза задремавшего человека не вызвала подозрений у редких прохожих…
Два раза за это время полиция передавала сообщения о других смертях — но, заглянув в посмертные заключения и полицейские отчёты, Рудольф только качал головой.
Не те. Не отравленные, не в общественных местах. Не рыжие.
Внезапная мысль застала Рудольфа уже за чашкой кофе, и он едва не поперхнулся, а потом не сдержал долгий выдох.
Всё это дело, все эти мужчины вдруг напомнили ему самые первые года его службы — когда у него ещё был не напарник, а напарница. Агент Шерон МакГи. Общительная, безбашенная — и, всё верно, рыжая. Та, которой он столько выговаривал о поведении и правилах, с которой он столько работал ночами и днями напролёт, с которой они набивали первые шишки и с которой столько раз вытаскивали друг друга. Та, которая поначалу дразнила его белобрысой каланчой за почти двухметровый рост и изредка лохматила аккуратно зачёсанные назад волосы, за что он каждый раз ругался, и плакала втихомолку, когда он был в первый раз серьёзно ранен. ...Та, которую он не видел уже, кажется, тысячу лет, с тех пор, как она уехала в свою любимую и бесконечно далёкую восточную страну.
Рудольф с силой потёр салфетку между пальцами при мысли, что она могла бы оказаться такой же жертвой, если бы всё ещё была здесь, в Вашингтоне. И если бы убийца поднимал руку не только на мужчин, но и на женщин.
Что ж, теперь она была не здесь и даже наверняка была счастлива, и Рудольф вот прямо сейчас был рад, что с фамилией Вейлерштандт теперь обычно ставили рядом фамилию Диас. Его напарник, деловитый мексиканец Мигель, был совсем другим, и Рудольфу это только импонировало: он не любил сравнивать людей и тем более тех, кто был ему чем-то важен.
После обеда он зашёл в несколько газетных ларьков за не самыми популярными, но иногда приходящимися очень кстати изданиями, а затем вернулся обратно в кабинет.
В офисе уже почти никого не было, а рабочий день закончился ещё час назад, когда Рудольф оторвался от статей со сравнительными анализами различных ядов, изучения ассортимента хозяйственных магазинов и кипы свежей криминальной прессы. Он откинулся на спинку кресла и снял очки, устало помассировав веки. Не очень-то хотелось, но приходилось признать, что смысла сидеть здесь дальше не было.
Рудольф тихо хмыкнул: пожалуй, ему самому стоило прогуляться в каком-нибудь парке и проветрить голову. Правда, общительностью он принципиально не страдал и разговаривать с незнакомцами вне рамок служебных расследований совсем не собирался.
Выйдя из здания Штаб-квартиры, он поглубже вдохнул вечерний воздух. Летнее солнце клонилось к небоскрёбам, но пока что не собиралось исчезать за ними. Оно окутало своими лучами всю улицу, и, только попав в их плен, Рудольф понял, как давно не позволял себе простой прогулки по городу.
Он направился к Капитолию неторопливым шагом, привычно цепляясь взглядом за людей и вывески.
Шерон всегда говорила, что он слишком хмурый. Никто из его женщин: ни бывшая жена, ни девушка в колледже, ни мать — ему такое не высказывали и не принимали его спокойный взгляд за убийственный, а лицо — за мрачную маску. Может быть, потому, что они были с ним в чём-то похожи натурой. А вот Шерон была настолько другая, что они смотрели друг на друга будто через два телескопа с двух разных планет — пытаясь разглядеть и понять, да что там вообще творится-то, в той странной точке на небе.
Впрочем, МакГи была не одинока в своём мнении: многие люди сразу отводили взгляд, стоило им только посмотреть ему в лицо, или морщились, как будто от чего-то назойливого, а то и вовсе смотрели в ответ с вызовом.
Вывернув с одной из улочек на Национальную аллею, Рудольф повернул по дорожке в сторону Капитолийского Зеркального пруда. Идя до него, он подумывал уже было повернуть домой — солнце как раз окрасило Капитолий в золотистый, начиная опускаться за дома, — но что-то потянуло его дальше, и Вейлерштандт обогнул величественное здание по большому кругу, выйдя к Верхнему Сенатскому парку.
Фонтан на его пути заискрил радугой и как будто воспламенился от лучей закатного солнца. Рудольф остановился, и на его лице с грубоватыми, далёкими от журнальной красоты чертами появилась улыбка. Вода переливалась завораживающе и медитативно, светясь искорками брызг, и он неторопливо втянул воздух, чувствуя, как с журчанием утекает напряжение дня.
Внезапно из-за фонтана показалась человеческая фигура, и Рудольф в неверии распахнул глаза — вокруг головы как будто пламенел нимб, и агент только через текучее мгновение осознал, что это лишь волосы, освещённые солнцем. Человек с улыбкой махнул ему рукой, и у Рудольфа в голове щёлкнуло.
Мужчина. Молодой. Открытый. И рыжий.
Два раза в Вирджинии. Три раза в Мэриленде. Вашингтон — его следовало бы ждать следующим.
Рудольф сильно нахмурился. Не так уж много было подходящих людей, да они вообще не слишком часто встречались на улице — помнится, буквально вчера Мигель сетовал, как этот маньяк только находит таковых, ну не нюх же у него на всех окрестных и приезжих.
Специальный агент Вейлерштандт не мог упустить, не мог не пойти на контакт и не заговорить с этим незнакомцем, который, возможно, станет его ключом к загадке и помощником в его охоте, даже если вовсе не будет о ней знать.
Рудольф сделал вперёд пару шагов, которых не совершал много лет, — к человеку, фонтану и солнцу.
Поглядев в узкое самоуверенное лицо и насмешливые серые глаза, он пообещал себе, что этого убийства не будет.