Люди ожидают свет,

Страха нет, страха в них нет.

Из-под век моих бьет солнце,

В эту тьму тот свет пройдёт

— И весь мир начнёт отсчёт...

      Бросив машину на обочине парка и рискуя получить за это штраф, Рудольф почти побежал, выискивая знакомую рыжую голову.

      Все препятствия, попадавшиеся ему на пути: поребрики, углы оград, кусты зелени, — он даже не замечал, огибая, перепрыгивая, уклоняясь автоматически. Весь его мир стал объективом с дальним фокусом. Всё, что не было целью, размазывалось по краям, серело, теряло значение.

      Жертва.

      Дитрих — жертва.

      Рудольф знал это уже всем сердцем, петляя по вытянутому вдоль реки парку.

      Отрывистые мысли били в голову. Как он мог, как он только мог такое допустить? Он ведь думал об этом с первой встречи, с первого взгляда! Он ведь поклялся себе, что жертв больше не будет. Что именно этой жертвы — не будет.

      Горло раздирало от сорвавшегося дыхания. Рудольф видел впереди всего лишь два силуэта, всего лишь две одинокие тени около самого парапета.

      Он был в сотне метров, когда узнал крепкую фигуру Дитриха — и рядом с ним невысокого человека в тёмном плаще. Он рванул с места так, что наверняка побил свои собственные школьные рекорды, — и видел, как удивлённо обернулся к нему Дитрих, как радостно было озарилось его лицо, как у его шеи с другой стороны мелькнул маленький предмет…

      Шприц. Скорее всего, маленький шприц.

      Рудольф, преодолевший расстояние буквально за пять секунд, не сбавляя скорости, с рычанием бросился на преступника. Он сбил невысокого круглого мужчину с ног на посыпанную гравием дорожку, сходу невольно придушивая его своим большим телом. Продолговатый предмет из его руки — и в самом деле маленький шприц — выбило на несколько метров, из кармана вывалился томик Библии.

      Рудольф рвано дышал, фиксируя мягкие пухловатые руки стальной хваткой. Он сглотнул, пытаясь восстановить дыхание и выдавить из себя официальные слова. Он слышал приближающийся вой сирен.

      — Что ты делаешь? — удивлённо воскликнул Дитрих, а потом пошатнулся, оперевшись на парапет. Его крепкое тело сопротивлялось яду, и Рудольф кинул на него проверяющий взгляд, как будто пытаясь вымолить у судьбы ещё немного времени.

      — Да, — сглатывая, едва проговорил убийца, скромный, похожий на пастора человек.

      Он строго поглядел на Рудольфа, несмотря на всё своё положение, несмотря на то, что был пойман с поличным и был теперь в абсолютной власти агента ФБР. В его круглых серых глазах страх быстро сменился на уверенность, непоколебимое, едва ли не насмешливое спокойствие.

      Свет, ложный свет фанатизма, сумасшествия и полного сознания своей правоты. Рудольф скривился, одной рукой продолжая удерживать, а другой доставая наручники.

      — Что Вы делаете? — громче повторил убийца. — Разве Вы не знаете простых истин? Ничто не бывает даром! Свет солнца — это благодать, и она должна быть оплачена, чтобы оно не погасло. Жертва должна быть принесена, иначе Солнце разгневается! — глаза его горели — но не безумно или потерянно, они горели праведно. — Разве Вы хотите, чтобы наступил конец света? Мы не можем его допустить! Я не могу! Пустите меня, — тихо и твёрдо, с силой выворачиваясь из рук агента, сказал он, — я должен закончить. Рыжее дитя Солнца должно к нему вернуться! Отец должен принять своих детей, иначе нам не видать дальнейшей жизни!

      — Нет. Не должно. И не вернётся, — Рудольф встряхнул его, а затем перевернул, затыкая бесконечный поток объяснений о гравий.

      Он заломил мужчине руки за спину, наконец-то заковывая, а затем с болью переводя взгляд со сползающего по парапету Дитриха на подбегающих полицейских и доктора — как хорошо, что он додумался вызвать сразу и тех, и тех. Рудольф, скрипнув зубами, поднялся с примолкнувшего тела, одёргивая себя, чтобы не рвануть к своему рыжему немцу. Как профессионал своего дела, он понимал, что будет лишь мешать и должен не спускать глаз с того, кому нельзя было давать и малейшего шанса уйти.

      — Настоящему солнцу не нужны никакие жертвы, — сглотнув, агент посмотрел вниз, на убийцу, тихого и глубоко верующего в свою ужасную, вывернутую солярную теорию маньяка. — Настоящее солнце светит и греет даром, — тихо прошептал он, рывком поднимая бормочущего пастора с асфальта и железной хваткой держа его.

      Когда Рудольф наконец-то смог передать убийцу с рук на руки — хотя его взгляд практически прикипел к потерявшему сознание спасателю, — Дитриху уже давно вкололи противоядие.

      На прямых, будто бы чужих и оттого не способных согнуться ногах агент наконец-то подошёл к прислонённому к парапету Дитриху.

      — Доза была небольшой, он не успел ввести всё, — заметил один из детективов, изучая брошенный шприц, уже упакованный в целлофановый пакетик.

      Рудольф глянул на тягучие капли медового цвета в белёсом цилиндрике шприца, и у него в груди тихо ёкнуло. Всё, абсолютно всё было продумано, каждая деталь, которая по задумке убийцы должна была приблизить дитя Солнца к своему отцу.

      Он узнал загадку, он поймал преступника — едва не заплатив за это самую ужасную цену.

      Гадкая тьма чужого безумия — а вовсе не древнее воплощение жизни и тепла — едва не пожрало тот свет, который он увидел всего лишь несколько дней назад.

      — Скоро очнётся, — пообещал доктор, ещё раз осматривая бессознательного Дитриха — всего в алых отсветах садящегося солнца, которые, казалось, были гораздо ярче его собственных пламенеющих волос и россыпи веснушек.

      Рудольф, уже успевший наклониться над Дитрихом, заслонил его от красного солнца, заставив убраться с его лица и волос так похожие на кровь отсветы. Он мягко коснулся большим пальцем острой скулы, потёр несколько рыжих пятнышек.

      Дитрих медленно приходил в себя, становясь менее бледным. Кажется, даже его веснушки были всё более заметными. Его брови чуть сдвинулись, немного дёрнулись, он втянул воздух, вот-вот готовый открыть глаза.

      Рудольф долго и глубоко вдохнул, с трудом переводя взгляд на догорающий закат, чувствуя, как отступает отчаяние и тьма, затопившие сердце.

      Он победил. Его солнце будет с ним.

***

      При всей любви к своему делу и родной стране Дитрих очень обрадовался тому, что вынужден был поменять билеты и договориться о переносе своей смены — теперь для этого у него было не только собственная жгучее стремление остаться с Рудольфом ещё на несколько дней, но и целый официальный документ от американской спецслужбы и заключение врача.

      Но ещё больше он был рад тому, что эта чуть было не случившаяся трагедия дала ему совершенно внезапный козырь: Рудольф, будучи всё ещё под впечатлением произошедшего, мог теперь пойти если не на всё, то на очень многое. И уж точно готов был выполнить одно его ярое желание...

      — Ты заслужил отпуск, Рудольф. И что-то мне подсказывает, ты прекрасно понимаешь, где именно его лучше всего провести, — Дитрих хитро улыбнулся, пока они гуляли по центральным улочкам ночного Вашингтона: его дорогой агент ФБР с некоторых пор сильно недолюбливал всякие зелёные зоны и парки и избегал их со всей очевидностью.

      Впрочем, в этом отношении Дитрих мог его прекрасно понять: в парках, помимо открытых пространств, множества незнакомцев и вечернего солнца, теперь легко можно было натолкнуться на очередную газету с громкой новостью и личным портретом агента Вейлерштандта. Рудольф, который и так не любил внимание, теперь раздражался с одного взгляда на печатную продукцию. Хорошим тут было только то, что этого убийцу-солнцепоклонника ждала непременная встреча с электрическим стулом — или инъекцией.

      Рудольф в ответ взглянул на него испытующе, долго и пристально.

      — В Германии, — тяжело уронил он.

      Он прекрасно понимал, что от него хотят услышать, и, в общем-то, был даже не против, а потому всё-таки не сдержал скупой улыбки.

      — Именно так, — просиял Дитрих, пропустив мимо ушей его показную ворчливость, зато сразу оценив его согласие. — В Германии и вместе со мной.

      — Вы не оставляете мне выбора, герр Штернхорст, — заметил Рудольф, слегка насмешливо прищурившись и покачав головой, а потом задумчиво нахмурился. — Я так давно там не был, что вряд ли когда-либо снова согласился бы поехать. Даже к матери: мне проще было бы оплатить ей билеты сюда. Но за последний десяток лет она ни разу не согласилась вернуться, а я — так и не выбрался к ней.

      — Если бы не я, — заметил Дитрих.

      Как бы то ни было, он отлично понимал, что является самой важной, можно сказать, принципиальной причиной, по которой Рудольф, упрямый, не любящий менять что-то в своей жизни Рудольф, всё-таки соглашался на эту поездку. Отчасти Дитриху даже не терпелось познакомиться с его матерью: он почему-то чуял, что они с Рудольфом во многом похожи, и с ней у него получилось бы найти общий язык не хуже, чем с её замечательным сыном.

      Рудольф, глядя на него, медленно кивнул. Если бы не Дитрих, жизнь его, агента Вейлерштандта, вряд ли бы могла так сильно и внезапно измениться.

      Если бы не его солнце — вряд ли бы Рудольф нашёл свет в конце туннеля.

      И сейчас, глядя на Дитриха, он ощущал, что пора перейти новую границу. Пора было посмотреть на себя и всё вокруг новыми глазами.

      Возможно, Дитрих был прав, и оставалось что-то, им позабытое или упущенное. Что-то, что связывало его с родиной, о которой он так долго предпочитал не думать и даже не вспоминать.

      Именно с Дитрихом — со своим мужчиной и со своим партнёром, как он признался себе, пока ждал там, на набережной, когда его рыжий немец вернётся в сознание и откроет глаза, — он чувствовал себя способным перешагнуть и эту, и, наверное, какие-то другие границы. Чувствовал себя яснее и цельнее, чем прежде.

      Поэтому Рудольф улыбнулся, обнимая Дитриха за плечо, притягивая к себе. И его улыбка была шире, чем обычно.

      — Я подам заявление. Завтра.

      А сейчас у них впереди была целая ночь перед новым восходом солнца — и эта ночь была долгой.