Ветер трепал плащ, путал отросшие пряди волос. Он налетал на склон над рекой короткими, резкими порывами, взметая горсти пожухлых листьев, ворошил пучки пожелтевшей травы на поле перед входом на складскую зону. Он бил по лицу, по шее, спирал дыхание так, что приходилось с силой втягивать воздух, чтобы хоть немного надышаться.
Матерь была не в духе.
Отсюда, с обрыва речушки, вихляющей между горами, огибающей фабрику и запруду, змеящейся мимо замка и старой крепости, плохо был виден другой берег. Но там, в проходе между скалами, шла старая заросшая дорога к тяжёлому каменному мосту, скрытому теперь на дне реки. Дорога обрывалась, разделяя всю деревню под властью Миранды и других Лордов — от его собственных владений.
Опустить мост, заставить его увязнуть на дне, задействовав древний механизм — это была его первая попытка. Он думал, так он станет свободнее, так он будет меньше под её надзором, сможет скрыться от вечного контроля… но нет. Он ошибся. Вороны кружили над всеми землями долины, для воронов не существовало преград и помех, и он чувствовал взгляды их чёрных круглых глаз на своей спине практически повсюду.
Хайзенберг стиснул кулаки, скрипнула толстая кожа новых перчаток. Матерь наблюдала за ним, но и он знал, нутром чуял её приближение или состояние, не раз испытал его на своей шкуре.
Миранда бушевала, и это означало её новый провал. Девочка, на которую она так рассчитывала, казалось бы, подходившая для её задумки идеально, бережно взращиваемая до требуемого возраста под тщательным наблюдением, со строго выверенными дозами плесени, которые Миранда вкалывала ей год от года, — девочка погибла. Мицелий пророс сквозь неё, сожрал её с потрохами в один миг, превратил её в один из своих чёрных витых корней, так что и не отличить было один от другого.
Миранда металась, рыдала и выла, пытаясь выцарапать сосуд для своей ненаглядной Евы, проклинала неверные расчёты и слабость человеческого тела, но всё было безуспешно.
Хайзенберг наклонил голову, поглядев в пропасть, где на дне искрились холодные буруны речки. Он не видел этого провала воочию, не был рядом — лишь ловил крики с помощью всех расставленных и спрятанных по деревне электронных жучков и репродукторов, которые могли служить не только по назначению, но и быть микрофонами. Всего услышанного вполне хватало, чтобы не упустить момент.
Её новое горе было его шансом.
Ветер хлестал так сильно, что никто во всей деревне и носа из дома не казал, а птиц и вовсе сносило его порывами. Никто сейчас не стал бы следить, никто не доложил бы ей, пытающейся вырвать у мицелия поглощённое девичье тело, что творится где-то на краю её владений.
Надо было действовать быстро и скрытно, надо было успеть сделать как можно больше — уйти из проклятой долины и спрятаться среди людей. Не дать снова вернуть себя в сущий кошмар, творящийся в деревне и всём её окружении.
Завывание ветра, так похожее на стоны безутешной Матери, перекрыло ровное урчание мотора. Карл стиснул рукоять старенького, ещё довоенного, BMW. Он печально усмехнулся: как бы ни был древен мотоцикл, ему было меньше, чем самому Хайзенбергу. Так или иначе, это было единственным быстрым и надёжным средством, которое ему удалось достать в деревне, утащить из сарая прямо из-под носа старосты, седого Урьяша. Староста после праздника урожая как-то нехорошо заболел, и матерь Миранда любезно предложила ему своё “всемогущее” средство. Что же, это значило, что дни старика были сочтены. Его ждала или смерть, или превращение в одного из ликанов, которыми уже кишели окрестные леса.
Карл взлетел в седло мотоцикла, коротко и сильно втянул воздух. Ох как давно ему не приходилось садиться за руль… Когда-то, ещё до Второй Мировой, ему довелось прокатиться у друга в Берлине, но то время, казалось, минуло навсегда. Вся прошлая жизнь: работа в столичном госпитале, вынужденное вступление в партию ради любимого дела, проклятая война, в которую его ненаглядную Германию втянули партийные бонзы… Призыв, военно-полевой госпиталь, ранение, дезертирство, недельное выживание в лесу. Наконец — лживая забота матери Миранды, которая обманом вколола ему, понадеявшемуся на приют и помощь, порцию чёрной плесени в кровь. Следующим был чёртов дар — проклятый паразит, втиснутый в его тело и давший ему новую жизнь и новые силы. То, что сделало его игрушкой Матери, пусть даже одной из самых приближённых игрушек.
Он должен был это изменить. Теперь, по-настоящему, всерьёз, после десятилетий неудачных попыток и затаённого ожидания. Он должен был… Ради самого себя.
Мотор взревел, и мотоцикл дёрнулся вперёд. Хайзенберг охнул и рассмеялся плеснувшему в лицо ветру. BMW, долго пылившийся в гараже у старосты, как будто тоже ждал этого момента.
Карл выехал на дорогу, ведущую к фабрике с запада, далеко от вампирского замка и запруды Моро. По другую сторону обрыва горной речки, вдалеке в тумане брызг водопада виднелся маленький домик Беневьенто, но Карл надеялся, что Донне сейчас будет совсем не до того, чтобы следить за окрестностями. Девочка, которую Миранда так жаждала превратить в свою дочь последние девять лет, носила фамилию Беневьенто. Пусть никто толком не знал, откуда же она взялась, — Донна, вполне возможно, утратила сегодня не меньше, чем Матерь, а может, даже и больше неё.
Широкая дорога, когда-то проторенная для строительства подземной фабрики, вывоза пород и готовой продукции, сильно заросла за все десятки лет простоя. Остатки старого асфальта давно покрылись звёздчатыми трещинами, заколосились высокой сухой травой, и Карл тихо ругался себе под нос, виляя между ними, никак не успевая набрать скорость.
Он стремился выехать за пределы долины, как можно быстрее отыскать дорогу к ближайшему городку, о котором часто слыхал среди местных, но до сего дня ни разу его не видел.
Тогда, в далёком сорок четвёртом, полвека назад, он, обычный полевой хирург, буквально против воли посланный на фронт, отбился от отступавших немецких частей и скрылся в румынских горах, бредя почти наугад. Тогда его приманили видневшиеся верхние башенки замка, показавшаяся мирнейшей, такой далёкой от кошмарной бойни, деревенская долина, и он согласен был на любой более-менее цивилизованный ночлег.
Теперь перед ним был путь — крошечная возможность сбежать, пока Миранда ещё была не в состоянии отследить его по паразиту в его же собственных печёнках, и стать для неё недоступным.
Любой сигнал, уж это Хайзенберг прекрасно знал, имеет силу и дальность, не может быть бесконечным. Но как далеко распространяются возможности Матери, он не имел никакого понятия. Стоило ей только дёрнуть за ниточки — тонкие белёсые усики паразита, забравшиеся в самые важные части тела, — и он снова стал бы её марионеткой, послушной под угрозой боли.
Дряхлый щербатый асфальт пошёл волнами, старый тракт стал подниматься в гору, виляя между скалами, проваливаясь в заросшие трещины между валунами, всё меньше и меньше походя на пристойный путь к фабрике. Карл считал повороты ударами сердца, побаиваясь даже думать слишком громко, пока треклятая долина всё больше оставалась не только за спиной, но и за крутыми склонами.
Впереди над деревьями мелькнул частокол фонарей с безжизненно серыми верхушками, пока ещё на небе царило солнце. Хайзенберг гулко сглотнул, радостно усмехнувшись.
Пусть. Пусть она воет там, в низине. Пусть воет как можно дольше.
Он притормозил перед заросшим ограждением — несколькими бетонными блоками, отрезавшими старую дорогу к фабрике от двухполосного провинциального шоссе. Зеленоватые от мха, потрескавшиеся от непогоды толстые серые блоки, да ещё окружённые густой румынской растительностью, надёжно скрывали бывший съезд — не пролезть и не сунуться, если о нём не знать.
Хайзенберг, чертыхаясь, торопливо протащил мотоцикл через кустарник не столько своими руками, сколько ферромагнитной силой, то и дело цепляясь плащом и рискуя потерять шляпу.
Пустынное шоссе казалось таким же заброшенным, с асфальтом в трещинах и дырах, и он обернулся, услышав далёкий шум. Где-то за углом серпантинной дороги слабо загудел двигатель.
Нет, не-ет, всё было верно. Карл кивнул себе и, глянув на старые швейцарские часы, а потом на обеденное солнце, выбрал юго-восточное направление.
Он снова оседлал мотоцикл, взревев стартером, наконец-то давая машине волю. Тот словно почуял: дорогу ли, нужду ли, а может, и вовсе свист ветра в припылившихся турбинах, — и рванул вперёд железным конём, надёжнее и вернее любого колдовства.
Карл рассмеялся, едва успел нахлобучить шляпу поглубже и поправить солнцезащитные очки — от яркого света, уж тем более, дневного, глаза легко могли заслезиться.
Теперь он ни за что не сдастся. Даже если сраная Матушка дёрнет его за верёвочку, дверца уже ни черта не откроется.
Там, где-то на юге, за десятками мелких городков, маячил Бухарест.
***
В придорожном кафе в маленьком городке, основную улицу которого составляло всё то же шоссе, прорезая его насквозь, Карл закупился едой, подлил бензина в быстро пустеющий бак. Продавец, снулый парень, на высыпанные леи посмотрел косо.
— Бумажек, что ли, не нашлось, старик? Или клад отыскал?
Лицо Карла потемнело, он вдавил ладонь в прилавок, прожигая продавца сквозь чёрные очки, и рядом коротко металлически звякнуло.
— Бери давай, не выёживайся.
Хайзенберг подозревал, что монеты староваты и уже могли выйти из обихода, но местные в деревне вполне успешно сбывали их в лавках.
Забрав горячий по-южному безразмерный бутерброд с дрянноватым кофе, он уселся за столик у самого окна, чтобы видеть дорогу. Это как будто успокаивало, придавало уверенности, что всё в порядке, всё получилось. Погони не было видно, контроля Миранды он не ощущал.
Но всё же его цели лежали дальше, гораздо дальше. Это был только первый шаг.
Ему надо было добыть деньги, выправить себе документы, сесть на самолёт и добраться до Германии. Для начала, конечно, можно было и украсть чьи-нибудь, но потом, потом… Он хотел бы снова оказаться в родной стране, любовь к которой всё ещё жила в его сердце, и её только укрепили проклятые румынские задворки. Он хотел снова увидеть чёртов Берлин, который за время его рабства пережил войну, который за эти полвека успели еда не снести с лица земли, разделить и воссоединить заново.
Карл чувствовал, что может найти себя там, попытаться вписаться в новую жизнь.
Отпив горький обжигающий кофе, он прикрыл глаза, снимая очки и сосредотачиваясь на местных радиоволнах, вылавливая, настраиваясь на нужные частоты. Это была его единственная ниточка во внешний мир, благодаря которой он узнавал самые важные новости первым, а не из газет месячной давности, изредка привозимых в деревню зажиточными селянами, старостой или Герцогом.
В эфире не было ничего необычного. Агитация на очередные президентские выборы в Румынии, очередная авиакатастрофа с десятками погибших, очередные военные стычки по всему миру и нападения террористов. Карл поморщился и переключился на какую-то американскую волну. Там снова было про выборы, конфликты, организацию спецотрядов для защиты от биооружия под патронажем фармацевтического гиганта…
Хайзенберг с раздражением отключился от радиосети, прикрывая чувствительные после внедрения Каду глаза очками. Их бы тут кто защитил — от засевшей грибной опухоли в горах. Интересно, сколько уже туристов и работников всяких мелких служб попало на опыты Миранды и её любимчиков? Ему не единожды доставались трупы после рук самой Матери, Моро или прожорливых вампирш Димитреску, и он прикидывал варианты, что можно было с ними сделать. Но на живых… на живых у него рука пока ещё не поднималась.
Как-то неприятно дёрнулось внутри, защекотало под рёбрами, заставив его вздрогнуть. Быстро проглотив остатки кофе, Хайзенберг торопливо поднялся. Время не ждало, надо было убираться дальше.
К вечеру он рассчитывал быть в румынской столице — чтобы между ним и проклятой долиной оказалось не меньше пары сотен километров. Ночевать надо было уже там, а если повезёт, то и улететь из грёбаной Румынии, прямо в ночь.
***
Мотоцикл мерно рокотал под ним, ветер уже привычно хлестал по лицу. Впереди вечернее тёплое небо горело огнями большого города, изредка навстречу мчались чужие фары и проскакивали мимо.
Хайзенберг взглянул на мелькнувший указатель. Двадцать километров до Бухареста.
Свобода. Свобода была так близко, и он был в ней уже уверен.
Притормозив на светофоре, Карл устало потянулся и вздрогнул от ощущения пристального взгляда. На фонарном столбе сидел ворон. Ворон, заметив его взгляд, насмешливо каркнул.
— Да чтоб тебя, — сквозь зубы прорычал Хайзенберг, поторапливая зелёный сигнал.
Светофор всё никак не переключался.
Карл обернулся на фонарный столб. Воронов было уже три. Нет, шесть.
Он неверяще сглотнул.
По позвоночнику стрельнуло — прямо в основание черепа.
— Нет, — Карл дёрнул стартер, наклоняясь вперёд, наплевав на красный, — пошла ты нахуй!
Вороны закаркали вместе, в унисон. Вороны засмеялись.
Боль наросла, ослепила, стала невыносимой, застилая взор. Через красную темень он смутно видел реальность, но короткие острые вспышки — толчки белёсых усиков паразита, перекручивающего, похоже, все его внутренности, раздирающего его бедный мозг, — не давали ни шанса с нею управиться.
Кажется, это его руки повернули, закладывая вираж. Кажется, он едва увернулся от грузовика, проскочившего на переключившийся зелёный свет. Кажется, его железный конь рванул обратно — на север.
Он ехал назад. В объятья любящей матери-смерти.
***
Он очнулся в сумрачной пещере, в огромной полуразрушенной церкви перед алтарём.
Карл стоял на коленях перед ней, великой и ужасной, облачённой в чёрное и золотое, десятикрылой Матерью.
— Непослушный сын снова вернулся к нам, дети мои, — провозгласила Миранда.
Где-то позади зашлась хихиканьем проклятая кукла Донны, завыли на верхних ярусах ликаны, послышалась самодовольное хмыканье Димитреску и трепетное болботание Моро.
— Что же это значит, матушка? — с благоговением спросил последний и, Карл был уверен, прижал к бесформенной груди тонкие кривые ручки.
Миранда подняла лицо Карла золотым когтём, заставляя смотреть в свою узорчатую воронью маску.
— Он ослушался. Он предал. Он сбежал. Он улучил момент нашего горя и нашей слабости.
Её слова гулко падали в наступившей тишине, и с каждым из них коготь вонзался ему в подбородок всё глубже. Вокруг нарастал ропот.
— Он будет наказан по достоинству.
Она взмахнула рукой под заливистое улюлюканье со всех сторон, под кукольный визг и глубокий гортанный смех Димитреску, расчерчивая Карлу подбородок кровавой полосой.
Ещё одним взмахом когти разрезали шею, скулу — снизу вверх. Ещё одним — наперекрест.
Карл стиснул зубы, едва ли не кроша их, не давая себе издать ни стона, ни вздоха. Сраный паразит внутри него, казалось, плясал джигу — и повторял движения руки Миранды. Чёрные очки упали, звякнув где-то в стороне, и открывать глаза теперь было неприятно. Раздался топот и стеклянный хруст, и Карл скривился. Блядская кукла...
— Никто не может предать семью. Никто не покинет семью.
Когти снова взлетели, оставив новую полосу, взметнув алые брызги.
Карлу криво улыбнулся. Его раздирали заживо внутри и снаружи, по лицу текла кровь. Да и чёрт бы с ней, с рожей, зато так было не видно выступивших грёбаных слёз — глаза слишком резал жгучий свет свечей и острая боль.
Матерь Миранда замахнулась ещё раз — рассекая ему нос поперёк — и опустила руку.
— Покайся.
Хватка паразита внутри немного ослабла, и Карл со свистом втянул воздух. Ресницы, губы слиплись от крови, но он всё же поднял взгляд.
Ненависть кружила голову, сжимала горло, хлестала из его глаз. Ненависть душила его и не находила выхода — проклятый Каду всё ещё крепко стискивал кишки изнутри, не давая подчинить себе ни единой гайки в округе.
— Да, матушка, — хрипло выдавил он, растянув губы в кровавом оскале.
Миранда махнула рукой, молча веля скрыться с её глаз, больше даже не смотря в его сторону.
Карл, не спуская с неё взгляда, поднялся на дрожащих ногах. Он развернулся под тихие хохотки и перешёптывания, под рычание ликанов, смотря только вперёд.
По лицу всё ещё сочилось тёплое, застилая глаза, затекая за шиворот, но Карл шёл ровно, чеканя шаг по, вроде бы, давно забытой, ещё с Вермахта, привычке. Он не обращал ни на кого внимания, лишь только стиснул кулаки со скрипом, проходя между другими лордами Матери.
Он думал только об одном. О своём провале на самых подступах к городу. О том, что расстояние — оказывается, тоже не помеха.
Он был один в этой драной деревне, он был единственным, кто хотел всё изменить. Слишком слабым против неё — против всех них.
А это значило, что ему нужны были другие.
Ему нужна была армия.